Джекоб тоже был в джинсах и казался широкоплечим в свободной голубой хлопковой рубашке.
Я прошла за ним на кухню.
– У тебя нет аллергии на морепродукты? – спросил он.
– Нет, я люблю их.
– Прекрасно. – Он подошел к плите и высыпал пакет с живыми мидиями в кастрюлю, на дне которой кипел бульон.
– Как восхитительно пахнет, – проговорила я.
Джекоб повернулся ко мне:
– Вина?
– Да, пожалуй.
– Красного или белого?
Я посмотрела на его бокал с белым вином и открытую бутылку на столе.
– Я бы выпила белого.
Он налил вино в бокал и протянул мне, потом оперся о столешницу.
– Как сегодня работалось? – спросил он.
Я с улыбкой взглянула на него.
– Правила вежливости требуют, чтобы я ответила «хорошо», но это не совсем так, потому что сейчас у меня тяжелый процесс.
– Расскажешь? – попросил он. – Если это не нарушит ваши правила конфиденциальности…
Я взяла полоску чеддера с блюда с крекерами и сыром и рассказала Джекобу про женщину, у которой суд отобрал детей, потому что во время бракоразводной процедуры она обращалась к психиатру; и как ее муж использовал это и заявил, что она недееспособна и не может заботиться о детях.
– Я готов биться об заклад, что такие вещи происходят чаще, чем мы думаем, – заметил Джекоб.
– Ты даже не представляешь, насколько часто.
И вот, пока мидии готовились на пару, мы стояли и беседовали о правовой системе. Когда раковины открылись, он выложил их в миску из нержавеющей стали и поставил на кухонный островок с гранитной столешницей. Мы стояли у островка, макали мидии в растопленное масло, ели их и беседовали, в основном о моей работе.
– Тебе она нравится? – спросил Джекоб.
Я положила на стол устричную вилку и взялась за бокал.
– Да, вполне. Несмотря на неприятные вещи, с которыми часто приходится иметь дело, я с удовольствием помогаю людям выбираться из тяжелой жизненной ситуации. Обычно ко мне они обращаются в разгар бракоразводного процесса, издерганные, несчастные, полные страха перед неизвестностью в будущем. Но потом они испытывают облегчение и переводят дух. На этом этапе клиенты с радостью обнимают меня и благодарят. И это хорошие для меня дни. – Я наклонила голову и улыбнулась. – Но ты, вероятно, проходишь через то же самое в своей профессии.
– Да, меня тоже обнимают пациенты, – ответил он. – Иногда они испытывают облегчение, как ты и сказала. Они радуются, что я продлил им жизнь. Но не всегда. Я тоже вижу много горя и страданий. И страха.
– Неудивительно, – мягко ответила я. – Люди обращаются к тебе, когда впервые реально понимают, что они смертны. – Я помолчала. – Конечно, нам всем придется с этим столкнуться, даже самым здоровым, но, вероятно, какой-то механизм самозащиты, сидящий в нас, запрещает нам думать об этом – иначе все мы жили бы в постоянном страхе и жалели о всех вещах, которые не сделали.
– Пожалуй, верно, – согласился он, – но этот механизм дает сбои, чем старше мы становимся. Подростки живут без страха и часто идут на глупый риск, словно они неуязвимые. Потом мы вступаем в средний возраст и начинаем беспокоиться за свой уровень холестерина, а всякий раз, когда садимся в самолет… – Он взял очередную мидию и извлек из нее мякоть. – Тут поневоле всякое передумаешь.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала я. – Я никогда не боялась летать, но теперь мне делается некомфортно при взлете и посадке. Я всегда перевожу дух, когда самолет набирает нужную высоту и летит ровно. И после долгого снижения, когда колеса наконец-то касаются взлетно-посадочной полосы, я все еще судорожно сжимаю подлокотники. Да и потом, когда еду в такси. Вообще, больше всего я ненавижу финальные секунды перед взлетом, когда мы мчимся по аэродрому и вот-вот оторвемся от земли. Я всегда боюсь, что самолет угодит в выбоину и потеряет контроль. Ты сам подумай. Если мчаться с такой скоростью на автомобиле…
– Перед взлетом «Боинг-747» развивает скорость около 180 миль в час, – сообщил мне Джекоб. – Тебе бы не понравился «Конкорд». Он ударился при скорости 225 миль в час. Что касается дыр, то аэропорты их заделывают.
Я засмеялась и глотнула вина.
– Спасибо, все очень интересно. – Странное дело, меня поразило, что он знал скорости самолетов.
Потом, когда мы сидели за столом и с удовольствием ели превосходные стейки, которые Джекоб поджарил, – вместе с картошкой и свежими зелеными бобами, – он открыл бутылку красного вина, принесенного мной, и налил два бокала. Потом сел.
– Спасибо, что разделила мой вечер. – Он поднял бокал и легонько чокнулся со мной.
– Спасибо, что пригласил меня, – ответила я, и мы принялись за стейки. – Мясо восхитительное, – похвалила я. Мне было интересно, о чем мы будем говорить еще.
Глава 61
– Расскажи мне, как это – расти вместе с сестрой-близнецом, – попросил Джекоб, когда мы вместе убирали со стола.
Я отнесла тарелки в раковину.
– Вообще-то мы с Надией росли не вместе, – сказала я. – Мы с ней встретились в первый раз лишь год назад.
– Ты шутишь. – Он наклонился, чтобы открыть посудомойку, но, услышав мои слова, выпрямился и посмотрел на меня.
– Нет, не шучу. – Я протянула ему свою тарелку и стала ополаскивать остальные.
– Как это случилось? – спросил он. – Если не секрет, расскажи.
Я не собиралась делать из этого секрета. Более того, по непонятной причине мне хотелось поведать этому человеку все о моих отношениях с Надией, но я ограничилась фактами, касавшимися нашего удочерения. Потому что все остальное меня смущало и было не очень красивым.
– Наша родная мать умерла при родах, – объяснила я, – а наш биологический отец женился на другой и отказался от нас. Агентство, занимавшееся усыновлением, сочло разумным разлучить нас и сделало это.
Джекоб неодобрительно нахмурил лоб.
– Почему они решили вас разлучить?
– Из-за врожденного дефекта сердца у Надии, – объяснила я. – Я родилась здоровой, поэтому они решили поскорее пристроить меня в семью, а не держать нас обеих в приюте.
Он закрыл дверцу посудомойки и озабоченно посмотрел на меня, словно обдумывал далеко идущие последствия такого решения, которое не зависело от нас.
– Меня быстро взяла к себе потрясающая семья, – сказала я. – Мои родители были чудесными людьми, у меня были брат и сестра – тоже приемные. Мы до сих пор очень дружны.
– А что Надия? – спросил он. – Она тоже нашла хороший дом?
Я сняла полотенце и медленно вытерла столешницу.
– Ее никто не брал до тех пор, пока не закрылась дыра в ее сердце, а на это ушли годы. И ей не очень повезло. Ее приемные родители развелись, когда ей было девять лет, и с тех пор она не видела своего отца. У него были проблемы с алкоголем. Мать умерла несколько лет назад, и теперь у нее нет никого из близких.
– Кроме тебя, – уточнил он.
Я свернула полотенце, положила его на край раковины и поймала себя на том, что тупо гляжу на кран. Потом почувствовала на моей руке ладонь Джекоба.
– До прошлого года я даже не знала, что у меня есть сестра-близнец, – сказала я ему. – Но как-то получилось, что мы с ней работали в Лос-Анджелесе в нескольких кварталах друг от друга. Это что, простая случайность?
Джекоб сжал мне руку. Его прикосновение было теплым и приятным.
– Люди внезапно стали мне говорить странные вещи, – сказала я, – спрашивали, как я могу работать одновременно в двух местах. Это было странно. Ну… я и навела справки.
– Ты наверняка испытала шок, когда увидела ее в первый раз, – сказал Джекоб.
– Да.
Мне вдруг стало трудно говорить. Я слишком разнервничалась.
– Ты хочешь присесть? – спросил Джекоб, кивнув в сторону гостиной. – Я могу зажечь камин.
– Было бы славно. – Я взяла свой бокал. Он отнес бутылку с остатками вина в гостиную и поставил на кофейный столик.
Я сняла туфли и забралась с ногами на удобный белый диван, а он чиркнул спичкой и поджег растопку, уже лежавшую на решетке. После этого так и остался сидеть на оттоманке, приглядывая за огнем и подкладывая в него смятые газеты и дрова.
Вскоре пламя разгорелось, зашипело, загудело. Я смотрела на него, расслабившись на мягких подушках.
– Мне нравится запах горящих дров в это время года, – сказала я.
Джекоб встал.
– Принести тебе чего-нибудь?
– Нет, все замечательно.
Он сел рядом со мной, положив руку на спинку дивана.
Я потягивала вино, долго смотрела, как пляшет огонь в камине, и думала о нашем разговоре на кухне.
– Я знаю, что это не моя вина, – проговорила я, возвращаясь к тому, что случилось с Надией и со мной, когда мы осиротели, – но когда я думаю о том, как она жила, и сравниваю с моей жизнью…
– Ты чувствуешь себя виноватой, – договорил за меня Джекоб, и я заглянула в его все понимающие зеленые глаза.
– Да. Когда я увидела ее в первый раз, точную копию себя в другой персоне, это был шок для моего мозга. Но вскоре я поняла, что у нас очень мало общего, потому что разный жизненный опыт сделал из нас разных людей.
– Как это?
– У моих родителей были деньги, поэтому они посылали меня в хорошие школы, давали все самое лучшее, но дело не только в этом. Я всегда ощущала их любовь ко мне. Никогда не беспокоилась, что они откажутся от меня и я останусь одна. У меня не было этого страха. У Надии не было такой стабильности. Они с матерью жили так бедно, что их выгнали из квартиры и им пришлось жить в машине.
Джекоб снова взял меня за руку, и у меня промелькнула мысль, что вот я ужинала с этим потрясающим мужчиной, он слушал мой рассказ, утешал меня, а Надия сидела дома. Опять одна.
– И вот теперь у нее снова проблемы с сердцем из-за какого-то зловредного вируса, – вздохнула я.
– Но теперь у нее есть ты, – сказал он. – Сам факт, что вы нашли друг друга, уже чудо и подарок судьбы. Вам надо радоваться.
Конечно, мне захотелось рассказать Джекобу правду… что мы с Надией все-таки чужие друг другу – хуже, чем чужие – из-за того, что произошло с Риком. Все эмоциональные узы, возможно, и существовавшие между нами, были нарушены. Я не чувствовала любви в своем сердце, было только чувство долга. Конечно, я должна была заботиться о ней в такой тяжелый момент. Но между нами не было ни доверия, ни настоящей близости, какая бывает между родными людьми. Наши разговоры были поверхностными, о мелочах, и я не чувствовала, что могу ей доверять и быть с ней искренней. Я всегда была настороже.