Однажды, когда Баба, как обычно, гуляет в лесу, Хоуп пробуждается от беспокойного дневного сна из-за тихих всхлипов. Она трёт глаза, садится и вылезает из своей маленькой деревянной коробочки, оглядывая комнату.
– Одд? Это ты?
Нет ответа. Рыдания продолжаются, время от времени прерываемые влажным сопением. Они доносятся из угла комнаты, который она не видит, потому что он скрыт высоким шкафом, заставленным клетками.
– Одд? – пробует она снова. – В чём дело?
Плач внезапно прекращается, и единственными звуками остаются приглушённое царапанье, сопение и трепыхание из множества клеток, а также лёгкий ветерок в спутанных ветвях лесных деревьев.
Затем хриплым, печальным голосом Одд говорит:
– Он болен.
– Кто болен, Одд?
– Элмо.
Хоуп прижимается к решётке, пытается разглядеть его, но получается увидеть только часть его спины, поскольку он сидит на полу за высоким шкафом.
– Кто такой Элмо?
Одд шмыгает, затем медленно откидывается назад и высовывает голову из-за угла. Его разноцветные глаза опухли и увлажнились, а глубокий лоскутный шрам на лице блестит от слез.
– Одно из существ Бабы. Он мой друг.
– Может быть, я могу помочь? – спрашивает Хоуп.
– Ты? Как?
– Ну, я учусь быть волшебницей. По крайней мере, до того, как Баба схватила меня. Я немного разбираюсь в животных. Мой лучший друг – собака, и я бы не хотела, чтобы он когда-нибудь заболел. – Она представляет Оливера, и её сердце сжимается от желания погладить его живот, почувствовать, как он свернулся калачиком у неё на ногах, пока она спит. Слезы собираются в уголках глаз, но она вытирает их и проглатывает обратно. – Ты позволишь мне посмотреть?
Одд бросает отчаянный взгляд на дверь.
– Хорошо. Только быстро.
Он снова исчезает, и Хоуп слышит тихий скрип прутьев, когда он поднимает одну из клеток. Когда он снова появляется в поле зрения, у него в руках птичья клетка, и в этой клетке…
Хоуп приглядывается повнимательнее, её сердце учащает ритм.
Она мгновенно узнаёт это существо. Четыре года назад она каталась на его спине, взлетала так высоко, что могла протянуть руку и коснуться звёзд пальцами. Иногда ей всё ещё снится та ночь.
В маленькой клетке лунный виверн Элмо лежит на животе, неловко растопырив крылья. Даже с такого расстояния очевидно, что бедняжка страдает.
– Ты можешь поднести его ближе? – спрашивает она.
Одд колеблется, затем ставит клетку на землю и берёт свою деревянную стремянку. За несколько мгновений он взбирается на четыре или пять перекладин и ставит клетку на вершину лестницы, крепко удерживая её лоскутными руками.
Хоуп решает по крайней мере на данный момент не рассказывать о предыдущей встрече с Элмо. Она приглядывается повнимательнее. Элмо – тень того, кем он когда-то был, наполовину исхудавший. Она ясно видит его рёбра, а чёрная чешуя тусклая и безжизненная.
– Элмо – лунный виверн, – рассказывает она Одду. – Как долго его держали в помещении?
– Дай-ка подумать, – говорит Одд. – Около четырёх лет, я думаю.
– Целых четыре года взаперти? Боже, неудивительно, что он в плохом состоянии. Лунному виверну нужен сильный лунный свет, чтобы выжить, Одд. Держу пари, бедный Элмо питался маленькими лучиками лунного света, которые иногда проникали через окно и падали на его клетку. Этого едва хватает, чтобы сохранить ему жизнь. – Она сжимает кулаки и бьёт один из прутьев своей клетки. – Вот что происходит, когда вы забираете животных с воли и держите их взаперти. Это никуда не годится, Одд.
Глаза Одда широко раскрыты и невинны.
– Что мне делать?
– Тебе нужно вынести его на лунный свет, – говорит Хоуп. – Как только сможешь.
– И как мне это сделать? Баба не разрешит мне вывести Элмо на улицу. Она не выпускает ни одно создание из своей коллекции за дверь, ни на секунду. И я не могу сказать ей, что нужно Элмо. Если я вдруг стану знатоком лунных вивернов, Бабе станет очевидно, что я разговаривал с тобой, и у нас обоих будут большие неприятности!
– Что ж, – говорит Хоуп, – тебе лучше побыстрее что-нибудь придумать, потому что, судя по его виду, бедняга Элмо долго не протянет.
В тот вечер, когда Баба возвращается домой, у неё необычайно радостное настроение. На самом деле, когда она входит в дверь, Хоуп с удивлением видит, что она совершенно счастлива.
– Хороший день, Баба? – спрашивает Одд, хлопоча у плиты.
– Да, глупый мальчишка. Хороший. Потрясающий на самом деле.
– Ты нашла ещё кого-нибудь для коллекции? – спрашивает Одд, выкладывая половником серое застывшее рагу из угря в миску. Пахнет тухлыми рыбьими потрохами.
– Нет. Но я наткнулась на кое-что почти столь же хорошее. – Баба хватает миску и, прихлёбывая, выливает рагу из угря себе в глотку, затем отодвигает миску обратно к Одду. – Ещё.
Он снова наполняет миску.
– Так что ты нашла?
Баба улыбается. Зрелище не из приятных.
– Маленькая деревушка, – говорит она, указывая на дверь, – полная маленьких глупых людей, которые боятся тьмы-ы-ы-ы. Боятся того, какие монстры могут выйти из леса, чтобы забрать их. – Она опустошает ещё одну миску прогорклого рагу из угря и, причмокивая, облизывает губы. – В деревне есть дети, – говорит она, и её перекошенный рот кривится в ещё одной адской улыбке. – Много маленьких детей.
– Что ты собираешься с ними сделать? – вопрос слетает с губ Хоуп прежде, чем она успевает как следует его обдумать.
Баба поворачивает голову в её сторону, и Хоуп отступает на шаг от прутьев своей клетки.
– О, – говорит Баба, медленно приближаясь к Хоуп. – Это любопытная Варвара, не так ли? – Она подходит всё ближе и ближе, пока её лицо почти не прижимается к клетке, и Хоуп ничего не может сделать, кроме как смотреть, перепуганная до полусмерти, в огромные водянисто-серые глаза Бабы. – Ты хочешь знать, что я запланировала для этих маленьких дете-е-е-ей? Я тебе расскажу. Сегодня вечером, когда ночь будет на пике темноты, я собираюсь прокрасться в деревню. Я собираюсь пролезть через-з-з-з окно в комнаты, где мирно спят эти милые дети, и я собираюсь напугать их-х-х-х-х. Я собираюсь заставить их зубы стучать, а кровь превратиться в лёд. Я собираюсь заставить их намочить постель и позвать своих родителей. И я собираюсь проглотить весь страх, который выплеснется из их маленьких серде-е-е-е-ечек.
Хоуп в шоке прикрывает рот рукой.
– Ты причинишь им боль? – шепчет она.
Баба усмехается.
– В этом нет спортивного интереса. Никакого вызова. Никакого вес-с-с-селья. Страх лучше плоти, крови и костей. Страх питательный и вкус-с-с-сный. А гоняться за маленькими детьми в их ночных кошмарах – лучший способ ощутить вкус самого чистого страха из всех возможных.
Воображение Хоуп рисует ей ужасное видение того, как Баба корчится, протискивается через окна в комнаты спящих детей, стоит над их кроватями и отравляет их сны.
– Мы останемся здесь на несколько ноче-е-е-ей, – говорит Баба, возвращаясь к столу, где её ждёт третья миска дымящихся помоев из угря. – Не дольше. Несколько ночей пира на страхе маленьких детей привлекут внимание, а мы не хотим, чтобы какие-нибудь маги пришли нас искать, большое спасибо.
Хоуп больше всего на свете хочет, чтобы Сэнди приехал и нашёл её. Но этого не произойдёт. Если она хочет остановить Бабу, спасти детей из соседней деревни и освободить всех бедных животных, запертых в клетках этого дома на курьих ножках, то она должна сделать это сама.
Если только…
Её взгляд находит Одда.
Где-то в глубине неё вспыхивают первые искры возможности.
Глава 20. В которой Одд рассказывает свою историю
Этой ночью дом не передвигается по лесу, как обычно. Вместо этого огромные ноги отдыхают, а под покровом темноты Баба крадётся среди деревьев и исчезает в тени по направлению к деревне.
В деревянном доме тихо, холодно и темно. Многие существа из коллекции Бабы спят, но не Хоуп. Она сидит у прутьев своей маленькой клетки и наблюдает за Оддом, который, как обычно, лежит на полу под своими одеялами.
Хоуп ждёт.
Наконец Одд вылезает из своего гнезда, спешит к двери и выходит на крыльцо. Там он с большой осторожностью осматривается вокруг.
– Баба? – зовёт он в ночь. – Баба, ты здесь?
Ответа нет. Где-то в лесу эхом разносится волчий вой.
Одд возвращается в дом, взбегает по лестнице и через мгновение появляется снова, неся то, что кажется в бесцветном свете его единственной лампы огромной катушкой пряжи. Пряжа тонкая, серебристая, и кажется, что она светится. Хоуп поднимает запястье, к нему Баба привязала длинную нить, которая волшебным образом заставила её уменьшиться. Соприкасаясь с кожей Хоуп, пряжа приобретает насыщенный золотистый оттенок, но она уверена, что это та же самая пряжа, что и в этой огромной катушке.
Она молчит, пока Одд кладёт катушку, бросается в угол комнаты и возвращается, держа в руках маленькую птичью клетку, в которой отдыхает Элмо, лунный виверн.
– Что ты собираешься делать? – спрашивает она наконец, не в силах больше сдерживать любопытство.
Одд поднимает взгляд, но только на мгновение.
– Я собираюсь достать ему немного лунного света, – говорит он.
Хоуп встаёт с устланного соломой пола, хватается за прутья.
– Как ты собираешься отсюда спускаться?
Одд не отвечает. Он слишком занят своими руками. Он берёт клетку и ставит на землю, затем возвращается к огромной катушке пряжи и обвязывает конец светящейся серебристой нити вокруг верха клетки Элмо. Как только он становится доволен узлом, он берёт на кухне нож, отрезает другой конец бечёвки от катушки и обвязывает конец вокруг талии.
Хоуп начинает понимать его план. Но…
– Почему ты не уменьшаешься? – спрашивает она. – Из-за этой нити я стала меньше.
Одд затягивает узел вокруг себя.
– Баба пряла пряжу на своём волшебном колесе, так что она работает только в её руках.
– Куда ты собираешься отвести Элмо? – спрашивает Хоуп. – Не на землю? Мы на высоте пятидесяти шагов!