Одд отшатывается, но Баба бросается на него, хватает, поднимает так, что её массивное лицо оказывается напротив его.
– Вот как ты отплати-и-и-и-ил Бабе? Я приютила тебя и оберега-а-а-а-ала, а ты отплатил мне неуважением? Тьфу! – Она сильно встряхивает его, заставляя Хоуп перекатываться у него в кармане. Затем она отступает и швыряет Одда через всю комнату. Он с грохотом ударяется об пол и каким-то образом приземляется, не раздавив Хоуп, но от удара у неё трещат кости и несколько мгновений перед глазами пляшут вспышки света. Оглушённая, она подползает к отверстию кармана и выглядывает как раз вовремя, чтобы увидеть Бабу, шагающую к Одду.
– Берегись!
Но Одд не слышит. Баба хватает его, грубо поднимает снова, так что их лица оказываются на одном уровне.
– Я поняла, что ты замышляешь что-то нехорошее, как только вошла прошлой ночью, – выплёвывает она. – Почувствовала в воздухе запах преда-а-а-ательства. И я была права. Баба всегда права. – Она снова трясёт его, заставляя стучать зубами, и Хоуп снова беспомощно мечется по карману, её мысли путаются. – Тайком убегаешь из дома с одной из моих вещ-щ-щ-щ-щей! – кричит Баба. – Я должна отор-р-р-р-рвать тебе руки. Я должна вырвать тебе зубы своими пальцами. Вытащить твои глаз-з-з-з-за и использовать как шарики.
– Нет! – Хоуп кричит так громко, как только может. – Не смей его трогать!
Баба снова замирает. Её лицо всё ещё напротив Одда, но один её глаз опускается и находит Хоуп. Затем костлявая, скрюченная рука медленно лезет в карман Одда и вытаскивает её оттуда. Невероятно длинные пальцы обхватывают её, кожа Бабы становится болезненно беловато-зелёной от прикосновения Хоуп, ногти толстые, жёлтые и покрытые коркой грязи. Руки поднимают её до тех пор, пока она не оказывается на одной линии с лицом Бабы. Баба с глухим стуком роняет Одда на пол, и теперь её второй глаз тоже поворачивается, чтобы встретиться с Хоуп. Порывы прогорклого дыхания оглушают Хоуп. Она представляет, как легко было бы Бабе просто засунуть её в этот ужасный рот и проглотить целиком.
– Пожалуйста, – говорит она, находя в глубине души мужество, о котором и не подозревала, – не обижай Одда. Это моя вина. Моя идея. Я обманула его.
Баба хмурится.
– Обманула?
– Да. Я сказала ему, что маленький виверн болен и нуждается в лунном свете, что есть особый способ кормить его и я знаю, как это сделать. Одд всего лишь пытался помочь части твоей коллекции. Я думала, что, если он выведет меня за пределы дома, я смогу сбежать, но он внимательно следил за мной. Он слишком умён.
Одд поднимается с пола, на его лице смесь боли и замешательства.
– Нет, это неправ…
– Заткнись, идиот! – Баба сжимает Хоуп чуть крепче, и она чувствует, что её ребра готовы лопнуть. – В моём доме не было никаких-х-х-х-х проблем до тебя. Если бы ты не была такой ценной вещью, у меня могло бы возникнуть искушение отвезти тебя завтра вечером в деревню и скормить кошке. – Она нюхает волосы Хоуп, а Хоуп заглядывает в огромную ноздрю и видит кошмар, который никогда не забудет. – Но цвет – такая редкость. Такое сокровище. Возможно, ты самое большое сокровище во всём этом маленьком мире, и ты принадлежиш-ш-ш-ш-шь мне.
Баба поднимает Хоуп и сажает её обратно в клетку, захлопывая дверцу.
– С этого момента держи язык за зубами. – Затем она поворачивается и говорит Одду: – Что мне с-с-с-с тобой делать, а? Я не могу допустить, чтобы ты разговаривал с моей колле-е-е-е-екцией, если всё закончится вот так. Нет, это невозможно. Мне придётся заставить тебя замолчать навсегда.
Она бросается на него, хватает за шиворот и тащит наверх.
Хоуп сидит в своей клетке, обхватив руками колени. Она чувствует на себе пристальные взгляды других существ со всех сторон и поэтому старается не плакать. Она молится, чтобы с Оддом всё было в порядке, но её разум против воли воображает всевозможные ужасные вещи.
В конце концов наверху раздаются шаги, а затем по лестнице спускается маленькая тёмная фигурка Одда.
– Одд, – шепчет Хоуп, не в силах молчать. – С тобой всё в порядке? Она ранила тебя? Одд? Одд, пожалуйста, скажи, что ты в по…
Она замирает, когда он поднимает на неё глаза и она видит его лицо. Ей требуются все оставшиеся силы, чтобы не закричать. Но шок вскоре сменяется бурлящим, обжигающим гневом.
Разноцветные глаза Одда наполняются слезами. Он ничего не говорит.
Он не может ответить.
Баба зашила ему рот.
– Вот так, – говорит Баба, хлопая в ладоши, когда возвращается вниз: – Так ты запомнишь этот урок, глупый мальчик. Больше никакой болтовни с твоей маленькой подружкой. Никаких сплетен. Если ты не можеш-ш-ш-шь говорить, то не можешь навлечь на себя неприятности. Я оказала тебе услугу.
Гнев Хоуп кипит, грозя выплеснуться наружу, но она знает, что ещё одна сцена принесёт больше вреда, чем пользы. Она дышит медленно, прерывисто, стискивает челюсти и крепко сжимает прутья клетки.
– Я иду в деревню, – говорит Баба. – В этой ночи ещ-щ-щ-щ-щё много темноты. Уйма времени, чтобы напугать маленьких детей, пока они спят. – Она улыбается, потирает руки и шаркающей походкой направляется к двери. Там она останавливается, чтобы оглянуться. – Хочу предупредить вас обоих, – рычит она, указывая длинным скрюченным пальцем сначала на Одда, а затем на Хоуп. – Когда я вернусь, я узнаю, замышляли ли вы что-нибудь нехорошее. Баба всегда-а-а-а-а знает. И в следующий раз я не буду так добра.
Она уходит, громко хлопнув дверью, а Одд бросается к своему маленькому гнёздышку из одеял, зарывается в него и начинает рыдать.
Хоуп некоторое время сидит, чувствуя себя убитой горем, испуганной и взбешённой. Её окружают успокаивающие звуки, издаваемые множеством существ в своих клетках. Некоторые уже снова спят после ночной драмы, в то время как другие, такие как цветочный дракон и ржавая птица, копошатся в своих подстилках из опилок и ковыряются в еде. Все в этом ужасном месте – пленники, и каждый из них в конце концов умрёт, так и не увидев неба и не ощутив дуновение ветра на своей коже, если Бабу никто не остановит.
Последние пару дней в её голове формировалась смутная идея, но гнев, похоже, обостряет мысли Хоуп. Наконец она решает, что больше не будет ждать ни минуты. Она должна действовать.
– Одд, – говорит она, возвращаясь к прутьям клетки. – Одд? Пожалуйста, выйди.
Приглушённые всхлипывания и сопение прекращаются, но он не появляется.
– Пожалуйста, Одд. Я не могу себе представить, насколько ты напуган, но теперь, конечно, ты понимаешь, что больше не можешь здесь оставаться. Баба в конце концов убьёт тебя.
По-прежнему ничего. Хоуп решает попробовать другой подход.
– Что ж, если ты не хочешь думать о себе, подумай обо всех остальных существах в этом прогнившем доме. Подумай о том, что случилось с Элмо. И он не последний, я уверена. В каждой из этих клеток чахнет бедное живое существо. Ты тот, кто заботится о них, Одд. Ты привязался к ним – я знаю, что привязался. Я думаю, ты их любишь. И если это так, то глубоко в своём сердце ты знаешь, что должен сделать. Ты должен помочь мне освободить их.
Пауза. Хоуп затаила дыхание. Затем гнездо из одеял сдвигается, и Одд вылезает наружу.
– Ну вот, – говорит она, улыбаясь, её глаза увлажнились, – это было не так уж трудно, не так ли?
Он подходит к столу, зажигает лампу, и мягкое белое сияние освещает часть огромной комнаты. Хоуп едва может заставить себя посмотреть на него, но она должна. Меньше всего она хочет заставить его почувствовать себя ещё большим монстром, чем он уже себя считает.
Он бросает встревоженный взгляд на дверь.
– Я думаю, на этот раз она действительно ушла, – говорит ему Хоуп. – Она голодна и думает, что обыграла нас.
Брови Одда приподнимаются, и он бросает на Хоуп взгляд, который говорит: «А разве нет?»
– Мы не повержены, – говорит Хоуп. Она выпрямляется так высоко, как только может. – Думаю, я смогу вытащить нас отсюда, Одд. Я думаю, мы можем спасти всех этих существ. Ты этого хочешь?
Он всё ещё смотрит на дверь, как будто ожидает, что Баба ворвётся в любой момент. Затем он отводит взгляд и смотрит на неё снизу вверх. Нить, сковывающая его губы, испускает слабое серое свечение. Он кивает.
Плечи Хоуп немного расслабляются, и она медленно выдыхает с облегчением. Она боялась, что Одд будет слишком напуган, чтобы помочь. Но он храбрый.
– Мне понадобится твоя помощь, – говорит она.
Он снова кивает, затем поднимает брови, ожидая услышать, что она скажет.
Хоуп собирается с мыслями. Она поднимает руку, указывает на своё запястье.
– Эта пряжа. Ты сказал, что она работает только для Бабы, потому что она её делает, верно? На прялке, которую она держит наверху?
Ещё один кивок.
– Я знаю, ты там убираешься, – говорит Хоуп. – Ты, должно быть, тысячу раз наблюдал, как она прядёт нить. – Она замолкает, её сердце учащённо бьётся. – Как думаешь, Одд, ты смог бы поработать за прялкой?
Сначала он, кажется, озадачен этим вопросом. Затем, когда он начинает понимать, к чему, возможно, клонит Хоуп, его глаза расширяются и бегают по комнате, как будто он очень старается вспомнить. Через некоторое время эти разноцветные глаза сужаются, и он поднимает на неё взгляд и кивает, сначала медленно, а затем быстрее.
«Да, – пытается сказать он ей. – Я думаю, что смог бы».
Сердце Хоуп трепещет.
– Нам не понадобится много пряжи, – говорит она.
Одд разводит руки немного в стороны, ладонями друг к другу, указывая на длину.
– Может быть, ещё чуть-чуть.
Он увеличивает расстояние между ладонями.
– Да, – кивает Хоуп. – Я думаю, это в самый раз.
Он опускает свои лоскутные руки по бокам и делает глубокий вдох и выдох.
– Ты уверен, что хочешь этого? – спрашивает Хоуп. Он бросает на неё острый взгляд.
– Хорошо, – говорит она, поднимая руки. – Просто проверяю. Как думаешь, ты сможешь связать пряжу до того, как она вернётся? В прошлый раз её почти всю ночь не было дома, и, я думаю, у нас впереди ещё добрых несколько часов темноты.