Илья обвел глазами окруживших его охранников и мягко сказал:
— Это не поможет. Прощайте. Я оставляю вас.
6. Фейн. Хельга
Оме погрузил весло в воду и широким плавным движением послал лодку вперед. Потом аккуратно, без плеска, приподнял весло. Он словно специально медлил, чтобы я успела полюбоваться на капли, вразнобой срывающиеся с его кромки. Они полыхали расплавленным металлом под первыми лучами солнца. Казалось, сорвется капля, тронет борт и прожжет дырочку в туго натянутой на деревянный каркас коже.
Хорошо… Тихо, спокойно. Никаких тебе насекомых, жужжащих над водой, никаких ранних орнитоидов, со скрежещущими криками охотящихся на рыбу, ни ватаги четвероногих ратопсов, выбежавших к берегу и шумно лакающих воду.
Удивительно. Оме их распугал, что ли?
Фейн сидел впереди меня, почти на носу лодки, и мерно греб одним веслом, попеременно опуская его то с одной стороны, то с другой. Не оборачивался, так что я могла думать, что хочу. И делать — тоже. В пределах разумного.
Я навалилась на борт и опустила пальцы в теплую воду. Зачерпнула горстью, а потом стряхнула налитые золотом капли. Подсвеченный встающим солнцем скальный обрыв отражался в темной воде. Бурунчик за кормой резал его темно-желтую поверхность, покрывал мелкой рябью, расходящейся всё дальше и дальше — до самого берега.
Куда плывем, зачем? Оме так и не сказал. Не успел, должно быть. Утром у станции появился, так все на него посмотреть сбежались. Еще бы! Живой фейн сам в гости пришел. Только начальнику довелось живьем аборигенов видеть. Я тоже пошла, конечно. Новенькое на станции редко происходит.
Оме лодку на берег вытащил, весло положил и представился на галактическом. А мы, как дураки, все на него уставились и молчим. Хорошо хоть Ибрагим Самедович догадался ответить. Дескать, всегда рады, заходите, с чем пожаловали и тому подобную чепуху.
— Я могу взять одного человека с собой.
Никто не спросил — для чего. Все тут же напрашиваться стали: «Меня, меня возьмите!» Мы уже столько заявок посылали, да всё без толку, а тут такой случай. Оме всех оглядел. В меня пальцем ткнул, а потом на лодку показал: забирайся, мол.
Ну, я и пошла. Чего ж не пойти, раз зовут. Не спрашивать же у Ибрагима разрешения — и так понятно, что отпустит. Жаль, что не взяла с собой ничего. Только потом сообразила, что без некоторых вещей слегка некомфортно плыть в неизвестность. Оме даже не сказал — надолго ли.
— Оме! Тебе хоть разговаривать можно?
Молчит. Нельзя, наверно. Еще завезет куда-нибудь, где следящих камер нет. Да и пусть, хоть какое-то развлечение. Скука здесь смертная. Отец, когда сюда привез, всё хотел меня работать заставить. Нет, я, конечно, попробовала, а потом плюнула — ну, не мое это. Я еще в универе это поняла, потому и бросила учиться. А для отца первей его науки и нет ничего. Тяжко. Зато теперь на заповедник посмотрю. Причем, в натуре, а не запись с камер, которых мы, кстати, до сих пор не смогли там поставить — разрешения не получили.
Не знаю, почему резервацию фейнов заповедником назвали. Наверно, заповедник звучит приятнее для чиновников. Хотя, если аборигенов считать частью природы, которую надо охранять, тогда, вроде, и правильно.
— Можно…
Надо же, ответил! Думал? Или советовался? Вдруг у них телепатия между своими. Или, там, со старейшинами. Ну, да. Ничего-то мы про них не знаем — нет материала для исследований. Конвенцию соблюдать приходится, а то совсем с Фейна выгонят.
— Мы куда плывем?
Оме на секунду посмотрел, — я не поняла, с каким выражением — отвернулся и ответил четко и правильно, а потому без тени эмоций:
— Прямо. По реке.
Когда ж они галактический выучили? И как? Мы ж к ним специалистов по адаптации не направляли. Уроки брали? Записи слушали? Ну, может быть, может быть. Только записи просто так не получишь — покупать надо. Опять же — у кого? И на какие деньги? Или здесь в ходу натуральный обмен? Неизвестно.
А всё потому, что согласно Конвенции, планета Фейн причислена к разряду 2Б, и изучение ее разумных обитателей возможно только с их личного согласия. И как получить это согласие, если они не желают контактировать?
Кстати, вот он, контакт! Полномочий у меня, конечно, с гулькин нос, но кто на это смотреть будет, когда результаты добуду? Ай, да я!
Мне захотелось саму себя погладить по голове за сообразительность. Осталось вспомнить «Общий курс начального контакта», который на первом курсе изучали, и — за дело.
— Оме! Это твое личное имя? Можно к тебе так обращаться при других людях или разумных?
Смуглая спина фейна бугрилась вполне приличными мускулами. Кожа была гладкой, без рисунков или татуировок, и казалась мягкой. И, разумеется, она не выражала никаких чувств.
— Обращайся, Хель. Тебе разрешается.
Что он имеет в виду? У меня какое-то особое положение? Статус? Стоп. Как он меня назвал? Откуда он мое имя-то знает? Причем, уменьшительное, которое не для всех, а для самых близких? Точно, телепат.
Мне стало неуютно.
— Меня зовут Хельга, — отчеканила я. При общении нужно обязательно устанавливать границы допустимой близости и выход за них рассматривать, как попытку его прервать контакт.
Оме взмахнул веслом, разворачивая лодку поперек течения.
— Посмотри.
Я посмотрела. И что? Ну, солнце встает. Ну, лес подходит к самому берегу. Ну, станция наша видна.
— Слышишь?
Тишина…
— Ничего не слышу, — уведомила я фейна с чувством превосходства над ним. Ишь ты, подшучивать вздумал.
— Разговаривают. Ибрагим Самедович распекает Виталика, что тот не дал тебе никакой аппаратуры.
— Правда, что ли? — как-то глупо получилось. — И далеко вы нас слышите?
— Вы очень громко говорите.
Оме махнул веслом, и лодка поплыла дальше.
Надо же. Неужели они всё слышат и слушают? А ведь мы там о всяком говорим. Даже весьма неприятные вещи, которые посторонним лучше не знать. Может, поэтому они и не идут на контакт?
С именами теперь понятно. Кто ж меня Хель называет? Борис, только он. Вернусь — в глаз дам, чтоб знал свое место.
Скоро река повернет, а еще через два поворота мы попадем в фейнский заповедник. С нашей стороны там стоит наблюдательный пост и охранная система, не пускающая всех разумных внутрь. Ну, кроме аборигенов, конечно. Надеюсь, Ибрагим успеет подать команду, чтобы меня пропустили. По всему выходит, что туда плывем. Без вариантов.
Я откинулась на спину, заложила ладони за голову и стала с интересом наблюдать за облачком, которое нас сопровождало. Оме работал, как автомат, — размеренно и экономно. Ни тряски, ни толчков, ни волнения. Любуйся природой и отдыхай. Чем и занимаюсь.
Граница отсвечивала радужными разводами — чтобы случайный прохожий не наткнулся на силовой барьер. Хотя, откуда тут случайные люди? Туристов сюда не пускают. Если незнакомца увидишь — надо сразу к силовикам бежать: наверняка, либо контрабандист, либо еще какая темная личность. Но я ни одного не видела за весь год, что на поверхности находилась.
Оме никак не готовился к встрече с барьером. А я напряглась. Сейчас как неожиданно даст в лоб, и купание неизбежно. Потом же бежать назад вдоль берега во всем мокром. Это рядом с Оме мошки нет, а над станцией тучи кружатся — всё норовят щелочку в защите найти. Орнитоидам раздолье — никаких трудов по добыванию пищи. Наедятся и гадят. В голову метят. Если попадут, сразу в возбужденное состояние приходят: кричат, носятся бешено и норовят неудачника целиком пометом облепить. Можно представить, в каком виде на станцию добреду.
Не было барьера. Опоры стояли, разводы вокруг них светились, только никого не сдерживали. Даже когда с паролем сквозь барьер проходишь, каждый раз покалывание такое неприятное. А тут миновали — и ничего.
— Что с барьером? — спросила я у Оме. Я, конечно, понимала, что зря его спрашиваю — вряд ли охотник может разбираться в современной физике. Но молчать не получалось.
— Нейтрализатор на лодке, — фейн всё-таки ответил.
Я о таком и не слышала. Где ж они его взяли? Небось, там же, где и обучающие программы. А с виду — обычные разумные первичной стадии. Вон, вдоль борта копье лежит. И наконечник на нем — каменный, гладкий, блестящий, черный. У второго копья — костяной, зазубренный. Острога, стало быть, на рыбу.
Кстати, мы уже в заповеднике. Вовсю по сторонам смотреть надо, запоминать. Да только ничего особенного нет — тот же лес, что и на нашей стороне. Деревья, трава всякая, кусты шипастые. Летяга непуганая: остановилась на секунду, мордочкой повела, будто провожает, чуть ли не лапкой помахала.
Нет, есть отличия. Не смотреть надо. Слушать. Шум невнятный, то затихает, то опять усиливается, звенит иногда — словно молоточки по металлу стучат. Вроде насекомые, что едва в воздухе держатся, сердятся, гудят, дребезжа. Потом стихают довольно, и опять шелестение, шорохи…
— Что это, Оме?
— Голос леса, — Оме сказал это с почтением
Вот как. А у нас лес молчит… Да что такое? Как же лес говорить может? Наваждение. Листва шелестит и всё. Может, тут ветерок особенный. Рельеф другой. Ну да, постепенно вверх забираемся.
— Почему вы именно меня пустили в заповедник?
— Время пришло, — тихо ответил Оме. — Ты принесешь меньше вреда, чем другие.
Лестно, однако. Тем не менее, тревожно звучит — вроде, как ответственность на мне какая-то. Я захотела об этом разузнать, да не получилось.
Фейн обернулся ко мне, оглядел оценивающе с ног до головы — я приосанилась — и сказал совершенно не то, что я ожидала:
— Приплыли.
Оме подтолкнул лодку к берегу, прыгнул на землю и вытянул суденышко из воды на половину длины. Зеленовато-желтые листья деревьев полностью заслоняли обзор, не показывая даже намека на проход.
— И зачем мы здесь?
— Дальше на лодке нельзя. Пороги. Пешком пойдем.
— Оме, куда мы? — мне нравилось называть его по имени.
Фейн достал из лодки копья, махнул рукой — идем, дескать, — и промолчал. Так и быть — на месте узнаю. Интересно — покажут обратный путь, или самой выбираться придется? На месте аборигенов, я бы проводила. Мало ли куда забреду: увижу что-нибудь запретное или поломаю по незнанию ценные артефакты.