Из-за поворота вынырнули двойные лучи фар – и я, словно очнувшись, бросился на середину дороги и отчаянно замахал руками, призывая на помощь.
Глава тридцать шестая
Копов и парамедиков мы прождали целую вечность. Когда Джона наконец уложили на носилки, в широко раскрытых глазах его по-прежнему отражался ужас, но он уже мог отвечать на вопросы: моргнуть один раз – «да», два раза – «нет».
Я поехал в больницу вместе с ним. Джон лежал на носилках, с закрепленным на шее жестким ортезом; я сидел рядом на скамье.
– Уб… уб… уб… – Больше он ничего сказать не мог. Что это значило? Пытался ли он что-то сообщить нам? О чем-то попросить?
– Постарайся расслабиться, – проговорил парамедик, проверяя его пульс. – Ты в надежных руках. Мы везем тебя в главную больницу Северного Йорка. – Он повернулся ко мне: – Как тебя зовут?
– Райан, – ответил я. – Райан Хэмилтон.
– Знаешь его родителей? Они, возможно, захотят с тобой поговорить.
– Да, – ответил я. – Знаю.
У папаши Джона разговор с сыном был короткий: оплеухи и тумаки за любую провинность. Помню, тогда мне пришло в голову: он, должно быть, чертовски разозлится, что на этот раз не сможет разобраться с сыном по-своему.
Лиза погибла на месте аварии. Джон выжил, однако остался парализован от шеи и ниже, а трещина в черепе и эпидуральная гематома с последовавшим кровоизлиянием нанесли серьезный ущерб его мозгу. Кровоизлиянием и объяснялся странный взгляд – так напугавшие меня неестественно расширенные зрачки.
Он сломал четвертый позвонок и повредил спинной мозг. Чуть выше – и Джон умер бы за несколько минут: парализовало бы диафрагму. А так он выжил. И даже повреждение мозга более или менее удалось компенсировать. Не знаю только, стоит ли этому радоваться. Каково жить, зная, что прикован к постели на всю оставшуюся жизнь, когда тебе всего семнадцать? Несколько раз я пытался навестить Джона, но он никого не хотел видеть.
Вот так я потерял лучшего друга. Много лет прошло, однако горечь и боль воспоминаний не оставляют меня и по сей день.
Два года спустя я окончил школу. С отличными оценками, чем поразил и учителей, и мать. Никто от меня такого не ждал.
Мать никогда не спрашивала, что заставило меня измениться. А заставила та авария. После нее я начал спрашивать себя: в чем смысл? Почему Лиза погибла, Джон стал калекой, а я отделался несколькими царапинами?
Почему я выжил? Может быть, у меня есть в жизни предназначение? Я должен чего-то достичь?
В ту ночь для меня все изменилось. Я понял, как хрупка и драгоценна жизнь. Бросил пить и тусоваться, начал налегать на учебу. Вскоре понял, что меня интересует биология: особенно анатомия человека, а из всех ее разделов более всего – невероятно сложная и загадочная работа мозга. Чем больше я узнавал, тем больше вопросов вставало предо мной, и то, что мы живем и мыслим, казалось настоящим чудом.
Я привык всему искать научные объяснения; но как объяснить то, что я выжил в ту ночь? Или то, что произошло много лет спустя и о чем я сейчас вам поведаю? Наука здесь не поможет. Мы окружены чудесами, которым нет объяснений. Одно я знаю точно: жизнь – драгоценный дар, которым нельзя пренебрегать.
Несколько университетов предложили мне стипендии. Я поступил в Карлтон в Оттаве – там хорошая программа по нейрофизиологии. Не стал селиться в общежитии, а снял квартиру в городе, чтобы ничто не отвлекало от занятий. Это окупилось позднее, когда сразу три медицинских института в разных концах страны предложили мне продолжить образование. Я выбрал университет Далхаузи в Новой Шотландии, желая расширить свой горизонт и посмотреть на мир за пределами Онтарио. К тому же мне всегда хотелось жить на берегу океана.
Завершив образование в Галифаксе[3], я поселился в Честере – небольшой живописной деревне на побережье. Вообразите себе каменистый берег, скалы, пещеры, сотни гигантских сосен, а по выходным – десятки лодок и яхт, стоящие у причала или весело снующие в заливе.
Что касается работы, великих открытий в нейрофизиологии я не совершил, да и больных на операционном столе не спасал. Я выбрал жизнь деревенского доктора, который по большей части выписывает рецепты от простуд и отитов, просвещает пациентов насчет холестерина и сердечно-сосудистых заболеваний и несколько раз в месяц дежурит в неотложке больницы Бриджуотер. Ни с чем сложнее рыболовного крючка, проткнувшего палец, или сломанной руки у мальчишки, упавшего с дерева, мне обычно сталкиваться не приходилось.
По большей части работа моя была легкой, необременительной и довольно скучной. Но однажды, в понедельник после обеда, жарким летом, какого не припомнят даже старожилы, ко мне в кабинет вошла она.
И я понял, зачем живу на свете.
Глава тридцать седьмая
– Ума не приложу, что с ней такое!
Абигейл Смит – белокурая, голубоглазая, очаровательно женственная – пыталась уложить свою маленькую дочь на смотровой стол. Марисса, года и десяти месяцев от роду, отбивалась руками и ногами и пронзительно вопила.
– Она никогда так себя не ведет! – продолжала Абигейл. – Должно быть, у нее что-то болит. Но температуры нет. Она дергает головой и плечами, бьет себя по уху, как будто болит голова. Доктор Хэмилтон, я очень боюсь! Вы ведь слышали о моем муже? Он умер от аневризмы мозга вскоре после рождения Мариссы – еще до вашего приезда сюда. Совершенно неожиданно: пожаловался на головную боль, потом вдруг упал и умер. Вдруг и с ней то же самое?
Я включил отоскоп, чтобы заглянуть Мариссе в левое ухо.
– Подержите ее минутку, чтобы лежала спокойно. Вот так, хорошо… Здесь все чисто. Проверим другое.
Мы с Абигейл поменялись местами. Марисса по-прежнему вопила, словно баньши.
– Мозговые аневризмы – редкое явление, – продолжал я, наклоняясь к ее правому уху. – Может быть все что угодно – обычный отит или… Ага! Теперь понятно!
– Что там?
Я выпрямился и выключил отоскоп.
– Паучок заполз в слуховой канал и застрял в среднем ухе.
Марисса завизжала с новой силой.
Абигейл недоверчиво тряхнула головой: волосы золотистым дождем рассыпались по плечам.
– Паучок? Не может быть! А вы его вытащите? Он не заползет ей в мозг?
Я рассмеялся, чтобы ее успокоить, хотя, по правде сказать, сам был далек от спокойствия. Мягкие изгибы ее фигуры, золотистые локоны и румянец на щеках притягивали меня с неодолимой силой – и, не скрою, волновали. Сильно волновали.
– Беспокоиться не о чем! Пожалуйста, положите девочку на бок и подержите, чтобы она лежала спокойно. Сможете?
– Да, но как он туда попал? – спросила Абигейл, повысив голос, чтобы перекричать вопли дочери, пока я готовил шприц с физраствором.
– Кто знает? – ответил я. – Да как угодно. Вчера, когда я вел машину, вдруг обнаружил у себя на руке паука – должно быть, спустился на паутине с крыши. Не переживайте, вам себя винить не в чем.
– А он большой? – с тревогой спросила она.
– Совсем малыш! Как сама Марисса. – Я подошел к столу и склонился над девочкой. К моему удивлению, она больше не плакала – лежала спокойно и смотрела на меня большими серьезными глазами. – Послушай, маленькая, сейчас я налью тебе в ушко воды, и тебе сразу станет лучше. Хорошо?
Она моргнула, посмотрела на меня, на шприц и кивнула.
– Просто лежи спокойно! – С этими словами я залил ей в слуховой канал физраствор. Паучок всплыл: я подхватил его пинцетом и выложил в стальной лоток. – Готово, дело сделано. Марисса, можешь сесть!
Девочка села, вытирая кулачком опухшие от рева глаза. Мать подхватила ее на руки.
– Вот и все, моя хорошая! Какая ты у меня молодец! Просто героиня! Теперь все хорошо, правда?
– Хо-ло-со, – серьезно проговорила Марисса.
Она смотрела на меня из-за плеча матери и вдруг протянула ручку. Я осторожно пожал ее крохотные пальчики. Что-то странное творилось со мной в эти мгновения: как будто оживал давным-давно заглохший мотор.
– Теперь с ней все будет в порядке, – обратился я к Абигейл, неохотно выпуская ручку Мариссы.
– Спасибо вам, доктор Хэмилтон, – сказала Абигейл. – Вы нам очень помогли!
Улыбка ее была ярче солнца.
В тот солнечный день я влюбился в них обеих разом. Любовь с первого взгляда, без всякого разумного объяснения. Абигейл с дочерью я видел в первый раз, не знал о них ровно ничего, но страшно не хотел, чтобы они уходили.
По счастью, мы встретились снова, и очень скоро.
Неделю спустя я столкнулся с Абигейл в продуктовом магазине. Оба мы покупали свежую кукурузу от местных фермеров. Марисса сидела в тележке и весело болтала ногами.
– Привет, Марисса! – сказал я. – Помнишь меня?
– Это доктор Хэмилтон, – подсказала Абигейл. – На прошлой неделе, когда у тебя болело ушко, он тебя вылечил, помнишь?
– Как поживаешь? – спросил я.
– Хо-ло-со! – улыбаясь во весь рот, ответила Марисса.
Я похвалил ее платьице и ярко-красные туфельки.
– А как поживаете вы, доктор Хэмилтон? – спросила Абигейл. Мы стояли бок о бок с зелеными початками в руках, рассматривая золотистые зерна и стараясь определить их зрелость.
– Все хорошо, спасибо.
– Больше пауки в ушах у пациентов не попадались?
– Пока нет, – рассмеявшись, ответил я. – Хотя наверняка Мариссин будет не последний!
Абигейл положила початок в сумку и, наклонившись ко мне, проговорила вполголоса:
– Главное, чтобы она теперь не начала бояться пауков. Вдруг у нее разовьется арахнофобия?
– По-моему, беспокоиться не стоит, – ответил я. – Она, похоже, храбрая малышка. Скорее всего, уже все забыла.
– Зато я не забыла, – вздрогнула Абигейл. – Откровенно говоря, меня эта история страшно напугала. Слава богу, я не знала, что у нее в ухе паук, – иначе вам пришлось бы приводить в чувство и меня!
Я рассмеялся.
– Вашей дочке очень повезло с матерью.
Несколько секунд Абигейл молчала: полуотвернувшись от меня, она выбирала в корзине еще один початок.