‹…› Вчера мы уложили всю выставку и сегодня едем на пароходе. Нам приготовили там две залы и помещение для жилья в клубе на главной улице Рыбинска. Это очень будет удобно. Развеска будет по стенам из щитов. Пробудем там до воскресенья, а потом в Тверь, если она нас примет, или в Калугу. ‹…› Я бы тебя все же просил, если нет живой натуры, то писать и рисовать хоть пейзажи – все может пригодиться. Мы потом, с моим приездом, наверстаем. ‹…› Деточка моя, верь, что у нас еще много хорошего впереди. Я верю и молю тебя верить. Крепко обнимаю мою родную. Мы с тобой еще поработаем. ‹…›[492]
Моя дорогая! Вчера приехали в Рыбинск и сегодня в 12 часов открыли выставку с такой же удачей, как и в Ярославле, т. е. сбор 20 р. 95 к. Здесь обошлись без щитов, а потому все стоило гораздо дешевле. ‹…› Устроился я в Рыбинске хорошо. Мы живем при выставке в клубе. Я сижу в кабинете правления и пишу тебе письмо. ‹…› Рыбинск гораздо люднее и более живой. Город торговый с большим торговым прошлым. Множество магазинов. Много пристаней и огромные окрестности с рабочим населением. Но он падает и, конечно, не имеет того прошлого значения. А красавец Ярославль! Ах, как он хорош! Как прекрасен его сон, и как он зелен и бел. А Рыбинск грязен и рван. Я очень рад, что мне все это удалось повидать. Жалею, что я один. На палубе ко мне подсел Иван Макс<имович>, и мы разговорились о задачах живописи, как надо творить, и как художник должен чувствовать природу, как он должен к ней подходить. Настроение вечера и прогулка на пароходе настроили меня на серьезный лад, а потому говорил только я. После этого Иван Макс<имович> нервно мне сказал, что он в первый раз слышит такое замечательное определение, и сказал, что я редкий человек по утонченности культуры. ‹…›[493]
Дорогая! Я бы мог воскликнуть словами Пушкина, заменив Кишинев Рыбинском! Дела наши тут блестящи, и мы за три дня собрали колоссальную сумму в тридцать рублей!! Вот так город! Скука в нем чертова, и я даже хотел купить книг, чтобы занять время, но приценившись к Модзалевскому «Пушкин» и услышав цену четыре рубля, остановился и решил скучать. Настроение у меня все же хорошее, и я, по старой привычке, разыгрываю своих пистолетов: вчера написал хулиганскую анкету, и они сегодня ломали голову над ней, кто ее написал, и решили, что это была женщина в пестром платье. А я тихо потешался. Эх, дорогая, такой старый, а дурит, как мальчишка. ‹…› Завтра едем в Тверь. У меня уже уложено два ящика, и останется уложить сегодня после закрытия выставки в 7 часов вечера еще шесть ящиков. Мы все сделаем к 11 часам ночи. Утром их отправим. А сами выедем вечером. Во вторник утром будем в Твери. Ну, моя родная, вот тебе полное донесение о наших делах. О приезде в Москву созовем наших друзей в нашу комнатку и устроим пир на радостях встречи. ‹…› Милая, подбодрись! Право, не так все плохо, как тебе хочется. Есть много чудесных минут, и они все освещают, и нет нужды держать себя в тисках плохого настроения. ‹…›[494]
‹…› Сегодня открываем в Твери выставку. В субботу утром думаю выехать в Москву. Но могу задержаться. ‹…›[495]
Дорогая! Выставка развернута целиком в огромном зале и с большим светом. Доехал очень хорошо. С пяти часов утра смотрел из вагона на дивные пейзажи Калуж<ской> губ<ернии>. Ой, как хороши! Какие цветы по откосам! Чудеса, да и только! Калуга прекрасна. Сидел обедал в саду и смотрел на дивный берег Оки. Какие чудесные краски леса и дали! Это такие переливы голубого и голубовато-зеленого до густого зеленого с розовыми широкими дорогами. Пиши на почту до востребования. Пробудем в Калуге до 8-го числа. Дальше выедем в Тулу, куда тоже можно писать до востребования. ‹…›[496]
Моя дорогая! Вот я и в Калуге! Осмотрел очень много и могу тебе сказать, что я еще не встречал такой красивой и такой чудесной по цвету и по красоте видов губернии, как Калужская. Сама Калуга исключительно красива, и такие чудесные деревья, что впору их писать Федорычу. Вся Калуга стоит на высоком берегу Оки, и все улицы идут наклонно, и каждая улица кончается видом на дали противоположного берега. А какие здесь цветы полевые и травы, то меня берет зависть и злость, какие здесь базары с деревенскими девушками в темно-красных костюмах!!! Какие типы! Сколько еще тут нетронутого русского быта. Вот бы хорошо нам с тобой приехать сюда месяца на два и набрать материалу для будущих работ. ‹…› Здешние художники очень культурные и славные люди. Дом Кологривовых – изумительный памятник. Такого нет в Москве. Мне всё показывают, и все чрезвычайно внимательны. Предлагают, что если мы захотим, то нам все приготовят к нашему приезду. ‹…›[497]
‹…› Цель наша все же достигнута. Мы провели большую, интересную работу, всколыхнули провинцию и пробили дорогу для будущих выставок. В Твери купили две картины Голополосова, и веду переговоры о покупке еще четырех картин. Наша выставка уменьшилась еще на две картины. ‹…›[498]
‹…› Устроились мы в доме работ<ников> просв<ещения>. Огромная комната в три окна. Хороший вид на город, тут же базар. ‹…› Завтра развешиваем и послезавтра откроем. ‹…›[499]
‹…› Какое счастье, что вечером или ночью 23-го я буду в Москве, а утром после одиннадцати часов сидеть в нашем закоулочке. Право, дорогая, что только для этого стоит жить: не надо думать о старости, надо быть всегда молодым душой! Будь молода и вечно молода – не считай прожитые годы. Пусть твоя душа всегда радуется, всегда светится теплым огнем. Ведь ты не одна! Около тебя есть человек, который всеми силами своей любви хочет, чтобы ты была счастлива. Оглянись кругом: есть ли еще другая такая пара, как мы с тобой? Нет, не скоро найдешь. Цени жизнь как в радостях, так и в печалях. В радости радуйся, а в печалях верь, что наступит радость. ‹…› Да, моя радость, я неисправим! Я люблю – я любим – что же мне еще надо? Неужели я буду обращать внимание на мелкие толчки жизни. Нет, не буду, не хочу! ‹…› Встряхнись, отбрось плохое и бери обеими руками хорошее. ‹…›[500]
Константину Васильевичу оставался год жизни. Еще целый год!
На исходе лета 1929-го Кандауров и Оболенская снова отправятся в Крым, который всегда оставался для них землей обетованной. Это последняя их поездка, последняя встреча с друзьями. Но тогда для них этот горчащий привкус конца еще не был так отчетлив: в радости радуйся – Константин Васильевич прав. Чужеродность московскому времени искупалась пейзажами, воздухом степного Крыма, древней Киммерией, казавшейся неизменной, вечной.
Впрочем, в цикле графических работ Оболенской, выполненных по разнарядке и посвященных винодельческим хозяйствам Судака, виноград – всего лишь закатанное в бочки производственное сырье… Будто финальная рифма, метафора истории, начавшейся для них в тринадцатом году.
И еще один рисунок – «Наша дорога» – с двумя узнаваемыми фигурами на пути в Феодосию тоже кажется символичным, печальным.
И снова «тринадцатый»
Милая моя деточка!
Я с тобой вполне согласен, что никакими словами не выразишь всю силу нашей любви. Да и зачем их искать, когда каждый атом нашей души это чувствует и понимает. Все эти наши семнадцать лет, несмотря на черные пятна, залиты таким дивным сиянием взаимной любви… Что слова? Они бессильны!
«13-й год пролетарской революции», отмеченный в перекидном календаре на 1930-й год, тревожит своими оранжево-алыми цифрами. Его «несчастливое», пользующееся дурной славой число, умноженное несчетными трагедиями стоящего за ним десятилетия, кажется даже не мистическим – каким-то безнадежным и мрачным…
Иное – редкость. Последние письма Константина Васильевича будто и не из этого времени и не на больничной койке написаны. В больнице он находился с апреля по август и, перенеся две операции при безнадежном диагнозе, понимал, что вряд ли отсюда выйдет. При этом смешит докторов, соседей по палате, готов разговориться об искусстве, шутит в письмах: «меня тут все полюбили», «у меня на хвостике бантик»[501]. И, как прежде, не устает повторять все о том же неумирающем чувстве любви – к Юлии Леонидовне, к друзьям, к миру, в котором, как он уверен, важнее всего – искусство.
«Моя дорогая и ненаглядная Юля!
Мне почти вынесли смертный приговор. И вот перед концом или началом чего-то нового передо мной проходит и вспоминается вся наша с тобой жизнь за последние 17 лет. Каким счастьем овеяны эти годы для меня. Как бесконечно я тебя люблю! Люблю всем своим существом, всей душой, люблю… Во имя этой моей бесконечной любви я прошу тебя не падать духом, а жить и работать, зная, как это для меня важно. Ты, конечно, приведешь мои дела в порядок, и особенно с К