Выше уже рассказывалось о попытке ввести немного правдивости в сочинительство на Диске и о том, как поэтам и бардам под страхом… ну, в общем, под страхом всяких страшных последствий запретили разглагольствовать о бормочущих ручейках и розовых пальцах зари. Подумать только, они могли говорить, что чье-то лицо отправило в дальний путь тысячи кораблей, только в том случае, если представляли заверенные отчёты из доков.
И посему из уважения к этой традиции мы не будем утверждать, что Ринсвинд и Двацветок превратились в голубую, как лед, синусоиду, извивающуюся сквозь тёмные измерения; что это сопровождалось звоном, который обычно раздаётся от удара по чудовищному бивню; что перед глазами друзей промелькнула вся их жизнь (у Ринсвинда прошлая жизнь мелькала перед глазами так часто, что в самых скучных местах он уже начинал засыпать) или что вселенная шлепнулась на них сверху, как огромный студень.
Мы всего-навсего скажем правду, которая экспериментально доказана. Они услышали звук, как если бы по деревянной линейке сильно ударили камертоном, настроенным на «до диез» или «си бемоль», и двух приятелей охватило ощущение абсолютной неподвижности.
Это случилось потому, что они были абсолютно неподвижны и вокруг царила абсолютная темнота.
У Ринсвинда возникло подозрение, что что-то где-то пошло наперекосяк.
Потом он увидел перед собой бледно-голубой узор.
Он снова очутился внутри Октаво. Интересно, спросил он себя, что произойдет, если кто-нибудь откроет книгу? Сойдут ли они с Двацветком за цветную картинку?
Скорее всего, нет, решил он. Тот Октаво, в котором они находились, отличался от обыкновенной книги, прикованной к кафедре глубоко в подвалах Незримого Университета, книги, которая была всего лишь трехмерным представлением многомерной действительности и…
«Постой-ка, — сказал он сам себе. — У меня не бывает таких мыслей. Кто думает за меня?»
— Это Ринсвинд, — раздался голос, похожий на шуршание старых страниц.
— Кто? Я?
— Конечно, ты, тупица.
В истерзанном сердце Ринсвинда на миг вспыхнул вызов.
— А, вам уже удалось вспомнить, как начиналась вселенная? — ядовито осведомился волшебник. — Это было все-таки Прокашливание или Набирание Воздуха В Грудь, а может, Почесывание Головы или Попытка Вспомнить То, Что Вертелось на Кончике Языка?
— Ты, видно, забыл, куда попал, — прошипел другой голос, сухой как трут.
По идее, невозможно прошипеть предложение, в котором нет ни одной шипящей согласной, но голос сделал всё, что было в его силах.
— Забыл? Вы думаете, что забыл? — заорал Ринсвинд. — Забыть это трудновато, знаете ли! Я сижу внутри какой-то чёртовой книги и разговариваю с кучей голосов, которых я не вижу, так почему бы мне вдруг не выйти из себя?
— Полагаю, тебе будет интересно узнать, почему мы снова перенесли тебя сюда, — вступил в разговор голос возле его уха.
— Нет.
— Нет?
— Что он сказал? — спросил другой бестелесный голос.
— Он сказал «нет».
— Он действительно сказал «нет»?
— Да.
— О-о.
— А почему?
— Подобные неприятности случаются со мной всё время, — объяснил Ринсвинд. — То я падаю с Края света, то оказываюсь внутри книги, то попадаю на летучую плиту, то смотрю, как Смерть учится играть в Лосины, Галифе или одни боги знают во что… Думаете, после такого меня ещё что-то интересует?
— Ну, нам кажется, ты должен спрашивать себя, почему мы не хотим, чтобы нас произнесли, — сказал первый голос, чувствуя, что теряет инициативу.
Ринсвинд заколебался. Похожая мысль навещала его голову, но буквально на пару секунд, при этом всё время нервно оглядываясь по сторонам, чтобы её кто-нибудь не зашиб.
— Зачем вообще вас произносить?
— Это всё звезда, — ответило Заклинание. — Багровая звезда. Волшебники уже ищут тебя. Если тебя поймают, то Восемь Заклинаний будут произнесены и будущее изменится. Они думают, что Диск столкнется со звездой.
Ринсвинд обдумал это.
— А он столкнется?
— Не совсем, но в… Что это?
Ринсвинд посмотрел вниз. Из темноты неслышно вышел Сундук. В его крышке торчал длинный обломок лезвия от косы.
— Всего-навсего Сундук, — сказал волшебник.
— Но мы не звали его сюда!
— А его никто никуда не зовет, — сообщил Ринсвинд. — Он сам появляется. Не обращайте на него внимания.
— А-а. О чем это мы говорили?
— О багровой звезде.
— Правильно. Для нас очень важно, чтобы ты…
— Эй! Эй! Есть там кто-нибудь?
Это был слабенький, писклявый голосок, и доносился он из иконографа, висящего на бесчувственном теле Двацветка.
Чёртик-художник открыл дверцу и, прищурившись, взглянул на Ринсвинда.
— Где это мы, милостивый сударь? — осведомился он.
— Точно сказать не могу.
— Мы всё ещё мертвы?
— Возможно.
— Что ж, будем надеяться, в ближайшем будущем чёрная краска нам не понадобится, потому что она вся вышла.
Дверца захлопнулась.
Ринсвинду на мгновение представилось, как Двацветок раздает свои картинки, приговаривая нечто вроде: «Это я, терзаемый миллионами демонов» и «А это я с той забавной парочкой, которую мы встретили на промерзших склонах Того Света». Ринсвинд не знал наверняка, что случается с человеком, когда тот по-настоящему умирает, а авторитеты высказывались на этот счет несколько туманно. К примеру, один смуглокожий моряк из Краеземелья считал, что после смерти обязательно попадет в рай, где его будут ждать шербет и много гурий. Ринсвинд не знал, что такое «гурия», но после некоторых размышлений пришел к выводу, что это маленькая лакричная трубочка, через которую потягивают шербет. Во всяком случае, он от шербета начинал чихать.
— Надеюсь, теперь, когда нам не мешают, — твёрдо сказал сухой голос, — мы можем продолжить. Очень важно, чтобы ты не позволил волшебникам отобрать у тебя Заклинание. Если Восемь Заклинаний будут произнесены слишком рано, произойдет нечто ужасное.
— О боги, оставьте меня в покое, а? — закатил очи Ринсвинд.
— Хорошо, хорошо. С того самого дня, когда ты впервые открыл Октаво, мы знали, что можем доверять тебе.
Ринсвинд вдруг засомневался.
— Подождите-ка, — проговорил он. — Вы хотите, чтобы я бегал от волшебников и не давал им собрать все Восемь Заклинаний воедино?
— Вот именно.
— И поэтому одно из вас забралось ко мне в голову?
— Точно.
— Вы вообще знаете, что целиком и полностью погубили мою жизнь? — с жаром воскликнул Ринсвинд. — Я, может, всё-таки стал бы волшебником, если бы вы не решили использовать меня в качестве портативной магической книги. Я не могу запомнить ни одного заклинания, они боятся лезть в голову, в которой уже сидите вы!
— Ну, извини.
— И вообще, я хочу домой! Хочу вернуться туда, где… — в глазах Ринсвинда блеснула влага, — туда, где чувствуешь под ногами булыжную мостовую, где иногда можно глотнуть неплохого пива, а вечером раздобыть приличный кусок жареной рыбы и в придачу пару больших зелёных огурцов, а может, даже пирог с угрём и блюдо с моллюсками, где всегда отыщется тёплая конюшня, в которой можно переночевать и проснуться в том же самом месте, куда ты забрел предыдущим вечером, и где нет этой жуткой погоды. Я хочу сказать, я не в обиде на вас из-за магии, наверное, я просто сделан не из того теста, из которого делают волшебников… Я всего-навсего хочу домой!
— Ты должен… — начало одно из Заклинаний.
Оно опоздало. Тоска по дому, маленькая эластичная резинка в подсознании, которая может завести лосося и гнать его три тысячи миль по чужим морям или отправить миллион леммингов в радостную пробежку на родину их предков, исчезнувшую с лица Диска в результате легкого выверта и смещения континентов, — так вот эта самая тоска по дому поднялась внутри Ринсвинда, словно съеденный на ночь салат из креветок, перетекла по тонюсенькой ниточке, связывающей его измученную душу с телом, уперлась каблуками и дернула…
Заклинания остались одни в своем Октаво.
Не считая Сундука.
Они дружно уставились на него — не глазами, но сознанием, таким же древним, как сам Плоский мир.
— Ты тоже проваливай, — сказали они.
— …Очень хочу.
Ринсвинд знал, что это говорит он сам, он узнал свой голос. В течение краткого мига он глядел через свои глаза каким-то ненормальным образом — так шпион смотрит через прорези в глазах портрета. А потом он вернулся.
— Ш тобой вшё в порядке, Ринсшвинд? — спросил Коэн. — Ты выглядел нешколько отшутштвующим.
— Ты действительно слегка побелел, — согласилась Бетан. — Как будто кто-то ступил на твою могилу.
— Гм, да, я сам туда и ступил, — отозвался он, а потом поднял руку и сосчитал свои пальцы. Вроде бы их количество осталось прежним. — Э-э, а я вообще двигался?
— Ты просто смотрел на огонь так, словно увидел привидение, — сказала Бетан.
За их спинами послышался стон. Двацветок, сжимая голову ладонями, пытался принять сидячее положение.
Его глаза сфокусировались на присутствующих. Губы беззвучно зашевелились.
— Это был поистине странный… сон, — проговорил он. — Что это за место? Почему я здесь?
— Ну, — начал Коэн, — кое-кто утверждает, што Шождатель Вшеленной вжял горшть глины и…
— Нет, я имею в виду здесь, — перебил его Двацветок. — Это ты, Ринсвинд?
— Да, — ответил Ринсвинд за отсутствием доказательств обратного.
— Там были… часы, которые… и эти люди, что… — Двацветок потряс головой. — Почему так воняет лошадьми?
— Ты заболел, — сказал Ринсвинд. — У тебя начались галлюцинации.
— Да… наверное, да, — Двацветок посмотрел на свою грудь. — Но тогда откуда у меня…
Ринсвинд вскочил на ноги.
— Извините, здесь очень душно, я пойду подышу свежим воздухом, — он сорвал с шеи Двацветка ремешок иконографа и бросился к выходу из юрты.
— Лично по мне так нормально, — удивилась Бетан.
Коэн пожал плечами.
Ринсвинд успел отбежать от юрты на несколько шагов, прежде чем иконограф начал пощелкивать. Из коробки очень медленно вылезла последняя картинка, которую сделал бес.