ыт в игру на нем, что и происходило в хосписе. И только тогда оба творца – создатель и музыкант – обретают способность заставить скрипку петь, рыдать и танцевать.
6Желтый
Есть художники, которые превращают солнце в желтое пятно, но есть и другие, которые благодаря своему мастерству и уму превращают желтое пятно в солнце.
Что это такое – фиолетовый в земле, красный на рынке и желтый на столе?
На полке над моим столом стоит коробка с пятью предметами – довольно странная коллекция, и, если бы кто-нибудь случайно наткнулся на них, я уверена, что он не счел бы их особенно ценными. Но каждый прошел долгий путь, и у каждого из них есть своя история.
Первый предмет я люблю больше всего: это пучок листьев манго, заплесневевших за два месяца пребывания во влажном климате Гонконга. Второй – это маленький цилиндрик из чего-то, похожего на грязный пластик темного цвета; но, когда я капаю на него совсем немного воды, появляется невероятно яркая флуоресцирующая желтая капля. Когда-то мне казалось, что это маленькое чудо, и я показывала этот трюк всем, порой даже используя слюну, если воды не было под рукой. Но теперь, узнав больше об этом веществе, я стала намного осторожнее. Еще там лежит маленькая картонная коробочка размером со спичечный коробок: снаружи она покрыта китайскими письменами, а внутри хранятся маленькие желтые пластинки. Но я редко вынимаю их: с ними тоже приходится быть осторожной. И наконец, два маленьких стеклянных флакончика с самой дорогой в мире пряностью. Содержимое одного из них краснее другого, и причина этого – тоже часть моей истории.
Учитывая название этой главы, неудивительно, что все мои маленькие сувениры можно использовать для изготовления желтых красителей. Но больше всего меня удивил тот факт, что при контакте с этими предметами, окрашенными в столь яркий, счастливый цвет, приходилось соблюдать осторожность. Ни один цвет не имеет четкой однозначной символики, но полярность символики желтого цвета выражена наиболее сильно. Это и цвет пульсирующей жизни – кукурузы, золота, ангельских нимбов, – и в то же время это цвет желчи, серы и, как следствие, цвет дьявола. В животном мире желтый цвет – особенно в сочетании с черным – является предупреждающим. Он как бы приказывает: «Не приближайтесь, или вас ужалят, отравят, в любом случае вы можете серьезно пострадать». В Азии желтый цвет – это цвет власти: китайцы были единственными, кому разрешалось щеголять в одеждах желтого, солнечного цвета. Но это также цвет убывающей силы. Желтоватый цвет лица возникает вследствие болезни, желтизна осенних листьев не только символизирует их увядание и гибель, но и прямо указывает на нее, поскольку такое изменение цвета показывает, что листья больше не могут поглощать тот же объем солнечной энергии, который они впитывали, будучи зелеными и полными хлорофилла. Цвет говорит, что у них больше нет того, что необходимо для их полноценного питания.
В музее принца Уэльского в Мумбае выставлена акварель XVIII века, на которой изображена сидящая под деревом влюбленная пара. Один из них – Кришна, веселое и беззаботное воплощение Вишну. Ткань желтого дхоти красиво контрастирует с его синей кожей. Он играет на флейте для своей подруги Радхи, которая восхищенно смотрит на него. Они сидят под манговым деревом, которое в индуистской мифологии является символом любви. Но вот чего нет на этой картине, хотя можно увидеть на других акварелях, – на другой стороне сада пасутся коровы, поедающие траву и листья, за которыми присматривают хорошенькие девушки. Позже Кришна будет преследовать их, что разрушит его отношения с Радхой. Но это в будущем, а пока все прекрасно. Миниатюры иллюстрируют популярную индуистскую историю об игривости богов, о трагедии и непонимании и, конечно, о чудесном опьянении романтикой любви, но коровы, деревья и желтые дхоти являются иллюстрацией к истории одной конкретной краски, которой, вполне возможно, была окрашена одежда Кришны.
В течение многих лет как в Англии, так и в некоторых областях Индии никто не знал секрета ингредиентов индийской желтой краски. На протяжении всего XIX века в доки Лондона из Калькутты время от времени прибывали небольшие посылки, плотно обмотанные бечевкой и запечатанные большим количеством сургуча. Адресатами этих посылок были такие красковары, как Джордж Филд и господа Винзор и Ньютон. Те, кому доводилось понюхать вонючее содержимое, должно быть, задавались вопросом: откуда это взялось и из чего сделано, но даже если компании активно интересовались, что именно они покупают, то ответы на их запросы давно утеряны. Кое-кто предполагал, что это змеиная моча, другие считали, что это может быть что-то, что было извлечено из внутренностей животных (например, желчь быка, которая использовалась для получения желтой краски в предыдущем столетии), а в 1855 году немецкий ученый Шмидт авторитетно заявил, что краска была выделена из верблюдов, которые ели плоды манго. Джорджу Филду это объяснение не очень нравилось, причем не из-за странного запаха, поскольку он быстро выветривался, а потому, что и его теория приблизительно совпадала с теорией профессора Шмидта и состояла в том, что «порошкообразные, мягкие, легкие, губчатые» комки со зловонным запахом были получены из мочи верблюдов[141].
И вот однажды, в 1883 году, в Общество искусств в Лондоне пришло письмо от некоего Т. Н. Мухарьи из Калькутты. Этот джентльмен исследовал индийскую желтую краску по просьбе эксцентричного, но очень толкового директора Ботанического сада Кью, сэра Джозефа Хукера, и утверждал, что теперь ему точно известно, из чего она сделана. Господин Мухарья рассказал, что недавно он посетил единственное место в Индии, откуда поступает эта краска, – город Монгхир в штате Бихар – и видел, как ее изготавливают. Полученная от него информация, возможно, оказалась несколько шокирующей: он сообщил, что индийскую желтую краску, также известную как пиури, делают из мочи коров, которых кормили листьями манго. Он заверял читателей, что действительно видел, как коровы ели листья манго и мочились в ведра. Еще он добавил, что эти коровы выглядят нездоровыми и, по слухам, умирают раньше срока.
Но вот еще одна загадка индийской желтой краски. По некоторым сведениям, это письмо, или по крайней мере описанное в нем производство, стали причиной протестов, приведших к тому, что в Бенгалии между 1890 и 1908 годами приняли законы, запрещающие использование индийской желтой краски вследствие жестокого обращения с животными. Но я так и не смогла найти никаких записей об этих законах ни в Индийской библиотеке в Лондоне, ни в Национальной библиотеке в Калькутте. Ни в одном из этих превосходных архивов не было газетных статей или писем о столь интригующем кусочке истории индийского искусства. Четыре исследователя из Национальной галереи, работавшие над созданием великолепной подборки, посвященной пигментам, использовавшимся художниками, о которых я буду рассказывать в этом разделе, также не смогли ничего найти[142]. Похоже, единственным имеющимся документом XIX века на английском языке было письмо господина Мухарьи, направленное им в журнал Общества искусств. Казалось странным, что больше никто ничего не написал, хотя бы в газету, о коровах Монгхира, питавшихся листьями манго. Итак, держа в руках копию письма Мухарьи, я решила отправиться в Индию и пойти по следам индийской желтой краски.
Бихар – это большая, в основном равнинная территория между Гималаями и Калькуттой. Это также самый бедный штат Индии. Я прилетела в столицу штата Патну – город, на пребывание в котором, согласно описанию в одном из путеводителей, вы не захотели бы потратить много времени. В первую ночь в Бихаре мне трижды звонили ночные клерки однозвездочного отеля, где я остановилась. «Сейчас середина ночи», – стонала я. «Да, мадам, но сегодня субботний вечер, и в Патне проходит дискотека». Мое имя было первым иностранным именем в их книге посетителей за месяц и первым женским именем с момента начала записей в этой книге.
Монгхир находится в ста пятидесяти километрах от Патны, в четырех часах езды на поезде по плоской сельской местности, сплошь покрытой зеленью ухоженных полей. Земля, по которой я проезжала, была важна для истории искусства не только потому, что являлась родиной желтой краски, так захватившей мое воображение, но и потому, что, согласно тибетской традиции, это мифологическая родина живописи как таковой.
Как гласит легенда, в VI веке до н. э. там правили два короля. Каждый год они обменивались подарками, стараясь превзойти друг друга выдумкой и ценой, как это часто пытаются делать богатые люди. Однажды один из них решил подарить своему сопернику картину с изображением Будды, который в то время был еще жив и жил в Бихаре. Никто еще не создавал картин, но правителя это ничуть не смущало, и он поручил эту работу человеку, который, как ему казалось, был способен справиться с подобной задачей. Но когда этот человек добрался до места, где медитировал Будда, то был настолько ошеломлен просветленным сиянием Будды, что не мог смотреть на него. Но Будда предложил ему: «Мы спустимся к берегу прозрачного пруда, и ты увидишь меня в отражении на воде». Они нашли подходящий прозрачный пруд, и этот первый художник с удовольствием нарисовал отражение.
Когда король получил подарок и посмотрел на портрет, у него возникло интуитивное понимание реальности[143]. Если говорить в терминах буддийского учения, то он понял, что мир, который мы видим глазами, – лишь отражение реальности, которую мы не в состоянии полностью постичь. Но эта история также демонстрирует силу живописи, повествуя о том, что отражение истинного само может стать истинным и что лучшие образцы искусства позволяют зрителям достичь просветления и понять реальный мир.