Интересно, были ли у господина Ли какие-нибудь образцы гуммигута военного времени? «Где-то есть», – сказал он и исчез в одной из задних комнат. Через несколько минут он появился с грязной пластиковой сумкой одной из крупных сетей супермаркетов Гонконга, полной темных зеленовато-коричневых растрескивавшихся кусочков чистого гуммигута, выглядевших так, будто кто-то сжевал ириску и выплюнул ее на землю, где она и затвердела. «Это то, что мы получили во время войны: гуммигут очень плохого качества, полный примесей. Многие бамбуковые емкости опрокинулись на землю, и люди пошли искать смолу, которая капала на землю». «Я хотела бы найти гуммигут», – мечтательно заявила я, представляя, как в лесной роще, глубоко в джунглях, делаю надрез на стволе кривым ножом, а потом мне рассказывают древние мифы о деревьях, которые кровоточат желтой краской. «Нет, этого не следует делать», – твердо сказал мистер Ли. Мы все удивленно подняли головы. Что он имеет в виду? «Там много мин: люди гибнут за гуммигут», – сказал он.
Как я узнала позднее, эта красивая краска может быть опасна и по-другому. Компания Winsor & Newton с самого начала получала небольшие партии гуммигута от поставщиков из Юго-Восточной Азии, вероятно, с тех пор, как начала свою деятельность в середине XIX века. Когда гуммигут поступает на фабрику, его тщательно измельчают и продают в тюбиках или кюветах как одну из самых дорогих акварельных красок. Но некоторые из посылок, прибывших в 1970-е и 1980-е годы из Камбоджи и, возможно, Вьетнама, были другими: в гуммигуте стали находить пули. Технический директор компании Ян Гарретт выставил пять таких пуль в своем кабинете: напоминание ему и его коллегам о том, что некоторые из материалов, наличие которых они так легко принимают как должное, прибывают из мест, где люди пережили невообразимые страдания. Однажды, в разгар войны во Вьетнаме или, возможно, во время ужасов убийственного режима Пол Пота, солдат или группа солдат, должно быть, вошли в гарциниевую рощу и начали веером палить из пулеметов. Некоторые из пуль засели в бамбуке, а через несколько месяцев попали к красильщикам в Харроу. Где оказались остальные пули, можно только догадываться.
Мне очень нравится кусочек гуммигута, купленный в компании Man Luen Choon. Когда я капала на него воду, создавая ярко-желтую краску, то чувствовала себя волшебницей и показывала этот трюк всем знакомым детям. Однажды в поезде в Англии я сидела напротив девятилетнего мальчика, который так же, как и я, любил странные артефакты. Он путешествовал с бабушкой и только что был в гостях у родственника, который подарил ему барабан, привезенный из Индонезии, которым мальчик очень гордился: он знал, что это волшебная вещь. Я показала ему трюк с гуммигутом и рассказала историю этого вещества, объяснив, что такое война и почему люди даже в военное время иногда готовы идти на риск. Он заинтересовался, поэтому я отдала ему кусочек гуммигута. Теперь я жалею об этом.
Через четыре дня я уже была в Америке и разговаривала с Майклом Скалкой, специалистом из Национальной галереи Вашингтона. Я упомянула, что купила гуммигут в Гонконге. Он заметил, что из него получается очень красивая краска. «Но это же яд», – отметил он. Как я узнала позже, к своему облегчению, гуммигут, скорее всего, не убьет владельца, как аурипигмент, хотя, возможно, его можно использовать как орудие убийства, по крайней мере, так было написано в одном китайском детективе, где его впрыснули в персик[153]; но тем не менее он может как минимум доставить неприятности. Это одно из самых эффективных мочегонных средств, которые знает природа: если вы случайно положите его в рот, то потом целый день не будете вылезать из туалета. Другой желтый природный краситель, облепиха, оказывает такое же действие. На самом деле это характерно для других желтых природных объектов: тыквы, незрелые ананасы, желтый корень щавеля и желтый ирис, все они оказывают одинаково действие. Возможно, не случайно индийская ведическая традиция окрашивает третью чакру, расположенную на уровне пупка, чуть выше толстой кишки, желтым цветом.
Через несколько недель я позвонила своей подруге Ен Вай Ман. Знала ли она, что гуммигут действительно ядовит? «О да, – весело ответила она. – Я знала… На самом деле именно поэтому тараканы не едят картины Фонг Со. Он раскладывает их по ночам на полу, и сначала я боялась, что их съедят насекомые, потому что они поедают все на своем пути». Она позвала Фонг Со, который рисовал в соседней комнате, чтобы тот подтвердил ее слова. Он согласился, что отчасти его творения сохранились для потомков потому, что желтая краска отпугивала голодных ползучих тварей. «Люди охотно использовали бы гуммигут как средство от насекомых, но это слишком дорого», – сказал он.
Последние два сувенира на моей полке – баночки с самой дорогой и яркой пряностью в мире: шафраном. И как и гуммигут, он полон парадоксов. Он красный, но и желтый; он дорогой, но доступен; он может высушить вашу печень, но может заставить вас выть от смеха; он почти вымер, но производится в большом количестве. Однако, в отличие от гуммигута, шафран часто подделывают. За это знание мне пришлось заплатить из своего кармана.
Моя первая встреча с шафраном, по крайней мере с продуктом с таким названием, произошла в Кашмире в середине 1980-х годов. В студенческие годы я трижды побывала в этом северном индийском штате – задолго до того, как там началась борьба за независимость. Я ждала, когда откроются перевалы, ведущие на север, и однажды снег задержался дольше ожидаемого, поэтому мне пришлось провести несколько дней в плавучем доме на озере Дал в столице Шринагара, где я наслаждалась домашней кухней и наблюдала за продавцами-лодочниками, занимавшимися доставкой пассажиров к шикхаре и рекламировавшими свой товар. «Хочешь марихуану?» – кричали они, когда я отказывалась от колы и сладостей. «Нет, спасибо». – «Опиум?» – подшучивали они. «Нет, правда». – «Ага, я знаю, – торжествующе говорили они, вытаскивая последнюю карту в покере западного декаданса. – Тебе нужен тампакс?»
У служителя в шикаре я купила только одну вещь – грязную пачку чего-то желтого. «Хочешь шафран?» – спросил он. Мне стало любопытно, и я попросила показать товар. Этот человек использовал гораздо больше уловок, чем его коллега, который деловито продавал скрутки с гашишем более находчивым путешественникам, остановившимся в соседнем плавучем доме. Позже я поняла, что его поведение было подозрительным. В пакетике был сафлор – та дешевая красная пряность, с которой я столкнулась при работе над главой «Оранжевый», не имеющая ни очарования, ни горькой землистости настоящего шафрана. И я, невежественный подросток, впервые отправившийся в самостоятельное путешествие, охотно купила его. Возможно, не имело значения, что это был не шафран: в конце концов, я и не знала, что с ним делать.
Мне было известно, что это самая дорогая в мире пряность, я знала, что она желтая (хотя в пакете, который я купила, она выглядела оранжевой, и на самом деле, если бы она была подлинной, она должна была быть малиново-красной), я знала, что это цветок. Я также знала, что индийское правительство ограничило экспорт кашмирского шафрана в рамках той же протекционистской политики, согласно которой я пила напиток под названием «кампа-кола» вместо любых известных американских брендов. Но мне не было известно, что две щепотки шафрана, разведенные в горячей воде с медом, могут мгновенно поставить меня на ноги, не знала, что, если добавить эту пряность к длиннозерному рису, он обретет цвет солнца; не знала, что цветок, из которого его делают, называется крокусом. Я также не знала, сколько времени пройдет, прежде чем я узнаю все это.
Несколько лет спустя мне показалось, что я снова нашла настоящий шафран: на этот раз им окрашивали тибетские монашеские одежды. Я читала множество текстов, в которых желтые (а иногда даже красные) одежды описываются как «шафрановые», и с радостью приняла этот образ, даже использовала его сама. Но где, спросила я однажды, они берут шафран для крашения одежды? В конце концов, хотя пряность выращивалась в соседнем Кашмире по крайней мере с 500 года до н. э. и, вероятно, даже дольше, Тибет все же расположен слишком высоко для того, чтобы выращивать что-то столь нежное. Моя подруга-монахиня рассмеялась. Буддийские одежды носят, чтобы показать, насколько человек скромен, объяснила она, а не для того, чтобы показать, что у него есть доступ к самой дорогой пряности в мире.
На Тибете одежды обычно окрашивали куркумой – дешевой пряностью цвета бедной земли. А в Таиланде одеяния монахов часто окрашивают сердцевиной джекфрута (хлебного дерева), и раз в год, в ноябре, проходит официальный День окрашивания, когда рано утром монахи спускаются к реке с фруктами и горшками и заново красят свои одеяния. Нет, конечно, одежды многих окрашены синтетическими красителями, но даже если и используется натуральный краситель, то это не шафран. Чтобы найти эту яркую желтую краску, мне нужно было поискать в других местах. Имело смысл отправиться туда, где шафран выращивают.
Но не в Кашмир, решила я, хотя кашмирцы и утверждают (вероятно, ошибочно), что именно там родина шафрана. После многолетнего кризиса промышленность оказалась в полном упадке – производилось менее тонны шафрана в год. Но шафрановые крокусы растут во многих местах. Самое известное из них – Испания, родина паэльи, но их также можно найти в Иране, Македонии, Франции и Марокко, а также в Новой Зеландии, на Тасмании, в Северном Уэльсе и во многих других местах[154]. После того как я обнаружила в Македонии, на родине Александра Македонского, город под названием Крокос, получивший название в честь цветка шафрана, я некоторое время обдумывала идею посетить Македонию. Потом я подумала об Иране – ведь, в конце концов, персы славились своим желтым рисом – и позвонила в ближайшее иранское посольство, расположенное в Канберре. «Нет проблем», – ответили они и велели мне отправить паспорт на визу. «Я англичанка», – добавила я, подумав. «Очень жаль», – последовал ответ.