[215], в то время как европейские моряки для получения темно-синего цвета брали угольную сажу (черный на бледной коже обычно выглядит как синий) или даже порох, который выжигал в человеческой коже неудаляемые отметки.
Появление более ярких красок в арсенале татуировщиков совпало с периодом импрессионизма. Пока художники выстраивались в очередь, чтобы купить новые краски для рисования танцоров или водяных лилий, татуировщики экспериментировали с теми же красками для изображения русалок и роз на коже. Одним из первых татуировщиков в Великобритании, экспериментировавших с новыми красками, был известный художник Джордж Берчетт. История гласит, что Берчетт был одним из первых мастеров, кто попробовал краски Winsor & Newton, – голубой винзор и зеленый винзор. По словам Лайонела Титченера, главы тату-клуба Великобритании, а также основателя Британского музея истории татуировок в Оксфорде (когда я пришла к нему с визитом, он выглядел крайне неопрятно и находился в задней комнате, переполненной экспонатами), когда в 1953 году Берчетт умер, его компания продолжала продавать пигменты, купленные в магазине L. Cornelissen & Sons artists‘supplies. Титченер подтвердил, что к концу 1950-х годов британские татуировщики начали ввозить пигменты из Соединенных Штатов, но все эти краски тестировались в лабораториях, чтобы понять, насколько пигменты безопасны; так что к середине 1970-х очень немногие татуировщики использовали в работе пигменты с палитры художников. «В начале 1970-х годов Рональд Скатт опубликовал книгу Skin Deep, the mystery of tattooing, – рассказал мне Титченер. – Он провел кое-какие исследования пигментов и прислал мне список красок фирмы Winsor & Newton, которые, по его мнению, безопасны для нанесения татуировок». Краски, используемые сегодня, похожи на синюю и зеленую от Winsor & Newton, применявшуюся в старые времена, «но сегодня все они проходят лабораторные испытания, чтобы исключить наличие вредных примесей».
Недавно Титченер стал консультантом Европейского союза, намеревающегося ввести ограничения на пигменты для европейских татуировок. Однако здесь возникают две проблемы. Во-первых, в татуировке есть нечто такое, что не является частью мира, подчиняющегося бюрократическим правилам[216]. Во-вторых, бремя доказывания безопасности пигментов лежит на татуировщиках, «а ни один химик в мире не поставит под заключением свою подпись: они слишком боятся пойти под суд». Что касается Карактака, то если бы у него были татуировки, то они, вероятно, были бы нанесены медными пигментами или, возможно, железом. В любом случае Европейский союз наверняка не одобрил бы этого.
Протекционистская политика XVI и XVII веков, напоминающая стиль нынешнего Европейского союза, создавала серьезные проблемы для торговцев индиго, желавших везти свою новую краску в Европу. Никто не учитывал мощное лобби производителей вайды, являющихся представителями среднего класса. Средневековый немецкий город Эрфурт, включая его университет, был построен благодаря этой синей краске, многие из самых великолепных домов также были построены на прибыль от вайды. На внешней стороне Амьенского собора на севере Франции изображены два торговца, несущие огромный голубой мешок – свидетельство богатства красильщиков, которые могли позволить себе стать спонсорами строительства собора. Первая часть процесса извлечения краски из вайды включает в себя измельчение в кашицу свежих листьев растения, скатывание ее в шарики размером с крупные яблоки и сушку их на солнце. Французы называют это cocagne, и даже в наши дни «pays de cocagne» (что можно довольно прозаично перевести как «страну шариков») – популярная метафора страны богатых людей.
«У меня были люди и лошади, оружие и богатство. Что удивительного, если я не хотел расставаться с ними?» – вопрошал Карактак через несколько месяцев после своего поражения на валлийских границах в знаменитой речи с просьбой о помиловании (в результате он был помилован и остался в Риме в качестве знаменитого изгнанника)[217]. Но спустя полторы тысячи лет европейские торговцы были бы прокляты, если бы сказали что-то такое продавцам индиго. Конечно, они сопротивлялись, а поначалу казалось, что они побеждают. В 1609 году французское правительство ввело смертную казнь за использование индиго вместо вайды. В Германии красильщики ежегодно заявляли, что не используют «дьявольскую краску», однако у любого, кто хотел запретить индиго, была проблема: по завершении процесса окраски невозможно было определить, какая из синих красок была использована, так что защитникам вайды приходилось полагаться только на честное слово красильщиков и, что, возможно, более надежно, на сплетни соседей.
В Англии лоббистам удалось получить сертификат, объявлявший индиго ядовитым – что не соответствует истине, – из-за чего применение этого красителя было официально запрещено вплоть до 1660 года. Однако никто не обратил на запрет особого внимания: в Англии менее активно поддерживали вайду, чем на континенте, поскольку в принципе большинство красителей было привозным. Дело было не в том, что вайда плохо росла, а в том, что она плохо сохла: на Британских островах преобладал юго-западный ветер, который, судя по всему, приносил с собой большую часть Атлантики[218]. В Британии закон преспокойно игнорировался, по крайней мере с 1630-х годов, когда джентльмены из Ост-Индской компании позаботились о том, чтобы красильщики, занимавшиеся синей краской, были в изобилии снабжены нелегальным индийским импортом. Люди обнаружили, что вайда прекрасно подходит для окраски шерсти, хотя добавление азиатского индиго в чан с вайдой удешевляло краску и делало ее ярче. Но красильщики поняли, что для хлопка, который начинал поступать из Индии, безусловно нужен более мощный краситель, который получается только из импортируемого индиго. В большинстве чанов с синей краской в Европе плескалась смесь двух растительных экстрактов.
Коммерческие сделки членов Ост-Индской компании без особой охоты поддерживались пуританами. В конце концов, что могли сделать эти суровые носители черного и белого, чтобы их темные одежды стали еще темнее, а белые – еще белее? Во-первых, вайда или индиго важны как «основа» для черных красителей (чтобы остановить процесс выцветания окрашенной кампешевой древесиной в черный цвет ткани от быстрого выцветания на солнце), во-вторых, важной была их способность в форме синьки для белья дать белой одежде новую жизнь. В более бедных регионах Индии иногда можно увидеть на улице пожилых джентльменов, шествующих в белых одеждах, которые, кажется, излучают ультрафиолет. Однажды таксист в Дели объяснил мне это явление: «В Индии белую одежду приходится стирать так много раз, что в конце концов она становится совсем синей. Но какой это восхитительный синий цвет, – гордо добавил он, – и гораздо лучше, чем просто выбрасывать старую белую одежду, как это делают в ваших европейских странах».
Несмотря на энергичное продвижение индиго в Европе с середины XIX века, вайда не полностью сошла со сцены. В течение многих лет она часто использовалась в качестве основного красителя в чанах с индиго, помогая процессу брожения: еще в 1930-х годах ее смесь с индиго использовали в Великобритании для окраски полицейской формы, а в последние несколько лет Европейский союз поддержал проект стоимостью более двух миллионов фунтов стерлингов, призванный (как утверждалось) осуществить «агрономический план» по использованию натурального индиго в качестве коммерческого продукта для изготовления красок, окраски текстиля и в чернилах для печати. Десять участников проекта «Спиндиго» – из Англии, Германии, Финляндии, Италии и Испании – экспериментируют с вайдой и другими растениями, содержащими индиго, поскольку сохраняется проблема нестабильности как поставок, так и качества натурального индиго. Это, возможно, является будущим для вайды, пусть даже к концу XVII века она в основном исчезла, а индиго было очень много.
Через много лет после того, как отец рассказал мне о плантации индиго, я оказалась в Калькутте и не смогла удержаться от посещения клуба «Толлиганж». Белое здание с колоннадой восстанавливалось. Мужчины, одетые в грязные белые набедренные повязки – дхоти – висели на лестницах и на люстрах, чтобы вернуть этому месту величие, которого оно, по их мнению, заслуживало. С поля для гольфа донесся отдаленный крик «эй, давай!», шеф-повар подал на обед суп маллигатони и баранину с мятным соусом. Но я не видела никаких признаков индиго – вернее, моего детского представления о поле индиго. Возможно, я не видела растений, потому что искала взглядом деревья, а как я узнала позже, растущее индиго выглядит как куст. Вероятно, эти растения просто исчезли, как в начале 1600-х годов индиго исчез из списка основных экспортных товаров Индии.
Причина этого исчезновения была не в том, что синий цвет внезапно стал плохим – совсем наоборот, он никогда не был так популярен, как в то время, – а в том, что другие Индии начали выращивать его и смогли делать это дешевле и лучше. Скорее всего, европейские торговцы нашли способ обойти запреты на импорт индиго, но у него нашлись и другие хитрости в рукаве. Небесно-голубая краска не имела никакого отношения к небу – зато имела дело с пылью. Сажа и пыль были почти такого же цвета, как индиго, и, если покупатели не были достаточно внимательны, они обнаруживали, что их «ниль» (на санскрите) стоит куда меньше, чем они думали. В этом не всегда были виноваты производители индиго, некоторые фальсификации происходили случайно, но к XVII веку индийское индиго приобрело дурную репутацию из-за примесей. Были и другие причины перестройки промышленности – экономические. Ирония судьбы заключается в том, что англичане начали называть этот краситель «индиго», а не «ниль», ли