— Я думала, вы согласились, что работать с Уоллесом Мерси не стоит! — выпаливает она, даже не поздоровавшись.
— Что? Ну да, согласилась.
— Так вы не знали, что он решил провести сегодня в вашу честь марш перед зданием суда?
Я останавливаюсь посреди толпы.
— Что за шутки? Кеннеди, я не разговаривала с Уоллесом!
— Ваша сестра стояла рядом с ним.
Что ж, загадка решена.
— Адиса поступает так, как хочет.
— Вы не можете ее контролировать?
— Я пыталась сорок четыре года, но до сих пор не получалось.
— Попытайтесь еще, — говорит мне Кеннеди.
Вот почему я села на автобус и поехала к сестре, а не отправилась прямиком домой. Когда Донте впускает меня, Адиса сидит на диване и играет на телефоне в «Кэнди краш», хотя уже почти время обедать.
— Кто к нам пожаловал… — говорит она. — Ты где пропадала?
— У меня после Нового года дурдом. Разрываюсь между работой и подготовкой к суду, минутки свободной нет.
— А я заходила к тебе на днях. Эдисон говорил?
Я сбрасываю ее ноги с дивана, освобождая место для себя.
— Заходила сказать, что теперь твой лучший друг — Уоллес Мерси?
Глаза Адисы загораются.
— Видела меня сегодня в новостях? Там только мой локоть мелькнул и кусок шеи, но все равно меня можно было узнать по пальто. Я надела с леопардовым воротником…
— Я хочу, чтобы ты прекратила это, — говорю я. — Мне не нужен Уоллес Мерси.
— Это белая адвокатша тебе так сказала?
— Адиса, — вздыхаю я, — я никогда не хотела, чтобы моим именем кто-то пользовался.
— Ты даже не дала преподобному Мерси шанса. Ты хоть представляешь себе, сколько наших людей пережило такое же? Сколько раз им говорили «нет» из-за цвета их кожи? Это нечто большее, чем просто твоя история, и если то, что случилось с тобой, может принести пользу, почему бы этим не воспользоваться? — Адиса садится ровно. — Все, что он хочет, Рут, — это выступить с нами по национальному телевидению.
В голове у меня раздается тревожный звоночек.
— С нами… — повторяю я.
Взгляд Адисы скользит в сторону.
— Ну, — признается она, — я намекнула ему, что смогла бы заставить тебя передумать.
— Ага, значит, это даже не для того, чтобы помочь мне. Это для того, чтобы тебе засветиться. Господи, Адиса! Это что-то новое, даже для тебя.
— Что это значит? — Она встает с дивана и, уперев руки в бока, смотрит на меня сверху вниз. — Ты и правда думаешь, что я могла бы использовать родную сестру?
— А ты будешь стоять промокшая до нитки и твердить, что никакого дождя нет? — с вызовом в голосе отвечаю я вопросом на вопрос.
Прежде чем она успевает ответить, раздается грохот. Это дверь одной из спален распахивается и ударяет о стену. Появляется Табари с дружком.
— Ты где такую шапку нарыл, йоу? Дальнобойщика грабанул? — Он смеется.
Они оба возбужденные, шумные. Штаны у них болтаются так низко, что непонятно, зачем их вообще носят. Глядя на них, я думаю, что ни за что бы не позволила Эдисону выйти из дому в таком виде. Так же можно и напугать кого-нибудь.
Но тут друг Табари поворачивается и я понимаю, что это мой сын.
— Эдисон?
— Мило, правда? — говорит Адиса, улыбаясь. — Братишки зависают вместе.
— Почему ты здесь? — спрашивает Эдисон тоном, указывающим на то, что для него мое появление не стало приятной неожиданностью.
— Тебе не надо уроки делать?
— Уже сделал.
— Документы в колледж?
Он смотрит на меня, прищурившись.
— Они будут нужны через неделю.
Неужели?
— В чем дело? — спрашивает он. — Ты же всегда говоришь, как важна семья. — Последнее слово он произносит так, словно это ругательство.
— Куда вы собрались?
Табари смотрит в потолок.
— В кино, тетя, — говорит он.
— В кино. — Ага, как же. — Что будете смотреть?
Они переглядываются и хохочут.
— Выберем на месте, — отвечает Табари.
Адиса, сложив руки на груди, выходит вперед.
— У тебя с этим проблемы, Рут?
— Да. Да, проблемы! — взрываюсь я. — Потому что я думаю, что твой сын скорее поведет Эдисона на баскетбольную площадку курить травку, чем в кинотеатр смотреть следующего номинанта на «Оскар».
У сестры рот приоткрывается.
— Ты судишь мою семью, — шипит она, — когда тебя саму обвиняют в убийстве?
Я хватаю Эдисона за руку.
— Ты идешь со мной! — объявляю я и обращаюсь к Адисе: — Желаю веселого интервью с Уоллесом Мерси. Только, пожалуйста, сообщи ему и восторженной публике, что ты с сестрой больше не разговариваешь.
С этими словами я вытаскиваю своего сына из ее дома. Когда мы спускаемся по лестнице, я срываю шапку с его головы и велю подтянуть штаны. Лишь когда мы уже на полпути к автобусной остановке, он произносит первое слово:
— Прости.
— Простить? — набрасываюсь я на него. — Ты сдурел, что ли? Я тебя растила не для того, чтобы ты стал таким.
— Табари не такой плохой, как его друзья.
Я, не оглядываясь, иду дальше.
— Табари — не мой сын, — говорю я.
Когда я носила Эдисона, мне больше всего не хотелось, чтобы моя беременность была похожа на то, как это проходило у Адисы, которая утверждала, что с первым ребенком она шесть месяцев вообще не догадывалась, что беременна, а второго родила чуть ли не в метро. Мне хотелось для себя лучшего ухода и самых опытных докторов. Поскольку Уэсли был тогда в командировке, я попросила маму помочь мне с родами. Когда пришло время, мы взяли такси до Мерси-Уэст-Хейвена, потому что мама машину не водит, а я была не в состоянии. Я запланировала рожать естественным путем, ведь, как медсестра родильного отделения, я представляла себе этот момент тысячу раз, но, как порой бывает с хорошо продуманным планом, у судьбы на сей счет имелось другое мнение. Когда меня вкатывали в операционную для кесарева сечения, мама пела баптистские гимны, а когда я пришла в себя, она уже держала моего сына.
— Рут, — сказала она, и ее глаза были настолько исполнены гордости, что приобрели цвет, которого я никогда раньше не видела. — Рут, посмотри, что Господь дал тебе.
Она протянула мне ребенка, и я вдруг поняла, что, хотя и распланировала свои первые роды до минуты, совсем не подумала о том, что произойдет после. Сын застыл у меня на руках, а потом разинул ротик и завопил так, словно этот мир был для него оскорблением.
В панике я посмотрела на маму. Я всегда была отличницей и добивалась в учебе большего, чем от меня ожидали, но я никогда не думала, что это взаимодействие, самое естественное из всех взаимодействий в мире, заставит меня почувствовать себя настолько беспомощно. Я качнула ребенка на руках, но от этого он только заверещал еще громче. Ножки его бились, точно он ехал на воображаемом велосипеде, ручки молотили воздух, каждый малюсенький пальчик был согнут. Его крики становились натужнее и натужнее — неровный стежок гнева, перемежающийся крошечными узелками икоты. Щечки его раскраснелись от напряжения, с которым он пытался сказать мне что-то такое, чего понять я была не готова.
— Мама? — взмолилась я. — Что мне делать?
Я протянула к ней руки, надеясь, что она возьмет его и успокоит. Но она только покачала головой.
— Скажи ему, кто ты для него, — посоветовала она и сделала шаг назад, как будто напоминая мне, что в этом деле я сама по себе.
Я наклонила голову к его личику близко-близко и прижала его к своему сердцу, под которым он провел так много месяцев.
— Тебя зовут Эдисон Уэсли Джефферсон, — прошептала я. — Я твоя мама, и я сделаю все, чтобы дать тебе самую лучшую жизнь, какую только смогу.
Эдисон мигнул. Он посмотрел на меня своими темными глазами так, будто я — тень, которую ему нужно отличать от остального, нового для него, странного мира. Его крик еще дважды попытался прорезаться, а потом этот поезд, слетевший с рельсов, разбился и затих.
Я могу точно назвать минуту, когда мой сын расслабился и влился в новую обстановку. Я знаю это, потому что в тот миг со мной произошло то же самое.
— Видишь, — донесся голос мамы откуда-то сзади, извне нашего круга на двоих. — Я же говорила.
Я встречаюсь с Кеннеди каждые две недели, даже когда нет никаких новостей. Иногда она пишет мне на телефон или заходит в «Макдоналдс» поздороваться. В одну из таких встреч она приглашает меня и Эдисона на ужин.
Перед походом к Кеннеди я трижды переодеваюсь. Наконец Эдисон стучит в дверь ванной.
— Мы идем к твоему адвокату, — спрашивает он, — или на прием к королеве?
Он прав. Я не знаю, почему так нервничаю. Разве что из-за ощущения, что я перехожу какую-то черту. Одно дело, когда она приходит обсудить подробности моего дела, но это приглашение никак не связано с работой. Это приглашение скорее похоже на… дружеский визит.
Эдисон одет в строгую рубашку, брюки цвета хаки, и я под страхом смертной казни велела ему вести себя как джентльмен, или я выпорю его, когда мы вернемся домой. Мы звоним, и дверь открывает ее муж — Мика, так его зовут. На его согнутой руке повисла маленькая девочка.
— Вы, должно быть, Рут, — говорит он, принимая у меня букет, и тепло пожимает руку сначала мне, потом Эдисону. Он поворачивается, смотрит по сторонам, поворачивается снова. — Моя дочь Виолетта, она где-то здесь… я только что ее видел… Наверняка она захочет поздороваться.
Пока он так крутится, маленькая девочка болтает ножками, волосы ее развеваются, она хихикает, и эти смешочки осыпаются, падают к моим ногам, как пузырьки.
Она соскальзывает с руки отца, и я приседаю. Виолетта Маккуорри выглядит крошечной копией своей мамы, только одета в костюм принцессы Тианы. Я протягиваю ей стеклянную банку, наполненную маленькими белыми лампочками на проводках, и щелкаю выключателем, чтобы они загорелись.
— Это тебе, — говорю я. — Это волшебная баночка.
Ее глаза распахиваются.
— Вау, — выдыхает Виолетта и, взяв подарок, убегает.
Я поднимаюсь.
— Еще она может отлично служить ночником, — говорю я Мике, и тут из кухни выходит Кеннеди в фартуке поверх джинсов и свитера.