— Хм… — говорит он, поднимая один из листков. — Что у тебя делает лабораторный анализ?
Листок измят — видимо, вывалился из папки и забился в нижнюю часть портфеля. Мне приходится прищуриться, лишь после этого начинают проступать графы, изображенные на бумаге. Это результаты обследования новорожденного, которые я затребовала в больнице Мерси-Вест-Хейвен, — те, которых не хватало в карточке Дэвиса Бауэра. Они пришли на этой неделе, и, учитывая скромность моих познаний в химии, я, едва взглянув на таблицы, решила, что покажу их Рут потом, после похорон ее матери.
— Это всего лишь обычный анализ, — говорю я.
— Судя по всему, нет, — отвечает Мика. — Тут имеются нарушения кровообращения.
Я забираю бумагу из его рук.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что, — говорит Мика, указывая на приписку вверху страницы, которую я не удосужилась прочитать, — здесь написано: «имеются нарушения кровообращения».
Я просматриваю письмо, адресованное доктору Марлисе Аткинс.
— Это может быть смертельно?
— Понятия не имею.
— Ты врач.
— Я изучаю глаза, а не ферменты.
Я смотрю на него.
— Что ты приготовил на нашу годовщину?
— Я собирался пригласить тебя на ужин, — признается Мика.
— Ну, — предлагаю я, — тогда вместо этого отвези меня к неонатологу.
Когда мы в Америке говорим, что у вас есть право быть судимым независимым судом присяжных, мы говорим не совсем правду. Суд присяжных на самом деле не так случаен, как вы думаете, благодаря тщательной проверке со стороны защиты и обвинения для устранения обоих концов этой палки, людей, которые, скорее всего, проголосуют против интересов наших клиентов. Мы отсеиваем людей, которые считают, что человек виновен, пока не доказано обратное, или которые говорят, что видят мертвецов, или тех, кто затаил обиду на всю правовую систему, потому что сами были когда-то арестованы. А еще отсекаем лишних в зависимости от характера самого дела. Если мой клиент является уклонистом, я стараюсь ограничить количество присяжных, служивших в армии. Если мой клиент — наркоман, я против присяжного, который, скажем, потерял члена семьи из-за передозировки. Абсолютно беспристрастных людей не бывает. А моя задача сделать так, чтобы они работали на пользу человеку, которого я представляю.
И хотя я никогда не стала бы разыгрывать расовую карту в суде, о чем несколько месяцев твердила Рут, это вовсе не означает, что я не сделаю ставок до его начала.
Поэтому прежде чем начать допрос кандидатов в присяжные, я отправляюсь в офис своего начальника и говорю ему, что была не права.
— Я чувствую себя немного подавленно, — говорю я Гарри. — И подумала, что мне может понадобиться помощник.
Он берет леденец на палочке из банки на столе.
— У Эда на этой неделе начинается суд по делу о детском сотрясении…
— Я не говорю об Эде. Я имела в виду Говарда.
— Говарда? — Он смотрит на меня, сбитый с толку. — Того парнишку, который до сих пор приносит с собой обеды в коробке?
Говард только недавно выпустился из юридической школы и за несколько месяцев работы в офисе занимался только мелкими делами о домашнем рукоприкладстве и хулиганстве. Я улыбаюсь самым милым образом.
— Да. Знаете, лишняя пара рук никогда не помешает. Побудет у меня посыльным. Ну и опять же, наберется опыта в суде.
Гарри разворачивает леденец и засовывает его в рот.
— Как хочешь, — говорит он, и его зубы смыкаются на палочке.
С этим благословением — или с наибольшим его подобием, на которое я могу рассчитывать, — я возвращаюсь в свою кабинку и заглядываю за стенку, отделяющую меня от Говарда.
— У меня для тебя новости, — говорю я ему. — Ты будешь помощником адвоката в деле Джефферсон. На этой неделе допрос кандидатов в присяжные.
Он поднимает на меня глаза.
— Погоди… Что? Серьезно?
Для новичка, который еще ничем в офисе себя не проявил, это большое дело.
— Мы уходим, — объявляю я и беру куртку, зная, что он последует за мной.
Мне действительно нужна лишняя пара рук.
И еще мне нужно, чтобы эти руки были черными.
Говард семенит рядом, когда мы идем по коридорам суда.
— С судьями ты не разговариваешь, пока я не скажу, — наставляю я. — Никаких эмоций не проявлять, какой бы спектакль Одетт Лоутон ни устроила, — прокуроры делают это, чтобы почувствовать себя Грегори Пеком в «Пересмешнике».
— Кем?
— Господи, неважно… — Я смотрю на него. — Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
— У меня есть свитера старше тебя, — бормочу я. — Я дам тебе все представленные суду документы, изучишь их дома ночью, а сегодня мне нужно, чтобы ты провел полевые исследования.
— Полевые исследования?
— Да. У тебя же есть машина?
Он кивает.
— А потом, когда мы на самом деле запустим присяжных внутрь, ты станешь моей живой видеокамерой. Ты будешь записывать каждое движение, каждое слово каждого потенциального присяжного в ответ на мои вопросы, чтобы потом мы смогли все проанализировать и выяснить, кто из кандидатов нас подведет. Важно, не кто войдет в жюри — важно, кто не войдет в него. Вопросы есть?
Говард колеблется.
— Правду говорят, что однажды вы предложили судье Тандеру сделать минет?
Я останавливаюсь и, упершись руками в бока, поворачиваюсь к нему:
— Ты еще не знаешь, как почистить кофемашину, но уже знаешь это?
Говард поправляет очки на носу:
— Я воспользуюсь пятой поправкой.
— Ну, что бы ты ни слышал, это было вырвано из контекста и вызвано влиянием преднизона. А теперь заткнись и постарайся выглядеть старше, чем на двенадцать лет.
Я открываю дверь в кабинет судьи Тандера и вижу его сидящим за столом, прокурор тоже уже на месте.
— Ваша честь. Здравствуйте.
Он смотрит на Говарда.
— Кто это?
— Мой советник, — отвечаю я.
Одетт складывает на груди руки.
— С каких это пор?
— Уже примерно полчаса.
Мы все поворачиваемся к Говарду, ждем, что он представится. Он смотрит на меня, его губы плотно сжаты. «С судьями ты не разговариваешь, пока я не скажу».
— Говори, — почти беззвучно произношу я.
Он протягивает руку:
— Говард Мур. Это большая честь, Ваша… эээ… честь.
Я закатываю глаза.
Судья Тандер достает огромную стопку заполненных анкет. Их рассылают людям, которых призывают для исполнения обязанностей присяжного. Они насыщены практической информацией, например где живет получатель и где работает. Но кроме этого в них включены и острые вопросы: «Имеете ли вы что-то против презумпции невиновности?», «Если ответчик не свидетельствует, будете ли вы считать, что он что-то скрывает?», «Понимаете ли вы, что Конституция дает ответчику право ничего не говорить?», «Если государство полностью докажет вину, не вызовет ли у вас осуждение обвиняемого нравственного конфликта?»
Судья делит анкеты пополам.
— Госпожа Лоутон, у вас на эту часть четыре часа. Госпожа Маккуорри, вы берете эту. Затем мы снова соберемся, обменяемся анкетами, и через два дня начнется допрос кандидатов в присяжные.
По дороге в офис я объясняю Говарду, что мы ищем:
— Идеальный для защиты присяжный — это пожилая женщина. Они чаще других способны на сочувствие, имеют больше опыта и менее предвзяты, к тому же они очень не любят людей вроде Терка Бауэра. И держись подальше от поколения Y.
— Почему? — удивленно спрашивает Говард. — Разве молодые люди не меньше склонны к расизму?
— Миллениалы — поколение эгоистов. Они думают, что весь мир вертится вокруг них, и принимают решения, основываясь на том, что происходит в их жизни и как это повлияет на их жизнь. Другими словами, это минные поля эгоцентризма.
— Уловил.
— В идеале нас бы устроил присяжный, имеющий высокий социальный статус, потому что, когда дело доходит до обсуждений, такие люди склонны влиять на других.
— Значит, мы ищем единорога, — говорит Говард. — Это сверхчувствительный, расово терпимый белый мужчина-натурал.
— Он может быть геем, — серьезно отвечаю я. — Гей, еврей, женщина — все, что может помочь ему отождествить себя с дискриминацией любого вида. Для Рут это будет полезно.
— Но мы не знаем никого из этих кандидатов. Мы что, будем экстрасенсами?
— Мы не будем экстрасенсами. Мы будем детективами, — говорю я. — Ты возьмешь половину анкет и съездишь по указанным в них адресам. Я хочу, чтобы ты узнал об этих людях как можно больше. Религиозны ли они? Богаты ли? Бедны ли? Есть ли у них политическая агитация во дворе? По средствам ли они живут? Поднимают ли они флаг перед домом?
— Какое это имеет отношение?
— Чаще всего это делают люди крайне консервативного склада, — объясняю я.
— А ты чем будешь заниматься? — спрашивает он.
— Тем же самым.
Введя первый адрес в GPS своего телефона, Говард уходит. А я брожу по комнатам офиса, расспрашивая коллег, не имел ли уже кто-нибудь дело с кем-то из этих людей, — многие присяжные переходят из жюри в жюри. Эд уже собирается выйти, но останавливается и бросает взгляд на анкеты.
— Я помню этого парня, — говорит он, вытаскивая один из листков. — Он был у меня в жюри в понедельник. Дело о большой краже. Во время моего вступительного заявления он поднял руку и спросил, имеется ли у меня визитка.
— Ты шутишь?
— К сожалению, нет, — говорит Эд. — Удачи, малыш.
Спустя десять минут адрес уже введен в мой GPS и я еду через Ньюхоллвилль. Дверь машины я на всякий случай запираю. «Президентские сады», многоквартирное здание между авеню Шелтон и Диксвелл, — это городской карман с низким уровнем дохода, четверть обитателей которого живут за чертой бедности, а окаймляющие его улицы кишат наркоторговцами. Невэх Джонс живет где-то в этом здании.
Из одной из дверей выбегает маленький мальчик без верхней одежды и ускоряет шаг, когда в него впивается холод. Не останавливаясь, он вытирает нос рукавом.
Если какая-нибудь женщина из этого района увидит Рут, решит ли она, что ее подста