вляют? Или же она увидит социально-экономические различия между ними и возмутится?
Трудно сказать. В уникальном случае Рут лучший присяжный не обязательно должен быть одного с нею цвета кожи.
Я ставлю знак вопроса в верхней части анкеты — этот вариант нужно будет рассмотреть позже. Я медленно еду по микрорайону, внимательно глядя, не окажутся ли поблизости играющие на дороге дети, потом сворачиваю к обочине, останавливаю машину и звоню на сотовый Говарда.
— Ну? — спрашиваю я, когда он поднимает трубку. — Как дела?
— Э-э-э… — говорит он. — Я застрял.
— Где?
— Восточный берег.
— Что случилось?
— Здесь закрытый район. Огорожен забором. Но он невысокий, можно заглянуть, если выйти из машины, — говорит Говард.
— Так выйди из машины.
— Не могу. Понимаешь, я еще в колледже завел себе правило не выходить из машины, пока не увижу неподалеку счастливого, живого черного человека. — Он вздыхает. — Я жду уже сорок пять минут, но, кроме белых, никого в этой части Нью-Хейвена не увидел.
Ничем плохим Рут это напрямую не грозит.
— Ты что, не можешь просто выйти и заглянуть за забор? Проверь, нет ли у нее на лужайке знака «Трамп».
— Кеннеди, здесь повсюду знаки «присмотр за соседями». Что, по-твоему, произойдет, если они увидят черного парня, который пытается заглянуть за забор?
— Ок, — говорю я, смущаясь, — я поняла.
Я смотрю в окно на троих детишек, прыгающих по кучам листьев, и думаю о маленьком черном мальчике, которого видела в «Президентских садах». Эд на прошлой неделе рассказывал мне, что защищал двенадцатилетнего мальчика, устроившего перестрелку с двумя семнадцатилетними, и обвинение настаивало на том, чтобы судить всех троих, как взрослых.
— Через час встречаемся у дома 560 на Теодор-стрит в Ист-Энде. И, Говард, когда приедешь туда, можешь спокойно выходить из машины, — говорю я. — Я там живу.
Я аккуратно опускаю пакет китайской еды на рабочий стол в своем домашнем кабинете.
— У меня тут вкусности, — говорю я, доставая лапшу ло мейн.
— У меня тоже. — Говард указывает на стопку только что распечатанных документов.
Сейчас десять вечера, и мы устроили лагерь в моем доме. Я оставила здесь Говарда на день, чтобы он искал в сети кое-какую информацию, пока я с Одетт обменивалась пачками анкет. Несколько часов я боролась с пробками, прощупывала потенциальных присяжных, штудировала списки истцов и ответчиков в суде, проверяя, не привлекался ли кто-нибудь из кандидатов к уголовной ответственности и не имеет ли родственников, которые привлекались.
— Я нашел трех парней, обвинявшихся в домашнем насилии, женщину, чью мать судили за поджог, и милую старушку, у внука которой в прошлом году прикрыли мет-лабораторию, — сообщает Говард.
Экран компьютера мерцает, озаряя лицо Говарда зеленоватым светом, когда он просматривает страницу.
— Ладно, хватит, — говорит он, открывает пластиковый контейнер с супом и отхлебывает через край. — Боже, я умираю с голоду! Так вот, можно нарыть грязи на «Фейсбуке», но это смотря какие настройки конфиденциальности там включены.
— LinkedIn пробовал?
— Да, — говорит он. — Это золотая жила.
Он указывает на пол, где разложил анкеты. Каждая с приколотой степлером распечаткой.
— Этот парень? Нам он нравится, — говорит Говард. — Он социальный педагог в Йеле. Но это еще не все! Его мать — медсестра. — Я поднимаю руку, он бьет по ней ладонью. — А это мой второй фаворит.
Он передает мне анкету. Кэндис Уайт. Сорок восемь лет, афроамериканка, библиотекарь, мать троих детей. Она похожа скорее на подругу Рут, чем на просто удобного для защиты присяжного.
Ее любимое ТВ-шоу «Уоллес Мерси».
Я бы не хотела вовлекать преподобного Мерси в дело Рут, но люди, которые смотрят его, безусловно, проникнутся сочувствием к моей клиентке.
Говард продолжает перечислять находки:
— У меня есть три члена АСЗГС[39]. А эта девушка ведет блог, посвященный Эрику Гарнеру[40], под названием «Я не могу дышать».
— Хорошо.
— На противоположном полюсе, — рассказывает Говард, — этот милый джентльмен, дьякон своей церкви, сторонник Рэнда Пола[41] и отмены всех законов о гражданских правах.
Я беру анкету из его рук и ставлю красный крестик на имени наверху.
— Есть два человека, писавших о сокращении финансирования социального обеспечения, — продолжает Говард. — Не знаю, что с этими делать.
— Положи их в среднюю стопку, — отвечаю я.
— Эта девушка три часа назад обновила свой статус: «Вот черт, какой-то китаешка только что помял крыло моей машины».
Я кладу ее анкету на анкету защитника Рэнда Пола и еще кого-то, кто в своем профиле в «Твиттере» выставил фотографию Гленна Бека[42]. Двух кандидатов Говард отверг потому, что они на «Фейсбуке» поставили «лайк» страницам «Головы-черепа» и «Дня меча».
— Это что-то из «Игры престолов»? — спрашиваю я озадаченно.
— Это рок-группы движения «Власть белых», — говорит Говард, и я почти уверена, что он краснеет. — Я еще нашел группу с названием «Вагинальный Иисус». Но никто из наших потенциальных присяжных ее не слушает.
— Спасибо и на этом. Что это за большая пачка посередине?
— Неопределенные, — объясняет Говард. — У меня есть несколько фотографий людей, показывающих руками приветствия уличных банд, немного торчков, один идиот, который снял видео, как колется героином, и тридцать селфи упитых в хлам людей.
— Тебя не греет мысль, что мы доверяем нашу правовую систему таким людям?
Я шучу, но Говард смотрит на меня серьезно.
— Сказать по правде, сегодняшний день стал для меня шоком. Я понятия не имел, как люди проживают свои жизни и что творят, когда думают, что на них никто не смотрит… — Он косится на фотографию женщины, размахивающей красным пластиковым стаканчиком. — Или даже когда смотрит.
Я протыкаю палочкой пекинский равиоли.
— Когда ты видишь убогую изнанку Америки, — говорю я, — тебе начинает хотеться жить в Канаде.
— Ах да, еще это. — Говард указывает на экран компьютера. — Сама решай, как с этим быть. — Он тянется за равиоли.
Я хмурюсь, глядя на имя пользователя «Твиттера»: @WhiteMight.
— Чей это присяжный?
— Это не присяжный, — отвечает Говард. — И я уверен, что Майлс Стэндап — имя вымышленное. — Он дважды кликает по изображению в профиле: новорожденный младенец.
— Где-то я уже видела эту фотографию…
— Это снимок Дэвиса Бауэра, который держали люди перед зданием суда в день предъявления обвинения. Я просмотрел новости. Я думаю, это аккаунт Терка Бауэра.
— Интернет — удивительная штука. — Я с гордостью смотрю на Говарда. — Молодец!
Он с надеждой смотрит на меня поверх белой китайской коробки.
— Так мы закончили на сегодня?
— Ох, Говард, — смеюсь я, — мы только начали!
Я встретилась с Одетт на следующее утро в закусочной, чтобы сверить списки потенциальных присяжных, которых каждая из нас хочет отклонить. В тех редких случаях, когда наши решения совпадают (двадцатипятилетняя женщина, только что вышедшая из психиатрической больницы; мужчина, который был арестован на прошлой неделе), мы соглашаемся избавиться от них.
Одетт я знаю не очень хорошо. Она замкнутая, себе на уме. На юридических конференциях, когда все напиваются и поют караоке, она сидит в углу, пьет содовую с лаймом и наблюдает, наматывая на ус то, с помощью чего можно будет эксплуатировать нас позже. Я всегда считала ее крепким орешком. Но теперь у меня в голове появляются вопросы: например, когда она идет в магазин, ее тоже, как Рут, просят предъявить чек перед выходом? И она молча предъявляет? Или огрызается и говорит, что она и есть тот человек, который сажает в тюрьму магазинных воров?
И вот в попытке предложить оливковую ветвь я улыбаюсь ей.
— Серьезное дельце нам предстоит, верно?
Она засовывает папку с анкетами в портфель.
— У нас не бывает несерьезных дел.
— Но это… я имею в виду… — Я запинаюсь, пытаясь подыскать слова.
Одетт встречается со мной взглядом. Ее глаза похожи на кусочки кремня.
— Мой интерес в этом деле такой же, как и твой. Я занимаюсь им потому, что все остальные в моем офисе перегружены и оно оказалось у меня на столе. И мне неважно, черный твой клиент, белый или в горошек. Убийство на удивление одноцветно. — С этими словами Одетт встает. — Увидимся завтра, — говорит она и уходит.
— Мне тоже было приятно с тобой поболтать, — бормочу я.
Через секунду в закусочную врывается Говард. Очки на носу сидят криво, рубашка сзади вылезла из брюк, и вообще выглядит он так, словно уже выпил чашек десять кофе.
— Я тут решил еще покопаться… — начинает он, садясь на только что освобожденный Одетт стул.
— Когда? В душе? — Я точно знаю, когда мы закончили работать вчера вечером, и это оставляет очень мало свободного времени.
— Короче, проводились исследования в 1991 году Стоуни Брук из Нью-Йоркского университета и Найдой Теркилсден в 1992 насчет того, как белые избиратели оценивают чернокожих политиков, баллотирующихся на государственные должности, и как предвзятость влияет на их оценку, а также каким образом это меняет людей, которые активно пытаются не быть предвзятыми…
— Во-первых, — говорю я, — мы строим защиту не на расовом вопросе, а на науке. Во-вторых, Рут не баллотируется.
— Да, но в этих исследованиях есть пересекающиеся с нашей темой выводы, которые, я думаю, могли бы многое рассказать о потенциальных присяжных, — не сдается Говард. — Просто выслушай меня, ладно? Теркилсден случайным образом выбрала примерно три с половиной сотни белых людей из пула присяжных округа Джефферсон, штат Кентукки. Она составила три комплекта пакетов о фейковом кандидате на пост губернатора, в которых была одинаковая биография, одинаковое резюме и политическая платформа. Единственная разница заключалась в том, что на некоторых фотографиях был изображен белый человек. На других — тот же человек, которому в «фотошопе» придали черты черного со светловатой кожей и черного с очень темной кожей. Избирателям было предложено определить, есть ли у них склонность к расовой предвзятости и осознают ли они ее наличие у себя.