Педиатр пожимает плечами.
— В конце он плакал, как и все. Мы туго запеленали его, и он заснул. — Она поднимает глаза вверх. — Когда я уходила, он спал… как младенец.
— Свидетель ваш, — говорит Одетт.
— Доктор, вы проработали в больнице уже восемь лет… — начинает Кеннеди.
— Да. — Она слегка усмехается. — Надо же! Как летит время.
— В течение этого времени вам приходилось работать с моей подзащитной?
— Часто и с удовольствием, — говорит доктор Аткинс. — Она потрясающая медсестра, которая ради своих пациентов разобьется в лепешку.
— Когда Рут сделала замечание насчет стерилизации ребенка, как вы его восприняли?
— Как шутку, — отвечает доктор Аткинс. — Я знала, что она пошутила. Рут не из тех, кто станет вредить пациентам.
— После обрезания Дэвиса Бауэра вы остались в больнице?
— Да, на другом этаже, в детской поликлинике.
— Вам сообщили, что в детском отделении сложилась чрезвычайная ситуация?
— Да, Мэри объявила код. Когда я туда пришла, Рут делала компрессию грудной клетки.
— Она сделала все в соответствии с правилами?
— Насколько я могу судить, да.
— Она проявляла какую-либо враждебность или предубеждение в отношении этого ребенка? — спрашивает Кеннеди.
— Нет.
— Я бы хотела немного вернуться назад, — говорит Кеннеди. — Вы отправляли кровь Дэвиса Бауэра на анализ после его рождения?
— Да, скрининг новорожденных проводит штат Коннектикут.
— Куда пошел образец крови?
— В лабораторию штата в Роки-Хилл. Мы у себя это не делаем.
— Как кровь доставляется в лабораторию?
— Курьером, — отвечает доктор Аткинс.
— Когда кровь Дэвиса Бауэра отправили на скрининг?
— В полтретьего днем, в пятницу третьего октября.
— Вы получили результаты скрининга из лаборатории штата Коннектикут?
Доктор Аткинс хмурится, напрягая память.
— Вообще-то, я не припомню, чтобы видела их. Но к тому времени это было уже неважно.
— Какова цель данного анализа?
Она перечисляет ряд редких заболеваний. Некоторые из них вызваны генетической мутацией. Другие связаны с нехваткой фермента или белка в организме. Третьи возникают от того, что организм не способен расщеплять ферменты или белки.
— Многие из вас даже не слышали об этом, — говорит доктор Аткинс, — потому что большинство детей их не имеют. Но те, которые имеют… Скажем так, некоторые отклонения поддаются лечению, если их вовремя заметить. Если мы можем чего-то добиться с помощью диеты, лекарств или гормональной терапии, то, начиная лечение сразу, довольно часто можно предотвратить значительные задержки роста и когнитивные нарушения.
— Среди этих болезней есть смертельно опасные?
— Несколько, если их не лечить.
— У вас на руках были результаты этого анализа, когда у Дэвиса Бауэра случился приступ? — спрашивает Кеннеди.
— Не было. Лаборатория штата не работает по выходным. Результаты пятничных образцов мы обычно получаем не раньше вторника.
— То есть вы хотите сказать, — обобщает Кеннеди, — что если ребенку не посчастливилось родиться в начале рабочей недели, то результатов анализов ему придется ждать почти вдвое дольше.
— Да, это так, к сожалению.
Я вижу, что присяжные оживляются, внимательно слушают, что-то записывают. У меня за спиной ерзает Эдисон. Может быть, Кеннеди права? Может быть, все, что им нужно, — это аргументация?
— Известно ли вам заболевание под названием MCADD? — спрашивает Кеннеди.
— Да. Это нарушение окисления жирных кислот. Как правило, у ребенка, страдающего MCADD, имеются проблемы с расщеплением жиров, из-за чего сахар в крови падает до опасно низкого уровня. При раннем диагностировании заболевание успешно лечится строгой диетой и частыми кормлениями.
— Допустим, его не диагностировали. Что произойдет тогда?
— У младенцев с MCADD велика вероятность смерти при первом же клиническом эпизоде гипогликемии, когда сахар в крови падает.
— Как это проявляется внешне?
— Ребенок становится сонным, неповоротливым. Раздражительным. Отказывается от грудного кормления.
— Давайте предположим, что ребенка с недиагностированным MCADD должны обрезать. Что-то в этой процедуре может усугубить болезнь?
Педиатр кивает.
— Обычно перед операцией ребенка с шести утра не кормят. Для ребенка с MCADD это приведет к снижению сахара в крови, а это может вызвать гипогликемию. Чтобы этого не произошло, ребенку дают десятипроцентную глюкозу до и после операции.
— Вы брали у Дэвиса Бауэра кровь на анализ, не так ли?
— Да.
— Не могли бы вы сообщить жюри, какой у ребенка был тогда уровень сахара в крови? — спрашивает Кеннеди.
— Двадцать.
— При каком уровне считается, что у новорожденного гипогликемия?
— Сорок.
— Значит, уровень сахара в крови Дэвиса Бауэра был опасно низким?
— Да.
— Это может привести к остановке дыхания у ребенка с не выявленным MCADD?
— Сказать наверняка не могу, но это возможно.
Кеннеди поднимает папку.
— Я хочу зарегистрировать вещественное доказательство номер сорок два, — говорит она. — Это результат неонатального скрининга Дэвиса Бауэра, затребованный стороной защиты.
Одетт вскакивает с места:
— Ваша честь, что за трюки? Защита не поделилась этим с обвинением…
— Это потому, что я получила результаты только несколько дней назад. Все эти месяцы о них очень удачно никто не вспоминал, — отвечает Кеннеди. — Что я могла бы назвать препятствованием отправлению правосудия…
— Подойдите ко мне.
Судья подзывает обеих к себе. Включается генератор шума, чтобы ни я, ни присяжные не услышали, о чем они говорят. Когда они после явно напряженного разговора с обильной жестикуляцией заканчивают, лицо Кеннеди густо залито краской. Но документ передают секретарю и приобщают к делу.
— Доктор Аткинс, вы можете рассказать нам, что вы видите? — спрашивает Кеннеди.
— Это результаты скрининга новорожденного, — говорит педиатр, просматривая страницы, и вдруг восклицает: — Боже!
— Вы увидели в результатах что-то, заслуживающее внимания, доктор Аткинс? В результатах, которые не были обработаны из-за того, что лаборатория в выходные не работала? В результатах, которые попали к вам только после смерти Дэвиса Бауэра?
Педиатр отрывается от бумаг:
— Да. У Дэвиса Бауэра позитивный результат на MCADD.
Когда заседание прерывается, Кеннеди очень гордится собой. Она говорит быстро, словно выпила четыре большие чашки кофе, и, похоже, считает, что мы уже выиграли дело, хотя судебное разбирательство только началось и мы еще даже не приступили к активной защите. Она говорит, что я должна выпить большой бокал вина, чтобы отпраздновать феноменально успешный день свидетельских показаний, но мне, честно говоря, больше всего хочется вернуться домой и заползти в кровать.
У меня перед глазами стоит Дэвис Бауэр и выражение лица доктора Аткинс, когда она поняла, какими были результаты теста. Да, Кеннеди поделилась ими со мной два дня назад, но сегодня это было еще ошеломительнее. Видеть, как кто-то из моих коллег по больнице — тот, кто мне нравился и кому я доверяла, — смотрит на меня и думает: «Вот если бы только…» Это меня слегка отрезвляет.
Да, это судебный процесс против меня.
Да, меня обвинили в том, чего я не совершала.
Но мертвый ребенок никуда не делся. Никуда не делась мать, которая не увидит, как он будет расти. Меня могут оправдать, я могу стать сиятельным ореолом для Уоллеса Мерси; я могу подать в Гражданский суд иск на возмещение морального ущерба и получить такую компенсацию, что можно будет не волноваться насчет оплаты колледжа для Эдисона… И все равно я буду знать, что в этом деле по-настоящему выигравших нет.
Потому что нельзя стереть колоссальную, трагическую потерю жизни, которая едва началась.
Вот о чем я думаю, пока жду, когда же опустеют коридоры суда, чтобы мы с Эдисоном могли отправиться домой, не привлекая к себе внимания. Он ждет меня на скамеечке у комнаты для совещаний.
— Где твоя тетя?
Он пожимает плечами.
— Она сказала, что хочет вернуться домой, пока не пошел снег.
Я выглядываю в окно, за которым валят белые хлопья. Я была так сосредоточена на себе, что даже не заметила приближающейся снежной бури.
— Схожу в туалет, — говорю я Эдисону и удаляюсь по пустому коридору.
Я захожу в кабинку, а когда выхожу помыть руки, у раковины стоит Одетт Лоутон. Она смотрит на меня в зеркало, надевая колпачок на губную помаду.
— У вашего адвоката был хороший первый день, — признает она.
Я не знаю, что сказать, поэтому просто подставляю руки под струю горячей воды.
— На вашем месте я бы не стала слишком радоваться. Вам, может, и удалось заставить Кеннеди Маккуорри считать вас новой Кларой Бартон[45], но я-то знаю, что вы думали, когда белый расист поставил вас на место. И это были мысли не о лечении.
Это уже слишком! Внутри меня начинает что-то клокотать. Я закрываю кран, вытираю руки и поворачиваюсь к ней.
— Знаете, я всю жизнь делала все правильно. Я усердно училась, приятно улыбалась и играла по правилам, чтобы попасть туда, где я сейчас нахожусь. И я знаю, что с вами было то же самое. Поэтому мне действительно очень трудно понять, почему умная, профессионально грамотная афроамериканская женщина из кожи вон лезет, чтобы испортить жизнь другой умной, профессионально грамотной афроамериканской женщине.
В глазах Одетт вспыхивает огонек, точно дыхание пламени. Но так же быстро он исчезает, уступая место стальному взгляду.
— Это не имеет никакого отношения к цвету кожи. Я просто делаю свою работу.
Я бросаю бумажное полотенце в мусорную корзину и кладу руку на дверную ручку.
— Вот же повезло! — говорю я. — Никто вам этого не запрещает.
Вечером я сижу за столом в кухне, погруженная в раздумья, когда Эдисон приносит мне чашку чая.