— Что это, сынок? — говорю я, улыбаясь.
— Я подумал, он не помешает. У тебя усталый вид.
— Да, — киваю я, — я чертовски устала.
И мы оба знаем, что я говорю не о первых двух днях дачи показаний.
Эдисон садится рядом, и я сжимаю его руку.
— Это утомительно, правда? Так упорно пытаться доказать им, что ты лучше, чем они думают.
Эдисон кивает, и я чувствую, что он понимает, о чем речь.
— Суд не такой, как я думал. Не похож на то, что я видел по телевизору.
— Длиннее, — говорю я, а он одновременно произносит:
— Скучнее.
Мы смеемся.
— Я тут в один из перерывов поговорил немного с этим парнем, Говардом, — рассказывает Эдисон. — Он неплохо справляется. И Кеннеди тоже. Знаешь, эта идея о том, что каждый имеет право на хорошего адвоката, даже если не может за него заплатить… — Он смотрит на меня, в глазах вопрос. — Как думаешь, мама, я смог бы стать хорошим юристом?
— Ты умнее меня, и, Господь свидетель, спорить ты умеешь, — поддразниваю его я. — Хотя, Эдисон, ты будешь звездой, чем бы ни занимался.
— Забавно, — говорит он. — Я хотел бы делать то, что делают они, — работать для людей, которые не могут позволить себе защитника. Но, если подумать, жизнь вроде как подготовила меня к другому — к обвинению.
— Что ты имеешь в виду?
Эдисон пожимает плечами.
— Государство обязано что-то доказывать, — говорит он. — Типа того, как мы это делаем каждый день.
Ночью снег валил так сильно, что снегоуборочные машины не успевают его убирать и мир стал полностью белым. Я надеваю зимние сапоги и юбку, которую ношу всю неделю, меняю только блузку, а туфли кладу в сумку из магазина «Стоп энд Шоп». По радио беспрестанно сообщают о закрытии школ из-за непогоды, автобус, который нам нужен, не ходит, поэтому нам пришлось бежать на другую линию и делать две пересадки. В итоге до суда мы добираемся на пять минут позже запланированного. Я написала Кеннеди сообщение и знаю, что мы не успеваем проскользнуть через черный ход. Она встречает меня на ступеньках парадного входа в здание суда. В нас тут же тычутся микрофоны, раздаются крики «убийца». Рука Эдисона ложится мне на талию, а я пригибаюсь и прижимаюсь к его груди, прячусь за ним, как за стеной.
— Надеюсь, нам повезло и судья Тандер сегодня долго выкапывал свою машину из-под снега, — бормочет Кеннеди.
— Это все общественный транспорт…
— Неважно. Не стоит давать суду лишний повод косо на вас смотреть.
Мы мчимся в зал суда и видим Одетт, которая сидит за своим столом с таким довольным видом, словно прибыла сюда в шесть утра. Ночует она здесь, что ли? Входит судья Тандер, и мы все встаем. Он согнулся в три погибели и держится за поясницу.
— В меня по дороге на работу врезался какой-то кретин, теперь не могу разогнуться, — поясняет он. — Прошу прощения за задержку.
— Как вы себя чувствуете, Ваша честь? — спрашивает Кеннеди. — Не нужно вызвать врача?
— Я, конечно, ценю проявление сочувствия, госпожа Маккуорри, но, думаю, вы бы предпочли, чтобы я валялся в гипсе в больнице. Желательно без обезболивающих. Госпожа Лоутон, вызывайте свидетеля, пока я не отказался от судейского героизма и не пошел принимать викодин.
Сегодня обвинение первым свидетелем вызывает детектива, который беседовал со мной после ареста.
— Детектив Макдугалл, — начинает Одетт, предварительно осведомившись о его имени и адресе, — где вы работаете?
— В Ист-Энде, штат Коннектикут.
— Каким образом вы оказались вовлечены в дело, которое мы сегодня рассматриваем?
Он откидывается на спинку стула. Кажется, что он растекается, заполоняет собой свидетельскую трибуну.
— Мне позвонил мистер Бауэр, и я велел ему приехать в отделение, чтобы я мог принять жалобу. Он был очень расстроен. Он считал, что медсестра, которая ухаживала за его сыном, специально затягивала время с экстренной помощью, из-за чего ребенок в конце концов умер. Я допросил медиков, имеющих отношение к этому делу, и несколько раз встречался с судмедэкспертом… и с вами, мэм.
— Вы допрашивали обвиняемую?
— Да. Получив ордер на арест, мы отправились домой к госпоже Джефферсон и постучали в дверь… громко… но она не подошла.
Я чуть не вскакиваю с места. Говард и Кеннеди одновременно кладут руки мне на плечи, удерживая. Они заявились в три часа ночи, они не стучали, они били в дверь, пока не выломали косяк… Они навели на меня оружие…
Я наклоняюсь к Кеннеди.
— Это ложь. Он лжет суду, — шепчу я.
— Шш… — просит она.
— Что произошло дальше? — спрашивает обвинитель.
— Никто не открыл дверь.
Рука Кеннеди сильнее сжимается на моем плече.
— Мы подумали, что она может сбежать через другую дверь, поэтому я предложил своим ребятам использовать таран, чтобы попасть в дом.
— Вы попали в дом и арестовали госпожу Джефферсон?
— Да, — говорит детектив, — но сначала мы столкнулись с крупным черным субъектом…
— Нет, — выдыхаю я, и Говард пинает меня под столом.
— …как мы позже установили, сыном госпожи Джефферсон. Нас также беспокоила безопасность офицеров, поэтому мы провели поверхностный обыск в спальне и надели на госпожу Джефферсон наручники.
Они расшвыряли мою мебель… Они побили мою посуду… Они сбросили одежду с вешалок… Они заковали моего сына…
— Я рассказал ей о ее правах, — продолжает детектив Макдугалл, — и зачитал обвинение.
— Как она себя повела?
Он кривится.
— Она отказалась сотрудничать.
— Что произошло дальше?
— Мы привезли ее в Ист-Эндское отделение. Сняли отпечатки пальцев, сфотографировали и поместили в камеру. Потом моя коллега, детектив Леонг, и я перевели госпожу Джефферсон в комнату для переговоров, и там я снова напомнил ей, что она имеет право на адвоката, может молчать или, если захочет, перестать отвечать на вопросы в любое время. Мы предупредили ее, что ее ответы могут и будут использованы в суде. А потом я спросил, все ли ей понятно. Она подтвердила по пунктам, что все понимает.
— Подсудимая запросила адвоката?
— Тогда нет. Ей очень хотелось рассказать свою версию событий. Она утверждала, что не трогала ребенка, пока у него не остановилось сердце. Еще она призналась, что они с мистером Бауэром — как же она выразилась? — не нашли общий язык.
— Что было потом?
— Ну, мы хотели дать ей понять, что готовы пойти навстречу. Если это был несчастный случай, сказали мы, так и скажите. Тогда и судья был бы с ней помягче, и мы смогли бы навести порядок, а она могла бы и дальше воспитывать сына. Но она уперлась и сказала, что больше не желает разговаривать. — Он пожимает плечами. — Я думаю, это не был несчастный случай.
— Возражение, — вмешивается Кеннеди.
Судья морщится и пытается повернуться в сторону стенографиста.
— Поддерживаю. Удалите последнее замечание свидетеля из протокола.
Но оно висит между нами, светится, как неоновый значок после того, как вилку вытащили из розетки.
Я чувствую движение на плече и понимаю, что Кеннеди отпустила меня. Она становится перед детективом.
— У вас был ордер?
— Да.
— Вы звонили Рут Джефферсон, предупреждали, что придете? Просили ее добровольно явиться в отделение?
— Мы не поступаем так, когда дело связано с убийством, — говорит Макдугалл.
— На какое время выдан ордер?
— На пять часов или около того.
— И в какое время вы попали в дом Рут?
— Около трех утра.
Кеннеди выразительно смотрит на присяжных: мол, как вам это нравится?
— Была какая-то особая причина для такого прихода?
— Это было сделано преднамеренно. Один из постулатов правоохранительных органов гласит: приходи тогда, когда тебя меньше всего ждут. Это обезоруживает подозреваемого и ускоряет процесс.
— Когда вы постучали в дверь Рут Джефферсон и она тут же не пригласила вас в дом с кофе, тортом и крепкими объятиями, возможно ли, что это произошло потому, что в три часа ночи она крепко спала?
— Я не могу говорить о том, как привыкла спать подсудимая.
— Этот беглый обыск, который вы провели… Разве вы не вываливали на пол содержимое шкафов и полок, не опрокидывали ее мебель, не уничтожали всячески дом госпожи Джефферсон, хотя она была в наручниках и не могла получить доступ к какому-либо оружию?
— Нельзя предугадать, как близко к задержанному может оказаться оружие, мэм.
— Правда ли, что вы повалили ее сына на пол и заломили ему руки за спину, чтобы усмирить?
— Это стандартная процедура для безопасности офицеров. Мы не знали, что это сын госпожи Джефферсон. Мы увидели большого, злого Черного парня, который явно был расстроен.
— В самом деле? — говорит Кеннеди. — Может, он еще и в капюшоне был?
Судья Тандер ударом молотка удаляет эти слова из протокола, и когда Кеннеди садится на свое место, судя по всему, она удивлена своим выпадом не меньше, чем я.
— Простите, — бормочет она. — Не знаю, как это вырвалось.
Судья, однако, взбешен. Он подзывает к себе адвокатов. Снова включается генератор шума, мешающий мне услышать, что он говорит, но по цвету его лица и по еле сдерживаемой ярости, с которой он накидывается на Кеннеди, я понимаю, что он пригласил ее туда не для того, чтобы похвалить.
— Вот почему, — с несколько потерянным видом говорит мне Кеннеди, вернувшись, — не стоит поднимать расовый вопрос в суде.
Судья Тандер решает, что его пострадавшая спина заслужила отдых на сегодня.
Из-за снега домой добираемся долго. В наш квартал мы с Эдисоном сворачиваем озябшие и обессилевшие. Какой-то мужчина раскапывает машину одними руками в перчатках. Двое соседских мальчишек увлеченно перестреливаются снежками, один снаряд попадает в спину Эдисона.
Перед нашим домом стоит автомобиль. Черный седан с водителем, что нечасто увидишь в этих районах, по крайней мере, вне Йельского кампуса. Когда я подхожу, задняя дверца открывается и из машины выходит женщина. На ней лыжная парка и меховые сапоги, головы почти не видно под вязаной шапкой и шарфом. Лишь через пару секунд я понимаю, что это Кристина.