— Что ты здесь делаешь? — искренне удивляюсь я.
За все годы, что я живу в Ист-Энде, Кристина ни разу не приезжала ко мне. За все эти годы я ни разу не приглашала ее.
Не то чтобы я стеснялась своего дома. Я люблю место, в котором живу, и то, как я живу. Просто я думала, что не выдержу, если она начнет восторгаться и говорить, как тут миленько да как уютненько, как тут по-моему.
— Я была в суде последние два дня, — признается она, чем повергает меня в еще большее изумление. Я ведь внимательно осматривала зал, но не видела ее, а Кристину очень трудно не заметить.
Она расстегивает куртку, открывая взору рваную фланелевую рубашку и мешковатые джинсы. Трудно придумать что-то более не похожее на ее обычные дорогие вещи от кутюр.
— Это у меня камуфляж, — говорит она, застенчиво улыбаясь, и смотрит через мое плечо на Эдисона. — Эдисон! Боже мой, последний раз я видела тебя, когда ты был ниже своей матери…
Он дергает подбородком — неловкое «привет».
— Эдисон, ступай в дом, — говорю я и, когда он уходит, встречаю пристальный взгляд Кристины. — Я не понимаю. Если пресса узнает, что ты была здесь…
— Тогда я пошлю их очень-очень далеко, — говорит она твердо. — Я сказала Ларри, что еду, и это не обсуждается. Если кто-то из прессы что-нибудь спросит, я скажу правду: мы с тобой давно знакомы.
— Кристина, — спрашиваю я снова, — что ты делаешь здесь?
Она могла бы прислать мне сообщение, могла бы позвонить, могла бы, в конце концов, просто сидеть в зале суда для моральной поддержки, но вместо этого неизвестно как давно торчит у меня под дверью.
— Я твоя подруга, — тихо говорит она. — Веришь или нет, Рут, но для этого подруги и нужны. — Кристина смотрит на меня, и я замечаю у нее в глазах слезы. — То, что с тобой случилось… Полиция, врывающаяся в дом… Наручники… То, как они обошлись с Эдисоном… Я и не представляла себе… — Она замолкает, потом собирает сорняки своих мыслей и выдает мне самый унылый, самый правдивый букет: — Я не знала.
— Откуда же тебе знать? — отвечаю я без злости, без обиды, просто констатирую факт. — Тебе никогда и не надо будет знать.
Кристина вытирает глаза, размазывая тушь.
— Не помню, рассказывала ли я тебе эту историю, — говорит она. — Это про твою маму. Давно это было, когда я еще в колледж ходила. В День благодарения я ехала домой из Вассара на каникулы по Таконик-паркуэй, и по дороге мне попался автостопщик. Он был черный, с поломанной ногой. Он в прямом смысле был на костылях. Я остановилась и предложила ему подвезти его. Я довезла его до Пенсильванского вокзала, чтобы он успел сесть на поезд и проведать свою семью в округе Колумбия. — Кристина плотнее запахивает куртку. — Когда я приехала домой и Лу пришла помогать мне разбирать вещи, я рассказала ей о своем поступке. Я думала, она станет гордиться мной, будет говорить про доброго самарянина и все такое. Но вместо этого она страшно рассердилась, Рут! Клянусь, я никогда не видела ее такой. Она схватила меня за плечи и встряхнула. Она поначалу даже не могла говорить. «Никогда, никогда больше так не делай», — сказала она мне, и для меня это стало такой неожиданностью, что я пообещала ей это. — Кристина смотрит на меня. — Сегодня я сидела в суде и слушала детектива, как он вломился к тебе посреди ночи, что сделал с Эдисоном, и в голове у меня звучал голос Лу, как тогда, когда я рассказала ей про Черного автостопщика. Я знаю, твоя мама так себя повела, потому что испугалась, но все эти годы я думала, что она хотела меня защитить. Теперь я знаю, что она хотела защитить его.
Я понимаю, что годами пребывала в уверенности, что Кристина воспринимает меня как некую часть своего прошлого, с которой хочешь не хочешь, но приходится мириться, как неудачницу, которой нужно помогать. В детстве я думала, что мы равны. Но по мере того, как мы взрослели и начинали понимать, не что между нами общего, а что нас разнит, я чувствовала, как между нами входит клин. В душе я упрекала ее в том, что она судит обо мне и моей жизни, не задавая вопросов напрямую. Она была дивой, а я — статистом при ней. Вот только я позабыла, что сама назначила ее на эту роль. Я винила Кристину в том, что она выстроила между нами стену, не признаваясь себе, что и сама добавила к этой стене пару кирпичиков.
— Я оставила деньги у тебя на пороге под ковриком, — выпаливаю я.
— Я знаю, — говорит Кристина. — Нужно было приклеить их к твоей руке.
Между мною и Кристиной шаг расстояния и целая вселенная разницы. Но я знаю, как тяжело соскребать со своей жизни глянец и видеть действительность. Это все равно что, проснувшись у себя дома, обнаружить, что вся мебель переставлена. Ты в конце концов найдешь выход, но продвигаться к нему будешь медленно и по дороге наставишь синяков.
Я беру Кристину за руку и крепко сжимаю.
— Давай зайдем? — предлагаю я.
Следующий день выдается морозным и ясным. Напоминания о вчерашней снежной буре уже убраны с дороги, а низкая температура отпугнула часть толпы, обычно собирающейся перед зданием суда. Даже судья Тандер выглядит умиротворенным — то ли лекарства от боли в спине подействовали, то ли тот факт, что допрос свидетелей обвинения подходит к концу. Сегодня первым вызывают судебно-медицинского эксперта, доктора Билла Бинни, учившегося у знаменитого Генри Ли. Он моложе, чем я могла себе представить, его тонкие пальцы во время допроса слегка дрожат, напоминая птичек, сидящих у него на коленях, к тому же выглядит он как кинозвезда, и женщины в жюри внимательно прислушиваются к его ответам, даже если это просто скучный перечень профессиональных достижений.
— Когда вы впервые услышали о Дэвисе Бауэре, доктор? — спрашивает обвинитель.
— В мой офис поступило телефонное сообщение от Корин Макэвой, медсестры в Мерси-Вест-Хейвен.
— Вы ответили?
— Да. Получив тело младенца, мы провели вскрытие.
— Можете пояснить суду, как оно проходит?
— Конечно, — говорит он, поворачиваясь к присяжным. — Я провожу как внешний, так и внутренний осмотр. При внешнем осмотре я ищу на теле ссадины, ушибы и прочие отметины. Я делаю замеры тела и окружности головы, а также фотографию. Беру образцы крови и желчи. Затем для проведения внутреннего осмотра я делаю Y-образный разрез грудной клетки, снимаю кожу и исследую легкие, сердце, печень и другие органы, проверяю, нет ли разрывов или серьезных аномалий. Мы взвешиваем и измеряем органы. Берем образцы тканей. Потом отправляем образцы токсикологам и ждем результат, чтобы дать обоснованное заключение о причине смерти.
— Что вы обнаружили в этот раз? — спрашивает Одетт.
— Печень слегка увеличена. Небольшая кардиомегалия и открытый артериальный проток минимальной первой степени, другие врожденные дефекты отсутствовали — аномалий клапанов или вен не было.
— Что это значит?
— Орган был немного увеличен, и в сердце имелось небольшое отверстие. Однако сосуды соединялись правильно, — поясняет он. — Септальных дефектов не найдено.
— Что-нибудь из того, что вы обнаружили, указывало на причину смерти?
— В общем-то, нет, — говорит судмедэксперт. — Все эти дефекты появились по одной причине. Из медицинских записей видно, что беременность вызвала у матери гестационный диабет.
— Что это такое?
— Это состояние, которое приводит к увеличению уровня сахара в крови матери во время беременности. К сожалению, высокий уровень сахара в крови матерей оказывает влияние и на их детей.
— Каким образом?
— Дети, рожденные от матерей с сахарным диабетом, часто крупнее других детей. У них могут быть увеличены печень, сердце или надпочечники. К тому же после рождения у этих детей часто бывает гипогликемия из-за повышенного уровня инсулина в крови. Опять же, судя по медицинским записям, которые я изучил, послеродовые анализы пациента свидетельствуют о низком уровне сахара в крови. Все данные вскрытия, а также уровень сахара в крови указывают только на то, что у матери был диабет.
— А отверстие в сердце ребенка? Звучит серьезно…
— На самом деле это не так уж страшно. В большинстве случаев артериальный проток закрывается сам по себе, — говорит доктор Бинни и смотрит на присяжных. Женщина, которая работает учителем, присяжная номер двенадцать, начинает нервно обмахиваться.
— Вам удалось определить, как ребенок умер?
— На самом деле, — отвечает судмедэксперт, — это сложнее, чем многие думают. Мы, медики, различаем то, как человек умер, и фактические изменения в организме, вызвавшие прекращение жизни. Например, скажем, производится выстрел, и кто-то умирает. Причиной смерти является огнестрельное ранение. Но механизмом смерти — реальным физическим событием, которое прекратило его жизнь, — будет потеря крови. — Он переводит внимание с Одетт на жюри. — Кроме того, есть еще обстоятельства смерти. Было ли огнестрельное ранение случайным? Что это, самоубийство или умышленное нападение? Это становится важным… когда мы сидим в зале суда, как сейчас.
Обвинение представляет еще одно вещественное доказательство.
— То, что вы сейчас увидите, — предупреждает присяжных Одетт, — может показаться вам крайне неприятным.
Она устанавливает на подставку фотографию тела Дэвиса Бауэра.
У меня сжимается горло. Эти крошечные пальцы, кривые ножки. Похожий на желудь пенис, еще покрытый кровью после обрезания. Если бы не синяки и не голубоватый оттенок кожи, может показаться, что он спит.
Я взяла это тело в морге. Я держала его на руках. Я проводила его на небеса.
— Доктор, — начинает Одетт, — не могли бы вы сказать нам…
Но прежде чем она успевает договорить, в зале раздается грохот. Мы все оборачиваемся и видим Бриттани Бауэр, вскочившую с дико сверкающими глазами. Муж стоит перед ней, держит ее за плечи. Не знаю, пытается он удержать ее на месте или же просто не дает ей упасть.
— Отпусти меня, — истошно вопит она. — Это мой сын!
Судья Тандер стучит молоточком.
— Порядок в зале суда! — требует он, но не без сочувствия в голосе. — Мэм, пожалуйста, сядьте…