Хотя, думаю я, Рут очень скоро все узнает. Возможно, из этих проклятых газет. «СЫН-УБИЙЦА МЕДСЕСТРЫ-УБИЙЦЫ АРЕСТОВАН ЗА ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА ПОЧВЕ НЕНАВИСТИ» — такой заголовок так и просится на передовицу.
— И ради всего святого, не говори ни слова в присутствии судьи!
Спустя пятнадцать минут к камере подходит магистрат. Особые соглашения — это как фокусы: множество всевозможных правил можно слегка подкорректировать, если ты готов приплатить. В камере полицейский, исполняющий обязанности прокурора, я, Эдисон и наемный судья. Зачитываются обвинение и права обвиняемого.
— Что тут у нас? — спрашивает судья.
— Ваша честь, — включаюсь я, — у нас уникальное обстоятельство, можно сказать, единичный случай. Эдисон — круглый отличник и хороший спортсмен, никогда раньше не попадал в неприятности. Его мать сейчас судят за убийство по неосторожности, и у него случился срыв. Страсти накалились до предела, и с его стороны это была крайне необдуманная попытка поддержать мать.
Судья смотрит на Эдисона:
— Это правда, молодой человек?
Эдисон бросает взгляд на меня, не зная, можно ли отвечать. Я киваю.
— Да, сэр, — едва слышно произносит он.
— Эдисон Джефферсон, — говорит судья, — вы обвиняетесь в расово мотивированном преступлении на почве ненависти. Это уголовное преступление, и обвинение будет предъявлено вам в суде в понедельник. Вам не нужно отвечать ни на какие вопросы, и вы имеете право на адвоката. Если вы не можете себе позволить адвоката, он будет вам предоставлен. Я вижу, здесь вас представляет госпожа Маккуорри, и дело будет формально передано в канцелярию общественного защитника в вышестоящем суде. Вы не можете покидать штат Коннектикут, и я обязан вас предупредить, что, если вы будете задержаны за другие правонарушения, пока данное дело находится на рассмотрении, вас могут поместить в тюрьму штата. — Он смотрит на Эдисона. — Не лезь в неприятности, сынок.
На все про все уходит час. Никто и не вспоминает о сне.
Наконец мы с Эдисоном садимся в машину и я везу его домой. Отблеск зеркала заднего вида слепит глаза, когда я украдкой бросаю взгляды на пассажирское сиденье. Он держит одну из игрушек Виолетты — маленькую фею с розовыми крылышками, которая выглядит в его больших руках до невозможности крошечной.
— Какого хрена, Эдисон? — говорю я. — Такие люди, как Терк Бауэр, — это чудовища. Зачем тебе опускаться до их уровня?
— А зачем вы опускаетесь до их уровня? — спрашивает он, поворачиваясь ко мне. — Вы притворяетесь, что то, что делают они, вообще неважно. Я просидел там весь суд, об этом почти не упоминалось.
— О чем почти не упоминалось?
— О расизме, — говорит он.
Я перевожу дух.
— Может, он не обсуждался в открытую, но Терк Бауэр предстал в суде во всей красе, как экспонат на выставке.
Он смотрит на меня, приподняв бровь:
— Вы правда думаете, что Терк Бауэр — единственный расист?
Мы останавливаемся на пятачке перед домом Рут. В окнах горит свет, масляный, теплый. Она распахивает дверь и выходит на порог, кутаясь в кардиган.
— Слава Богу! — выдыхает она и обнимает Эдисона. — Что случилось?
Эдисон смотрит на меня:
— Она приказала не говорить тебе.
Рут фыркает:
— Да уж, приказывать она хорошо умеет.
— Я нарисовал на стене больницы свастики и… и еще разные вещи.
Она отстраняется и, взяв его за плечи, ждет.
— Я написал «Сдохни, ниггер», — бормочет Эдисон.
Рут отвешивает ему пощечину. Он, схватившись за щеку, отступает на шаг.
— Идиот, зачем ты это сделал?
— Я думал, все решат, что это Терк Бауэр сделал. Я хотел, чтобы люди перестали говорить ужасные вещи о тебе.
Рут на секунду закрывает глаза, как будто пытается совладать с собой.
— Что дальше?
— В понедельник ему предъявляют обвинение. Наверное, будет присутствовать пресса, — говорю я.
— Что мне делать? — спрашивает она.
— Вам, — отвечаю я, — делать ничего не надо. Я с этим разберусь.
Я вижу ее внутреннюю борьбу, вижу, как она пытается заставить себя принять этот дар.
— Ладно, — говорит Рут.
Я замечаю, что все это время она сохраняет контакт с сыном. Даже после пощечины ее ладонь остается на его руке, плече, спине. Когда я уезжаю, они стоят вместе на пороге. Мать и сын, запутавшиеся в жалости друг к другу.
Домой я возвращаюсь в четыре утра. Ложиться в постель в такое время глупо, и вообще я слишком возбуждена, чтобы уснуть, поэтому решаю немного прибраться и приготовить Мике и Виолетте на завтрак блинчики.
Когда идет суд, мой домашний кабинет с каждым днем захламляется все больше и больше. Это неизбежно. Но в случае Рут все уже понятно, поэтому я на цыпочках иду во вторую спальню и начинаю складывать документы по делу в коробки. Я собираю бумаги, папки, записки, сделанные во время представления доказательств. Пытаюсь найти нулевой уровень.
Я случайно задеваю одну из папок на столе, и та падает на пол. Подбирая страницы, я просматриваю показания Бриттани Бауэр, которые так и не были заслушаны в суде, и ксерокопии результатов из лаборатории с указанием на наличие у Дэвиса Бауэра нарушений обмена веществ. Это долгий общий список. Почти во всех пунктах стоит «норма», кроме, разумеется, пункта MCADD.
Я просматриваю остальные строки, на которые до сих пор не обращала особого внимания, поскольку сразу ухватилась за главное и занималась только им. По всем остальным показателям Дэвис Бауэр выглядел обычным ребенком со стандартными результатами тестирования.
Я машинально переворачиваю страницу и понимаю, что на другой стороне есть продолжение.
Там, посреди моря «норм», мне бросается в глаза слово «нарушение». Оно находится гораздо ниже в списке результатов. Этот пункт не так важен? Может быть, менее опасен? Я сравниваю результаты с лабораторными тестами, которые были представлены в суде: нагромождение списков белков, которые я не могу выговорить, зубчатые графики спектрометрии, которые я не понимаю.
Я останавливаюсь на странице, которая выглядит как круговой спектр. «Электрофорез». «Гемоглобинопатия». И в нижней части страницы результаты: HbAS/гетерозиготн.
Я сажусь за компьютер и ввожу результаты в «Гугл». Если у Дэвиса Бауэра имелось еще какое-то отклонение с медицинской точки зрения, я даже сейчас могу представить его в суде. Я могу потребовать новое рассмотрение из-за вновь открывшегося обстоятельства.
Можно начать все сначала с новым жюри присяжных.
«Обычно не опасное для жизни состояние носителя», — читаю я, и мои надежды рушатся. Вот тебе и очередная потенциальная причина для естественной смерти.
«Семью следует проверить/проконсультировать».
«Гемоглобины перечислены в порядке присутствующего гемоглобина (F > A > S). FA = норма. FAC = переносчик, серповидно-клеточная особенность. FSA = серповидная бета-плюс талассемия».
Тут я вспоминаю кое-что, сказанное Айвеном.
Я опускаюсь на пол, беру пачку протоколов показаний и начинаю читать.
Затем, хоть сейчас и половина пятого утра, я хватаю телефон и просматриваю историю входящих вызовов, пока не нахожу нужный номер.
— Это Кеннеди Маккуорри, — говорю я, когда Уоллес Мерси отвечает хриплым со сна голосом. — И вы нужны мне.
В понедельник утром лестница заполнена операторами с камерами и журналистами. Среди них много представителей других штатов, подхвативших историю о чернокожем парне, который писал расистские оскорбления в адрес себе подобных, сыне медсестры, которую судят в этом же здании за убийство ребенка белого расиста. Несмотря на то что я научила Говарда, как себя вести, если меня к нему не отпустят, судья Тандер поражает меня в очередной раз, соглашаясь отложить прения до десяти утра, чтобы я смогла выступить адвокатом Эдисона, прежде чем снова заняться Рут… Пусть даже для того, чтобы быть официально уволенной.
Камеры следуют за нами по коридору. Я держу Рут под руку и даю Говарду указание прикрывать Эдисона. Все приготовления занимают не более пяти минут. Эдисона отпускают под личное обязательство, назначается дата предсудебного совещания. Потом мы пробиваемся через прессу в обратную сторону.
Никогда еще я так не радовалась возвращению судьи Тандера в зал, куда не допускаются журналисты.
Мы заходим в зал и направляемся к столу защиты. Эдисон, стараясь не привлекать к себе внимания, садится в первом ряду. Но как только мы рассаживаемся, Рут, нахмурясь, смотрит на меня.
— Что вы делаете?
Я растерянно моргаю.
— Что?
— То, что вы представляете Эдисона, еще не значит, что что-то изменилось, — отвечает она.
Прежде чем я успеваю ответить, судья занимает свое место и видит меня в разгар напряженного разговора с клиентом
— Стороны готовы начинать? — спрашивает он.
— Ваша честь, — говорит Рут, — я хотела бы отказаться от адвоката.
Я уверена, до этой секунды судья Тандер полагал, что в зале суда уже ничто не может его удивить.
— Госпожа Джефферсон, почему, скажите на милость, вы хотите отказаться от адвоката после того, как защита уже закончила представлять доказательства? Нам осталось только провести прения.
У Рут ходят желваки.
— Это личное, Ваша честь.
— Я бы настоятельно рекомендовал вам не делать этого, госпожа Джефферсон. Адвокат Маккуорри знакома с делом и, вопреки ожиданиям, оказалась очень подготовленной. Она всегда действовала в ваших интересах. Моя задача — довести этот процесс до конца и проследить, чтобы он не затягивался. У нас есть присяжные, которые слышали все доказательства. И у нас нет времени на то, чтобы вы искали другого адвоката, а сами себя вы представлять не можете. — Он смотрит на меня. — Это невероятно, но я даю вам, госпожа Маккуорри, еще один получасовой перерыв, чтобы вы и ваш клиент смогли договориться.
Я велю Говарду оставаться с Эдисоном, чтобы до него не добралась пресса. По дороге в уже привычную комнату для совещаний нам тоже пришлось бы проходить мимо прессы, и вместо этого я веду Рут через другую дверь к женскому туалету.