Савелий подкатился к хозяйке точь-в-точь как колобок. Румяная корочка отливающих медью волос запеклась на макушке, щеки, шея и даже уши были усыпаны, как гречкой, бесчисленными крупными веснушками. Майское солнышко охотно полакомилось сдобным телом Савелия Ильича, точнее открытыми участками, которые совсем не загорели, зато щедро пестрели отметинами первой иркутской жары.
– Наип’гек‘гаснейшая Номина Баи’говна, – залихватски картавил Савелий, – г’ад, ч’гезвычайно г’ад! Люблю вас безме’гно! Уважаю ч’гезвычайно! Вы кладезь му’дгости и знаний! Наш светоч! Сове’гшенство!
– Поесть ты любишь, Сава, потому и льстишь. – Лицо хозяйки стало суровым. Она не повелась на щедрые комплименты. – А жена от тебя сбежала.
– Это воп’гос спо’гный, кто от кого. Я слишком люблю свободу. Да и ‘габота такая. Женщинам не н’гавится. У внука сп’госите. Или у нашего московского гостя. Мне сказали, вы наш бывший коллега?
Колобок с интересом посмотрел на Леонидова.
– Ты еще не в курсе, Сава, но Алексей Алексеевич нарыл что-то интересное по делу Скворцова, по которому ты отказ накатал…
– Э, нет! – замахала руками хозяйка. – О делах потом! Еда остывает. Буузы уже нужно кушать, не обожжетесь.
В животах у мужчин дружно заурчало. А стол был щедрым! Сергей с коллегой ничему не удивлялись, национальная кухня для местных жителей не была в диковинку, а вот москвич Леонидов наслаждался. Экзотика! Дома такого не отведаешь! Есть, конечно, рестораны и бурятской кухни – в столице каких только нет, но их еще поискать надо. И ехать туда – время тратить. Леонидовы питались традиционно: суп или щи, отбивные, картошечка, селедка под шубой, оливье, а на даче, само собой, шашлык.
Рестораны же Александра предпочитала итальянские, если хотелось отметить знаменательное событие. День рождения, к примеру. С поездкой в Италию у Леонидовых были связаны самые приятные воспоминания, несмотря на то что четырнадцать часов они проторчали в аэропорту в Тревизо, потому что из-за смога Москву для самолетов закрыли [2].
Алексей с женой предпочитал не спорить и уже не помнил, когда в последний раз ел те же хинкали.
Потому что знаменитые буузы по вкусу напоминали хинкали и манты, только сверху в каждом имелась дырка. Готовили их также на пару, а по виду они были похожи на бурятскую юрту, в крыше которой имелось отверстие для выхода дыма. Из буузов же валил ароматный мясной парок.
– Их надо есть руками, – сразу предупредил Сергей. – И сначала выпить бульон.
– У-у-у… вкусно! – не удержался Леонидов, предельно аккуратно разделываясь с массивным буузом. Не облиться бы соком, он жирный, а брюки парадные. И, проглотив первый шедевр Номины Баировны, поинтересовался: – А почему заведения, где их подают, у вас в Иркутске называются позными?
– Если мясо для начинки рубленное, то это буузы, – охотно пояснила хозяйка. – А если перекрученное, то позы. Общепит есть общепит, – сказала она, как приговор. – Поэтому позные.
Савелий вообще молчал. Буузы исчезали с его тарелки один за другим. Казалось, Колобок глотает их, не жуя.
– Позы еще жарят, – добавил Сергей, видя интерес московского гостя к национальной кухне. – Тогда это похоже на пирожок с мясом. Дырочки сверху нет, сока тоже.
– Но ведь это же самое вкусное: сок! – не удержался Алексей.
Номина Баировна улыбнулась и скромно сказала:
– Я старалась. Но вы не наедайтесь, гости дорогие. Сава, тебя это не касается. Я давно уже поняла, что желудок у тебя бездонный. Сейчас подам талын шулэн, – и хозяйка ушла на кухню.
– Сразу хочу сказать: блюдо на любителя, – предупредил Алексея Боярский. – Она готовит его из потрохов. Там сердце, рубец и… В общем, что-то, я и сам не знаю что. Бабушка свято хранит секрет. Поведала его только маме. Они говорят, что кухня – это дело женское. Женюсь – супругу мою научат. Поделятся всеми секретами нашей кухни.
Он так и сказал: нашей. Алексей это отметил. Как и то, что алкоголя на столе не было. Позже он понял почему.
Талын шулэн оказался невероятно жирным, наваристым и тоже вкусным. Даже Савелий, кажется, наелся. Леонидов же и вовсе не мог дышать после этого шулэна. Номина Баировна все правильно сделала. Подай она первым суп, на буузы сил уже не осталось бы.
Когда она поняла, что еда в гостей больше не лезет, на столе появился чай, хотя это лишь усугубило ситуацию, потому что подали не просто чай, а хара сай. Черный чай с молоком.
Алексею объяснили, что буряты пьют чай с молоком. Всегда. А этот еще и был приготовлен по бурятской традиции: с щепоткой соли, какими-то специями и… сливочным маслом.
– У моего народа он и питье, и еда, – пояснила Номира Баировна. – Выпил такой чай – энергией на весь день зарядился.
– Но вы меня уже до отказа зарядили буузами и супом! Пощадите! – взмолился Алексей.
– А как же боовы? – Хозяйка сделала вид, что обиделась.
– А что это? – с опаской спросил московский гость, который уже понял, что живым его отсюда не выпустят. Он умрет от обжорства.
– Сладкое тесто, жаренное в масле, – невозмутимо пояснил Боярский. – Подают боовы со сгущенкой.
Савелий Ильич при этих словах облизнулся, а Леонидов чуть не застонал, но быстро сообразил:
– Но ведь сгущенка – это не национальное бурятское блюдо. Сгущенку я и дома поем.
– Ладно, передохните, – сжалилась хозяйка. – А я вам про город расскажу. Все в основном на Байкал приезжают, это, мол, жемчужина Сибири. А Иркутск разве не жемчужина? Хотя нет. Это бриллиант. Многие считают, будто у нас до декабристов ничего и не было. Никакой культуры и эпохальных достижений. Только и слышишь: расскажите о декабристах. А где здесь Музей декабристов? А где тракт, по которому они на каторгу шли? Мне это немного обидно. Говорят, что нашему городу особенно повезло, когда сюда разрешили переехать семьям декабристов, и каждый житель считал за честь посетить их дома. Но город и до этого бурно развивался. В конце восемнадцатого века здесь стали проходить ежегодные ярмарки, что способствовало строительству новых мельниц, фабрик, пивоварен, многочисленных лавок и магазинов, а также Гостиного двора. Здание, кстати, было построено по проекту знаменитого итальянского архитектора Джакомо Кваренги, который также проектировал Александровский дворец в Царском Селе, здание Академии наук в Санкт-Петербурге и Английский дворец в Петергофе. По мнению самого Кваренги, его иркутский проект, одно из первых зданий итальянца на российской земле, выводил губернский город в один ряд с главными торговыми центрами огромной империи. Это говорит о том, что Иркутск имел для государства особое значение и его старались всячески развивать. К сожалению, Гостиный двор до наших дней не сохранился.
Леонидов с интересом слушал. А когда Номина Баировна перевела дух, сказал:
– Сергей уже удовлетворил мой интерес, когда я спросил про исторический мемориал на Иерусалимской горе, рядом с отелем, в котором я остановился. Я гулял по городу и заметил, что здесь много храмов.
– Уникальных храмов, – подчеркнула Номина Баировна. – К сожалению, деревянные, такие как Спасская церковь, сгорели. Но взамен возвели каменную. Помимо этого построили огромные Триумфальные ворота. Они располагались при выезде из Иркутска в сторону европейской части России – на Московский тракт и поэтому стали называться Московские. Конечно, декабристы несли просвещение в народ, тут ничего не скажешь. Они открывали школы, причем не только для мальчиков, но и для девочек, в чем заметно опередили европейское образование. Устраивали домашние концерты, причем с участием заезжих итальянских, французских и, само собой, петербургских музыкантов и певцов, ставили домашние спектакли. Дома Волконского и Трубецкого стали сердцем и культурным центром города.
– Так они же на каторге страдали! Декабристы! – не удержался Алексей. – Томились в кандалах.
– У них были невероятно влиятельные родственники и огромные связи в высшем обществе, – улыбнулась Номина Баировна. – Да, сначала декабристы пошли по этапу на рудники, но их оттуда быстро вытащили и поселили со всем возможным комфортом. Конечно, после столицы им здесь казалось скучно, не было прежнего шика. Но они и не бедствовали. Я могла бы еще многое вам рассказать, но понимаю, что вы пришли по делу. – Номина Баировна посмотрела на внука и примолкшего Савелия Ильича, который враз очнулся:
– Я мог бы вас слушать вечность, божественная! Но сами понимаете: дела.
– Вы хоть наелись? – поинтересовалась хозяйка.
Алексей выразительно закатил глаза: вы еще спрашиваете!
– А почему у бабра перепончатые лапы? – вспомнил он.
– А! Вы это заметили!
– Жуткий зверь. Простите, – опомнился Леонидов. – Я хотел сказать, странный. Какой хоть породы?
– Гибрид, – рассмеялась Номина Баировна. – Все началось с мнимой грамматической ошибки. В тысяча семьсот девяностом году Екатериной Второй был официально утвержден герб Иркутска: в серебряном поле щита бегущий тигр, а в рту у него соболь. «Бабр» на фарси означает «тигр», которые встречались иногда в Забайкалье. А в якутском языке есть слово «баабыр», что означает «амурский тигр». Его и утвердили на гербе. Но в середине девятнадцатого века началась масштабная революция геральдики, и главным геральдистом назначили барона Кёне, который решил, что сибиряки просто не знают, как пишется слово «бобр». Потому что в описании употребили именно местное слово «бабр», а не общепринятое «тигр». В результате утвердили следующее описание герба: черный бегущий бобр с червлеными глазами, держащий во рту червленого соболя. Хотя каждый нормальный человек поймет: как может бобр держать во рту соболя, учитывая их размеры? И зачем? Бобры растительноядные. У Кёне все в порядке было с грамотностью, но, похоже, не с зоологией.
– Но царь-то небось был более грамотный, – не удержался Алексей. – Как он-то это утвердил? Бобра, который охотится на соболя!
– А это был уникальный день русской геральдики. Александр Второй в Царском Селе одновременно утвердил сорок шесть гербов, то есть более половины существовавших на тот момент в Российской империи. Никто не заметил неточность иркутского. Но рисовать бобра на гербе своего города художники не стали, как и затевать переписку с высоким начальством. Во все времена чревато, учитывая масштабы российской бюрократии. Поэтому тигру на гербе просто пририсовали пышный бобриный хвост и перепончатые задние лапы, как водоплавающему. Пойди, барон, докажи, что сие не бобр. Получилась неведомая зверушка. Ошибку исправили только в тысяча девятьсот девяностом седьмом году, то есть она продержалась больше ста лет и бабр уже стал местной достопримечательностью. Благодаря ему Иркутск и наша область стали уникальными в истории геральдики.