— Да, теперь можем работать! А когда мы их не отдавали, вы будто с цепи сорвались!
Трибуна была украшена цветами. Солнышко должен был с нее держать речь, но люди осаждали его со всех сторон, и он никак не мог пробиться к трибуне.
— Товарищи, довольно. Потом будете задавать вопросы! — старался перекрыть шум Дянко Георгиев. — Дайте дорогу товарищу секретарю, пропустите его к трибуне.
Но все новые люди преграждали дорогу Солнышку, он нырял в толпе, как в облаках, то выплывая, то снова пропадая из виду. А тем временем народ запрудил весь двор и собрание началось. Впервые оратор не смог подняться на трибуну, чтобы оттуда, свысока, читать нотации и критиковать. Его держал в плену взбудораженный народ, который задавал ему вопросы и тут же требовал ответа.
— Скажи, как, по-вашему, мы должны жить? — спрашивали его.
— А кто ты такая? — спросил Солнышко с издевкой.
— Ну женщина, болгарка! — ответила Игна.
— Я вижу, что женщина, но какая?
— Обыкновенная! — отрезала Игна. — Или я должна быть какой-нибудь особенной, чтобы ты мне ответил? Орденов не имею. Мои ордена — ребенок и руки! — показала она свои когда-то красивые, но огрубевшие от тяжелой работы руки. — Смотри, вот я вся!..
Солнышко смотрел на ее руки, но где ему было увидеть, что они похожи на вспаханное поле, все изрезанное бороздами, что эти натруженные руки вобрали в себя весь мир. Линии, перекрещивающиеся на ладонях, напоминали опустевшие сельские дороги, мозоли — голые холмы. Ему и в голову не пришло, что руки Игны — та же земля, и что, отобрав у села землю, его лишили рук. Солнышко только возмутила ее дерзость.
— Кто она такая? — спросил он нового председателя.
— Ее муж работает на заводе.
— А, так это жена того двурушника, Тучи? — вскипел Солнышко и, больше не слушая председателя, набросился на Игну. — Теперь мне ясно, кто ты такая! Твой муж бунтует на заводе рабочих, а ты здесь — женщин?
— Нет! Ее муж — тихий человек, Сыботином его зовут. Ты что-то путаешь!
— Все равно! — уже не мог остановиться Солнышко. — Так какие у тебя заслуги?
— Вот! — Игна протянула руки ладонями вверх. — Перед землей. Разве это не заслуги?
— Ты член партии?
— Нет! — отрезала Игна. — И не желаю быть в такой партии, которая отнимает у людей кусок хлеба!
— Слушай! — набросился на нее Солнышко. — Да как ты смеешь оскорблять партию, которая ведет, которая руководит…
— Я не оскорбляю партию. Это вы ее оскорбляете. Вы сами не знаете, что делаете!
— Так ты нас еще и дураками выставляешь?
— А что? Разве ж можно назвать вас умными за то, что вы натворили? Да хоть бы нас спросили, а то раз-два и готово! А теперь «Вот он — ваш сад»! Да на кой прах нам этот сад, коль деревьев-то столько погублено? Кто нам заплатит за убытки? Ежели есть правда на свете, так надо бы тебя заставить отдуваться за все!
— Хватит! Прекрати! — кричал на нее Дянко Георгиев.
Но Игна не прекращала.
— Почему — хватит? Пусть говорит! Говори, Игна! Пора им понять, что мы не позволим над собой измываться!
— Товарищи! — кричал Солнышко, а сам все посматривал на трибуну. — Успокойтесь! Я вам отвечу. Дайте мне возможность ответить!
— Нет, ты отсюда говори! Отсюда, с земли! Хоть раз в жизни поговори с народом, глядя ему прямо в глаза. Там, наверху, твои речи улетучиваются и не доходят до нас. Там ты говоришь, что в голову взбредет, чему и сам не веришь. А здесь, на земле, тебя будет бросать то в жар, то в холод!
— Игна говорит правду! Земля, она делает людей правильнее. Муть из головы вышибает. Давайте потолкуем, как люди, товарищ Слынчев[5], а не как высокое начальство и пешки.
Зажатый со всех сторон толпой, словно солнце громадами туч, партийный руководитель начал свою речь:
— Как только построят завод, ваше село станет поселком городского типа и вы будете иметь все привилегии. Будет у вас и канализация, и хорошая питьевая вода…
— Ты сначала накорми нас, а уж потом говори о воде, — не унималась Игна.
— Построим асфальтовые дороги…
— Мы в поле и по немощеным можем ездить, было бы что возить!
— Через село проведем линию высокого напряжения, это позволит осуществить полную механизацию!
— И без высокого напряжения жить можно!
— Ваше село превратится в красивый, благоустроенный уголок отдыха.
— Ну и загнул! Значит, будем только лежать да есть. «Не будешь, милая, работать, а будешь рядышком сидеть!» — запела насмешливо Игна, и все прыснули со смеху.
А Солнышко упорно гнул свое. В последнее время с ним часто случались такие осечки, но это не сбивало его с толку, он к ним привык.
— Построим пекарню!.. Для выпечки хлеба!..
— Пока построите, мы откинем копыта!
Люди смеялись. Он пустил в ход более сильное оружие.
— Не забывайте, что без заводов нам не построить коммунизм! Наши первые заводы войдут в новую эпоху как штурмовые отряды, которые в бою всегда впереди.
— А мы пехота, — отозвалась Гека Мишанкина. — Мой Ристо пехотинец. Мы будем ждать у дверей, так что ли?
— А о трудармии и говорить нечего… — поддержала ее Игна. — Для таких, как мы, эти золотые двери вовек не откроются! Так выходит, товарищ начальник?..
— Да нет же! Вы меня неправильно поняли!
— Нечего отнекиваться! Так оно и будет, как ты сказал. Такие, как ты, и тогда будут жить припеваючи, а мы как были ничто, так и останемся на задворках.
— Прошу без провокаций, гражданка! — заорал Солнышко на Игну.
— Слов этих твоих мудреных не понимаю, только… хорошо, что ты здесь, на земле, вот и выложил все как есть, а был бы там, на трибуне, — вряд ли твой язык развязался.
— Я ничего такого не сказал, что давало бы право меня обвинять!
— Ты уж нас совсем за дурачков считаешь! Нам достаточно и одного слова! Да и без слов все ясно.
— А почему вы план не выполнили? Ведь не выполнили, а, председатель?
— Ты председателя в это дело не втравливай! Он еще как молодая невестка в доме свекра, не знает, как и двери открываются.
— Как станете планы выполнять, так все и будет. Нечего лодырничать!
— Ого, слышите, он уже и лодырями нас обзывает!
— Ишь, ловкачи! Больше вам не удастся обманывать государство.
— Слыхали? Это мы-то обманщики! Того не видит, что в селе людей не осталось, а требует перевыполнения планов! Ему-то хоть бы что!
— Что ты там бормочешь, гражданка? Ты выйди и всем скажи!
— И скажу! — крикнула Игна прямо ему в лицо. — Вылазите из машин только когда речи надо говорить и опять поскорее на мягкие сиденья плюхаетесь! Один вон приехал в соседнее село на машине, так из машины даже не вылез. Прямо оттуда речь держал, как из кабинета. И это еще что! Приказал после, чтобы его вынесли на дорогу вместе с машиной. Вот это я и хотела сказать!
— Ты здесь демагогию не разводи! Платок вон какой нацепила! И платье! — он дернул за концы платка, платок развязался, густые волосы Игны растрепались, открылось лицо — чистое, простое лицо крестьянки, не знающее кремов и румян, обласканное ветрами, не раз умытое утренней росой, темневшее от зноя летом и белевшее зимой. — У каждой из вас небось по три-четыре шелковых платья. Шкафов понакупили, дома свои набили всякой всячиной. Чего вам еще надо?
— Мужиков! — Игна плюнула в сторону и повернулась к нему спиной.
Все рассмеялись. А она подобрала с земли платок и, размахивая им, как флагом, стала проталкиваться сквозь толпу.
— А что! Раз добром не хочет понять, так еще и не то скажу.
Солнышко что-то взволнованно говорил новому председателю. Дянко замахал рукой и закричал:
— Подожди, Игна! Товарищ Слынчев хочет тебя о чем-то спросить.
Игна, уже почти выбравшаяся из толпы, повернулась и, повязывая голову платком, сказала:
— Что там спрашивать! И так все ясно. Не хотим машин, мужиков нам отдайте! И его жена небось не может без мужа! Вот и все!
Снова по толпе прокатилась волна смеха. И теперь уже людей невозможно было утихомирить. Народ стал расходиться сам по себе, как и собрался. Руководитель масс остался посреди двора один.
— Скажи мне, что за фрукт эта женщина? Наверное, бывшая кулачка?
— Нет! Раньше была середнячкой.
— А теперь?.. — Солнышко чуть не сказал «враг», но осекся…
— Теперь… одна из лучших работниц.
— Что значит — одна из лучших?
Дянко Георгиев усмехнулся.
— Когда говорим о работниках — «самый лучший», «самая лучшая», то судим не по тому только, как они работают руками, но и как у них голова варит, — нравоучительно сказал Солнышко.
— В том-то и дело, что у нее и голова неплохо работает.
— Да, но кому от этого польза?
— Хозяйству, — виновато улыбнулся председатель, продолжая защищать Игну. — Она член правления и пользуется большим доверием у женщин. А у нас, как вы знаете, бабье царство!
— Немедленно убрать ее из правления! Раз она осмелилась такое говорить мне в лицо, то представляю себе, как она нас за глаза костит!
— В том-то и дело, что за глаза она не станет говорить. Она всех женщин ведет за собой!
— Не нужны нам такие вожаки. Она на нас волком глядит. Убрать ее, и точка!
— Я с вами не согласен, но раз вы настаиваете… поставлю вопрос, и если собрание решит…
— Да ты что, Георгиев? Какие еще собрания? Нечего плыть по течению! Где это видано, чтобы собрание решало, а ты исполнял его волю! Ты должен решить, а собрание обязано одобрить. Ты руководитель! Партия никогда не откажется от руководства! Понял?
— Но ведь ее избрало собрание. Я не имею права применять административные меры.
— А я приказываю, и ты должен выполнить мое распоряжение. Мы никому не позволим расшатывать дисциплину. Завтра такие как она здесь могут бунт устроить, и тебя же за это посадить придется. Времена извращений прошли!..
Дянко Георгиев весь сжался под градом упреков. Солнышко припомнил ему прощенные «грехи», мочалил его, пока не уехал.