Девочка собрала все силы и подняла глаза на мать.
— Вот — смотрю!
Это было первое притворство, первый шаг к овладению искусством скрывать свои девичьи тайны и первый шаг к отдалению от матери.
— А где твои ленты?
Яничка глянула на свои короткие косички и смешалась. Шелковых бантов, белыми бабочками торчащих на кончиках кос, не было. Одну она потеряла еще там, в яме, а вторую, наверное, тогда, когда он взял ее на руки и поцеловал.
— Где же они?! — грозно смотрела на нее мать.
— Там, упали…
— С кем же это ты боролась, что они могли упасть?
— Ни с кем, — продолжала отпираться Яничка, рьяно оберегая свою тайну. Она вырвалась из рук матери, убежала в свою комнату и закрыла дверь на ключ.
— Открой! Открой, тебе говорю! — молотила кулаками в дверь Игна. — Расскажешь мне все до нитки, что с тобой было, или я тебя…
— Не выйдет! Я не ребенок!
— Открой, иначе я высажу дверь и башку тебе проломлю!
— Только тронь, убегу к отцу!
— А-а-а! Выдала себя!
— Мне нечего выдавать! Там лучше!
— Что же там хорошего?
— Поцелуй! — сказала Яничка про себя, а матери крикнула: — Все! И Лидия лучше, чем ты!
— Что-о! Так ты с ней шаталась?
— Застала ее у отца! Что, задело? Пусть! Она лежала на папиной койке! Ты заслуживаешь, чтобы отец тебя бросил. Она меня поцеловала, не била и не допрашивала, как преступницу!
Яничка была вне себя от злости. Заперевшись в комнате, почувствовав себя в безопасности, она неистовствовала, захлебывалась угрозами, готовая на все. И только когда поняла, что мать за дверью молчит, когда заглохли удары кулаков в дверь, она умолкла и прислушалась. Куда девалась мать? Что с ней? Вдруг до нее донеслись всхлипывания. И тут только она поняла, что наделала. Ей стало жалко мать. Слишком дорого обошлись матери ее похождения, ее детские прихоти и капризы.
— Я пошутила, мамочка! — она открыла дверь и опасливо выглянула из комнаты. Но, увидев мать содрогающейся от рыданий, забыла обо всем и бросилась к ней.
— О чем ты, мамочка? — Яничка говорила, стараясь убедить и себя. — Она приходила на собрание. В папиной комнате было собрание. Там были все, и она…
Яничка прильнула к матери и стала ее утешать.
— Ты не беспокойся! Папа не такой, как другие на заводе. Если бы он был таким, его бы не повысили. А знаешь, он теперь начальник. Вчера вечером, после работы, у него была полная комната рабочих. А Лидия пришла раньше других и сидела на его кровати. У них ведь все просто, по-рабочему.
— Знаю, знаю я этих заводских… — Игна вытерла слезы и отвела руку дочери, которая жгла ей плечо.
— Нет, нет! Ты не права! Я могу тебе поклясться. Она уважает папку, но не любит. Это разные вещи. Любовь — это совсем другое! Ты не знаешь, что такое любовь! Ты уже забыла!
Яничка прикусила язык, устыдившись, что разболталась не в меру и даже начала поучать мать, что такое любовь.
В доме воцарилась тишина, хотя, кто знает, не было ли это затишье перед новой, более страшной бурей.
23
Сыботин и Лидия с самого начала работали на одном объекте. Она считалась одной из лучших крановщиц, поэтому все мужчины были с ней внимательны, наперебой пытались ухаживать за ней. Одному Сыботину не было до нее дела. Правда, ему было странно, почему такая молодая женщина приехала работать на стройку. Он не знал, сколько ей лет, но она выглядела молодо, гораздо моложе Игны, была жизнерадостна, полна энергии, словно тяжелая работа крановщицы, вынуждавшая ее сидеть целыми днями в своем железном домике, ничуть не изнуряла ее, напротив, она, как цветок, который все холят, лелеют, расцветала и молодела.
— Какая ты выносливая! — скажет, бывало, и больше ни слова.
Другие же из кожи лезли, рассыпаясь в комплиментах.
— Браво, Лидия! Прямо в руки подаешь, словно официантка в ресторане. Хотим, чтобы ты всегда работала в нашу смену!
— Благодаря тебе, Лидочка, план выполнили! Застопорит твоя махина, и нам крышка! — не раз говорил Туча, не скрывая своей симпатии.
— Твой ковш отнесет души наши прямо в рай социализма! — шутили пожилые рабочие, оживляясь в ее присутствии.
— Лидочка… принимай наши горячие поцелуи! Тысячу, миллион поцелуев! Ты выручила наше молодежное звено!
Это Сыботин слышал со всех сторон на объекте, в столовой, на собраниях. Лидию, которая ушла от мужа из-за его косности, из-за того, что он хотел заставить ее жить в мире старых, отживших устоев, держал ее на привязи, здесь, на заводе, все уважали. Вначале Сыботин осуждал ее: «Вертихвостка! Подумаешь, муж прибрал вожжи к рукам, так она сразу — развод! Пожила с ним без году неделю, еще не раскусила его толком, и ну искать себе нового, по своему образцу!» Сыботин считал, что образец этот у женщин меняется ежеминутно, в зависимости от капризов и настроения.
— Вот зачем она на стройку приехала! — говорил он Туче. — За новым мужем. Поживет немного, а чуть попадет вожжа под хвост — только ее и видели!
Он часто работал с ней в одной смене, она все время была у него на виду. Лидия была молода, а молодость, как известно, берет свое. И она, наверное, берет от молодости все, что может, полными пригоршнями. Когда и с кем, Сыботин не знал и не интересовался. Ему нравилось, что она знает свое дело и работает с полной отдачей. Он любил, когда на кране была Лидия. С ней все шло легко и ладно, не то что с ее сменщиком Вакрилом, который вносил в работу нервность, хаотичность. Сыботин довольно быстро привык к Лидии. Он нуждался в ее улыбке, приветливом взмахе руки в перчатке.
— Давай, давай, бай[17] Сыботин! — весело кричала сверху Лидия:
— Какой я тебе «бай»!
— Так ведь десять лет — это не мало. Я имею право называть тебя «бай».
— Брось ты это величанье! Моя Игна всего на три-четыре года старше тебя, так что, выходит, и она должна говорить мне «бай»?
— Игна может называть тебя, как ей вздумается. Она твоя жена, и это ее дело. А для меня ты «бай» не только по годам, а и по положению.
Сыботину, конечно, было приятно, что она называет его уважительно «бай Сыботин». Он улавливал в этом своеобразное кокетство. Называя его «бай Сыботин», Лидия словно бы превращалась в молоденькую девушку, еще не знающую мужчин, любопытную поскорее раскусить, что они из себя представляют. Рабочие его участка тоже смотрели на него, как на старшего по возрасту. Кого только здесь не было: крестьяне и горожане, молодые и старые, партийные и беспартийные, раскаявшиеся грешники и строгие моралисты, воры, лжецы, хулиганы. Завод был огромной мельницей, перемалывавшей и зерно, и куколь. И среди этого пестрого люда бросалась в глаза огромная фигура Сыботина, его добродушное лицо, густые, спутанные, припорошенные строительной пылью волосы. Он пришел на стройку простым рабочим и как-то незаметно, не преследуя никаких особых целей, стал продвигаться вверх. Возможно, если бы не Туча, то с этим повышением вышла бы задержка, но оно все равно не заставило бы себя долго ждать, потому что Сыботин в своей жизни не знал ничего другого, кроме труда. На заводе он был тот же, что и на поле — ранняя птаха, добрый хозяин, который и сам умеет работать, и других учит. И когда в конце смены все с облегчением бросали работу и уходили, Сыботин аккуратно, по-хозяйски собирал и складывал инструмент. Это лучше всяких напоминаний подсказывало рабочим, что им надо делать то же самое. Мало-помалу к нему подключились и остальные, пока на участке не был наведен образцовый порядок.
Это не укрылось от глаз начальства. На участок было направлено несколько комиссий, но они ни разу не застали рабочих врасплох. Сыботина премировали и повысили, что еще больше подняло его в глазах товарищей по работе, в глазах Лидии.
Яничка пришла к нему как раз тогда, когда рабочие участка хлынули к нему в комнату с поздравлениями. Этот поток влился и в ее душу, смыв с нее мерзость подозрений.
Сыботин смутно угадывал, что Лидия относится к нему не совсем так, как ко всем остальным. Казалось, она все ждала чего-то. При встрече с ним она заметно оживлялась, стала чаще заходить на его участок, задерживалась, словно невзначай, после работы, не стесняясь, забегала к нему в барак, хотя он жил не один.
Лидия вообще не стеснялась мужчин. Даже когда ее, бывало, спрашивали, не боится ли она поздно возвращаться в свой барак одна, Лидия отвечала:
— Я мужчин не боюсь, боюсь женщин! Мы, бабы, намного хуже.
Иногда она позволяла странные выходки, которые Сыботин не мог себе объяснить.
Могла, например, заявиться, когда он уже спал. Письмо, мол, написала, а марку купить забыла. Зашла, дескать, за маркой…
Сыботин знал, что Лидия пишет письма раз в год, не чаще. Из родных никто никогда к ней не приезжал, будто все ее забыли, да и здесь она ни с кем не сблизилась, ни к кому не прибилась. Все ее сердечные привязанности давали осечку. Появится на горизонте какой-нибудь обожатель, начнут сыпаться в ее огород камешки: «Эй, Лидия, с тебя причитается! Дело-то совсем на мази!» Отшутится в ответ: «А то как же! Обязательно!», а через несколько дней глядь — снова одна. Скора была на знакомства, но еще более скора на разрыв. Те, кто помоложе, после первых же встреч разочаровывались. Им претило изучение характера и всякие другие проволочки, они торопились сразу, при первом же свидании, взять быка за рога. Оставшись на бобах, начинали воротить нос в сторону. Любовь их тут же жухла, чтобы вскоре расцвесть на новом месте. Более серьезных, по всему видно, отпугивали ее строгость и сдержанность, во всяком случае ее трудно было увидеть несколько раз подряд с одним и тем же человеком. Это ее одиночество среди многолюдья невольно вызывало у Сыботина сочувствие. Иногда он, как подобает старшему, шутя подбадривал ее:
— Лидия, ты не думай долго! Смотри, пропустишь свой поезд!
— Я, бай Сыботин, уже пропустила скорый!
— А я о чем толкую: смотри не прогляди пассажирский. Он понадежнее!