— Есть еще и товарный! Самый надежный! Медленно едет, да далеко увозит.
Сыботин задумался над ее словами.
— Ты неправа. Я по себе знаю. Сам вроде на товарном еду.
— А что, разве это плохо?
Сыботин понял, что шутка приняла серьезный оборот. «Товарный поезд», оказывается, не только не пугает Лидию, но и нравится ей.
— Села раз в жизни на скорый и дала маху. Пробовала на пассажирском, снова не то. Теперь вот хочу сесть на товарный.
«Уж не насчет меня ли ты, голубушка, закидываешь удочку?» — подумал после одного такого разговора Сыботин и перестал шутить, боясь, как бы чего не вышло. Он не привык шутить с женщинами, это казалось ему небезопасным. Он был и сам не рад, что затеял этот дурацкий разговор. Единственная женщина, с которой он мог свободно и перебрасываться шутками, и пререкаться, и ссориться, была Игна. С другими он мог говорить только о деле, общался только на работе. Он молча вкалывал за десятерых, никогда не вдаваясь в подробности, кто сделал больше, кто меньше. Старался держаться от женщин подальше, хорошо зная, как опасно шутить с огнем. С него хватало того, что дома вот уже пятнадцать лет жена шпыняет его и пилит за дело и без дела. И Сыботин весь отдавался работе, — в ней видел он смысл жизни. «Может, поэтому меня и наградили», — думал он. И может поэтому на следующий день, когда ушла домой Яничка, на работе к нему подошел вихрастый паренек, осмотрел его с головы до ног и сказал, глядя снизу вверх:
— Вы Сыботин?
Сыботин кивнул головой, занятый своим делом. — А в чем дело?
— Вы отец Янички?
— Что? — всполошился Сыботин. — Что-нибудь случилось? Где она?
Он сам проводил дочь аж до реки. И теперь, когда этот парень произнес имя его дочери с каким-то скрытым волнением, Сыботину вдруг пришло в голову, что Яничка побоялась идти домой, как бы не влетело от матери за то, что не ночевала дома, вернулась сюда и что с ней что-то стряслось.
— Нет, ничего! Я просто хотел… — паренек смущенно мигал глазами, переминаясь с ноги на ногу. — Я… очень хочу работать у вас, на вашем участке.
— А откуда ты знаешь Яничку?
— Так ведь… — еще больше смутился тот, — так ведь село недалеко от завода… рукой подать. Они сюда приходят, мы ходим… на танцы, матч, ну, в общем, молодость… — Он наконец-то справился с собой и посмотрел в глаза Сыботину. — Молодежь теперь легко знакомится! Вчера она попала в яму с водой, я ее вытащил оттуда.
— Так это ты ее спас? А она мне и не сказала!
— Стесняется, как всякая молодая девушка.
— Ишь, старик объявился! Как зовут-то тебя?
— Христо я! Ицко!.. Работаю вон на том участке. Но у вас лучше… Здесь порядок и бригада дружная. Я хочу у вас работать.
— Хорошо, Ицко, переходи к нам! Только чтобы законно! — предупредил его Сыботин.
— Я так и знал! — обрадовался Ицко. — Вы — человек что надо! Теперь мне все нипочем! — и, дружески хлопнув Сыботина по плечу, убежал.
— Бай Сыботин! — крикнула ему из своего железного теремка Лидия, помахав рукой, но он ничего не слышал и не видел, занятый своими мыслями. А она кричала с высоты: «Давай, товарный, дорога-то дальняя!»
Тут только Сыботин ее заметил, кивнул, улыбнувшись, и повел плечами, будто готовясь взвалить на них всю стройку.
24
Яничка не думала, что мать будет так убиваться. Сначала она плакала вместе с ней, потом стала следить, как бы она чего не натворила. Перед ее глазами возникали одна за другой сцены, о которых до сих пор говорили на селе. Она видела, как ее мать замахивается и швыряет комьями земли в инженера и рабочих, приехавших на закладку завода, как встает во весь рост перед трактором в тот зловещий день, когда тракторы и бульдозеры корчевали кооперативный сад, как в глухую ночь тащит с кладбища крест и вкапывает его в саду, под окнами. Этот крест предвещал нечто страшное. И теперь это сбывалось. Яничке тогда все казалось, что кто-то должен умереть, что смерть кружит над их домом, точно сова, свившая себе гнездо под крышей, и подстерегает свою жертву. Девочка не спала по ночам, думая, кто же будет этой жертвой. А после несчастья с дядями учительницы, она просто места себе не находила. Ей все казалось, что с отцом тоже каждую минуту может случиться несчастье — его может убить током, он может попасть под машину, сорваться с лесов и разбиться.
Отец отнес крест на кладбище, но, как только в доме было что-нибудь неладно, ей слышался крик совы и мерещился крест. Сколько раз она вскакивала с постели по ночам с криком: «Ой, мамочка, крест!».
Креста давно не было. Девочка, как и все дети, быстро забыла об этом событии, успокоилась, но теперь, когда мать, наплакавшись и напричитавшись вволю, стала молчаливой, скрытной, ее снова стали мучить кошмары. Стоило Игне выйти из дома, как Яничке начинало мерещиться, что мать преследует крест, гонится за ней, вот-вот настигнет и накроет. Она тревожилась за мать, не зная, как ей помочь. А что если взять и признаться, что ее поцеловал парень?
«Я даже не знаю, как его звать, мама!» — сказала бы она в оправдание. И вся цепенела от ужаса, представив, что было бы с матерью, — и металась по комнатам, как зверь в клетке. Ей всюду чудился зловещий крест.
«Но я же не хотела, мамочка! Он сам это сделал, когда вытащил меня из ямы!..»
«В яму, в яму!..» — стонет крест, раскинув над ней свои черные крылья.
И дома, и в школе ее неотступно преследовала мысль, что она совершила преступление, опозорила себя. Она щупала руками лицо, терла щеки, губы, словно пытаясь стереть с них отпечаток, след преступления, но это было не так-то просто, и ей казалось, что его видят и учительница, и подружки, которые без конца приставали к ней с расспросами, что с ней случилось, как это вдруг она ни с того, ни с сего схватила двойку. И сколько она ни уверяла их, что ничего особенного с ней не случилось, они не верили, догадываясь о чем-то, лукаво посмеивались. Больше всех досаждала ей Ленче. Эта желтоволосая бледнолицая девчушка с острым подбородком и длинными, как жерди, руками и ногами, не отставала от нее даже дома, стараясь выудить из нее признание.
— Какая ты скрытная! — возмущалась Ленче. — Ну расскажи, что ты делала на заводе?
— И слышать больше не хочу о заводе!
— Вот как! Почему? — навастривала уши Ленче.
— Да ну его!
— А что случилось?
— Что могло случиться? Я же была у отца. Только хорошее, ничего плохого!
— А что хорошее?
— Просто хорошо! Хорошо провела время. Пила пиво.
— А-а-а, ты напилась? Пиво одурманивает…
— А меня не одурманило!
— А сколько бутылок ты выпила?
— Нисколько. Я только попробовала.
— А еще что?
— Танцевала.
— А-а-а! С кем?
— С рабочими, товарищами отца!
— Ишь ты! Вот это здорово — танцевала с рабочими! А как зовут того, с кем ты танцевала?
— Да я откуда знаю!
— Как же ты танцевала, а не знаешь с кем? Разве он не знакомился с тобой?
Ленче подпрыгивала то с одной, то с другой стороны, как обезьянка. Так и льнула к подруге, так и лезла в душу — уж очень ей хотелось выведать все. Она вся раскраснелась, переживания Янички волновали ее, разжигая в ее сердечке смутное чувство радости. А Яничка уже готова была во всем признаться. Она чуть не открылась перед подругой, что дело вовсе не в товарищах отца, что встретилась она там с одним вихрастым пареньком и что случилось то-то и то-то… Вот и вся ее тайна. Она, пожалуй, рассказала бы обо всем, если бы не горе матери, которое комком подступало к горлу, мешало излить душу.
— Какая ты счастливая, что можешь ходить на завод когда тебе вздумается, танцевать и пить пиво, как взрослая. А вот нас не пускают, — жаловалась Ленче, глядя на Яничку с нескрываемой завистью. Поохала, поахала и умчалась, чтобы поскорее растрезвонить девчонкам и мальчишкам о том, что Яничка танцевала на заводе и пила пиво и поэтому не выучила урока.
Яничка зарекалась, что ноги ее больше не будет на заводе. Ей казалось, будто в следующий раз с нею должно случиться нечто страшное — самое страшное на свете, после чего ей уже больше не выбраться из пропасти, над которой будет торчать крест позора и проклятия!
Но как-то раз погожим вечером с улицы донеслось легкое посвистывание:
— Фь-ю-ю, фью-ю-фью, фью, фью-фью-фью!
Что это? Будто вороватый дрозд свистит в винограднике. Яничка прислушалась. Нет, это не дрозд. Звук стал ясным, отчетливым.
— Фью! Фью!
Она подбежала к окну — никого, бросилась к другому. Свист уже напоминал гудок паровоза. Яничка уронила книгу, которую в растерянности прижимала к груди. Там, на улице, перед домом, стоял парень, тот самый — вихрастый, кучерявый. Правда, он немного пригладил спереди свой непокорный чуб, но лицо его показалось Яничке таким страшным, что она в диком испуге отпрянула от окна.
— Ой, мамочка! — запричитала Яничка, но мать была на работе и ничем не могла ей помочь. Яничка перепугалась до смерти, сама толком не зная чего, и не могла сообразить, что ей делать. Стояла посередине комнаты, не спуская глаз с открытой двери во двор. Она могла бы одним духом перемахнуть через широкий двор и скрыться в саду, но вместо этого продолжала стоять, как вкопанная.
— Фью-фиу! — настойчиво свистел юноша и даже негромко позвал: — Яничка!
Голос был звучный, приятный. У нее немного отлегло от сердца. Парнишка еще раз свистнул и снова окликнул ее. Затем вошел во двор. Голос звучал приветливо, в нем не было и тени угрозы. Собаки в доме не было, и парень, подойдя к самой двери, крикнул уже громко:
— Эй! Яничка! Выйди на минутку! Привет тебе от отца!
Яничка приоткрыла дверь и выглянула во двор. Парень стоял у порога. Теперь он показался ей добрым, таким, каким запомнился с первой встречи. Яничка осторожно высунула голову, схватившись дрожащими руками за концы кос, словно в них ища спасения и поддержки.
— Кого тебе надо? — спросила охрипшим от страха, не своим голосом.
— Тебя, Яничка! — обрадованно сказал он и ловко прыгнул на ступеньку крыльца. Яничка в испуге шарахнулась от него и захлопнула дверь.