Он почувствовал себя здесь чужим. Как это могло случиться? Он ведь никогда не чуждался их. Правда, много работал на стороне, в чужих местах, но к своему дому, к селу своему был привязан всем сердцем. Вырвется у него, бывало, свободный день или час — он идет на работу в кооператив. Но вышло так, что течение несло его в одну сторону, а орешчан — в другую. Между ними пролегла глубокая пропасть, и они стояли теперь у ее края — он по одну сторону, а его односельчане — по другую. И виной этому жена, Игна…
— У меня есть сведения, — сказал председатель, стараясь перекричать ропот, нарекания и угрозы, сыпавшиеся со всех сторон, — что вы готовитесь оказать сопротивление. Предупреждаю вас, поскольку и меня предупредили…
Это окончательно взорвало людей.
— Что? Может, арестуете? Берите! Бейте! Стреляйте! Видно, к тому идет!
— От овчарни не отойду! — вышел вперед Данчо. — Подожду, но не отступлю! Вместе с овцами сожгу! Вы как думаете — с народом шутки шутить?.. Сегодня посылаете нас в леса, завтра вам придет в голову вырубить эти леса, настроить себе там дач на свежем горном воздухе, а нам — опять убирайся! Кто мы, по-вашему, волки или люди? Только вроде не мы, а вы больше на волков похожи! Совсем озверели, облик человеческий потеряли!
Он погрозил огромной суковатой герлыгой и отступил назад, в темноту.
— Чего сидеть-то? — прогремел из темноты его голос. — Вставайте! Мы свое слово сказали, а там уже их дело — слушать нас или нет.
Вспыхнувшее на миг яркое пламя озарило Данчо. Сыботину показалось, что на плече у него не герлыга, а крест. Он вспомнил Игну. Да, эти отчаянные люди способны на все.
— Пошли! — чабаны, как по команде, поднялись со своих мест и, вскинув герлыги на плечи, стали расходиться.
Страх поселился в ночи. Пастухи удалялись в гробовом молчании, яростно попыхивая из трубок. Что они задумали? Туча так и не пришел. Сыботин и председатель остались одни у догорающего костра.
— Я говорил товарищам, что нельзя этого делать, ничего не выйдет, — как бы оправдываясь, сказал председатель, хотя ему уже было не привыкать к разным историям. — Так нет, они заладили свое: «Попробуйте, может быть сумеете договориться, меньше будет неприятностей».
Сыботин молчал, глядя на потухающие угли.
— Решено — сделано! Придут и как с кладбищем, — снова отозвался председатель.
Сыботин посмотрел в сторону кошары. Мрак был сильнее светлого кружочка костра. Он надвигался со всех сторон и гасил огонь. Сыботин чувствовал, что и в душе его что-то гаснет. Ею тоже овладел мрак.
— Как с кладбищем, так и с фермами, — успокаивал себя председатель, хотя прекрасно понимал, что если начнут сносить кошары, то тут уж добра не жди.
— Но что они надумали? Что могут сделать? — спрашивал он Сыботина.
Сыботин сидел у очага и молчал… Председатель, не получив ответа, ушел, Сыботин остался один.
— Ничего они не могут сделать! — долетел до него голос председателя.
Ему стало страшно. Много раз Сыботину приходилось ночевать в кошаре одному, но то было совсем другое. А теперь все ушли, сбежали, бросили его одного…
Светлое пятно потухло. Все потонуло во мраке. Казалось, этот мрак был пронизан насквозь болью и тревогой села. Сыботин не произнес, а простонал в темноту:
«Эти люди правы. Нужно сначала их обеспечить. Сколько можно измываться над ними, держать в черном теле!»
28
На темном небе, над самым Вырло, вдруг рассыпались искры, будто кто-то растолкал звезды и они, ошеломленные, заметались по небу, начали стремительно падать, сталкиваясь друг с дружкой, разрывая серебряные нити и все ярче освещая небо призрачным светом. Подул легкий ветерок, рассеял искры и край неба залила тьма, которая казалась теперь еще гуще. Но это длилось всего один миг. Над Вырло взвился яркий сноп искр. Над холмом, все усиливаясь, мерцало сияние. Рождались все новые и новые круги, светлые дуги все шире опоясывали небо, заливая холм зловещим красным светом.
Орешец спал. Только Игна не спала. Душу ее всю ночь жгло огнем. Одной рукой она как бы гасила этот огонь, а другой подкладывала в него сухих дров. Мужа она проводила обратно на завод. Сыботин ушел, убедившись, что сколько он ни сиди на селе, все равно ничего не добьется. Думы роем вились у Игны в голове, мешая ей заснуть. Сон упорно не шел. Она лежала, глядя в окно, за которым стояла тихая летняя ночь, и вдруг заметила, что небо начало светиться. Ей не раз приходилось видеть огни на холмах, но на этот раз свет был какой-то особенный. Он то потухал, то разгорался с новой силой, извергая мириады искр и огненную пену. Игна вскочила с постели и распахнула окно. Нет это ей не приснилось, не привиделось.
— Пожар! — не своим голосом закричала Игна. — Овцеферма горит!
Она кинулась от окна, быстро натянула на себя платье и, хлопнув дверью, растрепанная, с задравшимся подолом, понеслась в село. Село спало. Спал и председатель, крепко обняв молодую жену.
— Эй! — крикнула Игна у ворот, но никто не отозвался.
Она двинула калитку ногой, так что доски затрещали, вихрем взлетела на крыльцо и забарабанила кулаками в дверь, а потом и в окно.
— Вставайте! Скорее!
За стеной послышался шум. Дрогнула занавеска, и из-за нее показалось заспанное лицо председателя. Затем вспыхнул свет, и он, натянув брюки, показался на пороге:
— Что случилось Игна? Опять несчастье…
— Опять! — крикнула не своим голосом Игна и вытянулась, как струна, в сторону зарева: — Не видишь? Кошара горит! Чабаны подожгли кошары, чтобы никому не достались.
Председатель ринулся в дом, что-то схватил и выбежал на улицу. За ним выскочила и Мара. Игна бежала впереди, громко крича:
— Пожар! Ферма горит! Чабаны подожгли кошары…
Отовсюду бежали люди. Затарахтели ведра, бочки…
Вдруг председатель остановился, как вкопанный.
— Это не ферма! Смотрите! Ферма внизу, с этой стороны Вырло, а горит где-то дальше, за Вырло! Смотрите!
Игна схватилась за голову, и из груди ее вырвался раздирающий крик:
— Завод!
Бросилась вперед и снова прикипела к месту, в отчаянии повторяя:
— За-вод! Подожгли завод!
А зарево все росло. Игна заметалась, словно ища спасения. Подбежала к председателю и его жене и прерывающимся от страха голосом выговорила:
— Дикий Данчо сказал, что они не простят рабочим!.. Из-за кошар завод подожгли!..
Обагренная пламенем пожара, она вытянула руки вперед и завопила:
— Ну что? Взяли? Так вам и надо! Вот вам земля! Берите, берите землю! — Голос ее перешел в истерический визг и сорвался. Но спустя мгновенье, словно придя в себя, она закричала ясным, трезвым голосом: — Эй, люди добрые! Вставайте! Завод горит! Мужья наши горят! И село сгорит! Что ж вы стоите, ведь живьем сгорим!
Голос Игны разносился по селу, как набат… Люди вскакивали с постелей, хватали — кто ведро, кто лопату, кто багор — и мчались в сторону Вырло. Игна подняла на ноги все село, бить в церковный колокол не было никакого смысла. Дребезжали ведра, тарахтели телеги, ревели моторы грузовиков, гремели пустые бочки, ржали лошади, мычали коровы.
Метались в отблесках зарева перепуганные люди.
Пробегая мимо овчарни, Игна крикнула:
— Данчо! Завод горит!
Данчо спросонья покрутил головой и засмеялся. Потом увидел зарево, и улыбка сбежала с его лица.
— А ведь верно — горит!
Сказав это, он весь сник, лицо его помертвело. Пошатнувшись, словно от толчка, бросился к огромному медному котлу, вскинул его на плечо и загудел как в бочку:
— Бежим скорее! Сгорит завод, и мы сгорим!..
Пожар набирал силу. Небо переливалось всеми оттенками розового цвета. Краски вспыхивали, гасли и снова загорались волшебным светом.
Впереди всех бежала Игна с коромыслом на плечах, бренча медными котлами — менцами. В этом бегущем, толкающемся потоке была и Яничка. Она ныряла в толпе, спотыкалась, старалась догнать мать. Но даже в этой неразберихе она не забывала время от времени скашивать глаза на свои банты, с которыми больше не хотела расставаться ни за что на свете. Она летела на крыльях, чтобы спасти завод и того, кто принес ей эти ленты. Как он там? Наверное заснул, спрятав у сердца ее первое письмо. А вдруг пожар застиг его врасплох? Вдруг он сгорел в этом адском пекле?
И Яничка испуганно закричала:
— Мама! Ма-а! Где ты, мама?
На ее языке это значило: «Ицко! Где ты, Ицко?». Голос матери слышался где-то впереди.
— Подожди же меня, мама!
Вначале весь холм Вырло с овцефермой и отарами красиво расцвел в море света. Затем в небо взвились огромные огненные языки, посыпались искры, стало жутко. С холма текли отары овец, в страшном переполохе налетающих одна на другую, спотыкающихся, очумелых. Тревожно звякали в ночи колокольчики.
— Мама! Ма-а-а! — Яничка наконец догнала мать, когда толпа перевалила через вершину холма и замерла, ошеломленная.
Горел завод, верхняя его часть — со стороны кладбища. Как будто небо мстило за кладбище. Мертвые сводили счеты с заводом за то, что их потревожили. Но Яничка не думала об этом. Ее поразила красота зрелища. Она никогда не видела завода в таком освещении. Здания цехов, высокие трубы, башенные краны в отблесках пожара казались странными, призрачными, как в сказке. На какое-то мгновение она забыла, что горит завод, и как завороженная смотрела на эту фантастическую картину, но тут же опомнилась, повернулась лицом к огню, и восхищение сменилось паническим страхом. Горел завод, и вместе с ним горела ее первая любовь, ее любимый. У нее даже ноги подкосились, и вне себя от ужаса она закричала:
— Мама! Ты здесь, мама?
Но Игна не слышала ее крика.
— Тушите! — кричала Игна размахивая руками. — Скорее тушите!
На ее языке это значило: «Сыботин горит! Что вы за люди, скорее гасите!»
Она первая схватила ведро и выплеснула воду в пылающую, бушующую лаву. Это была капля в море. Но ее примеру последовали другие. Прибежали на помощь и крестьяне из других сел. Со всех сторон полилась в огонь вода, точно дождь пролился над пожаром.