Крестьяне тушили пламя с опаской, молотили его баграми, словно гадюку, копали лопатами землю и швыряли в огонь. Никто из них не осмеливался броситься в огонь. Только Игна, разлетевшись с ведром, точно решив выплеснуть воду в самое жерло огненного змея, влетела в огонь и еле ноги унесла. А строители все время были там, в самом пекле, метались среди дыма и пламени, словно тени. Эти люди, казалось, были выкованы из железа. Они рассекали пламя струями воды, точно мечами, крушили его, топтали. Гудели машины, шипели насосы. Завод боролся с огненной стихией, встав против нее своей железобетонной грудью.
В самый разгар битвы с огнем Игна вдруг увидела сквозь стену огня, как какая-то огромная железная пасть снова и снова изрыгает в огонь лаву земли. Кто в этом аду управлял такой умной машиной, которая была здесь нужнее всех? Вглядевшись, Игна вздрогнула и чуть не выпустила из рук ведро. В железной кабине крана сидела та, которую она недавно побила. Лицо Лидии пылало, точно раскаленное железо. Может, железная коробка, в которой она сидит, накалилась и жжет ее, а она при всем желании не может выпрыгнуть оттуда? Живьем сгорит. «Пусть сгорит!» Игну вдруг словно обдало жаром. Она ужаснулась своей жестокости, по спине забегали мурашки. Она схватила ведро с водой и изо всех сил плеснула водой в огонь…
Что-то сгорело, высохло в эту ночь в ее душе.
Яничка оставила мать и в тревоге перебегала от одной кучки людей к другой. Подбегала к самому огню, словно ища кого-то. Каждого вихрастого парня принимала за Ицку. К одному даже бросилась с радостным возгласом: «Ицко!» Слава богу, он не услышал. А она, увидев, что обозналась, попятилась и бросилась бежать Перешла на другую сторону горящего здания, проталкивалась меж рабочими, изредка бросаясь к кому-нибудь из них с криком:
— Ицко! Ицко!
Никто не ушел с пожара до утра. Откуда вдруг взялся этот пожар? Пока гасили, никто об этом не думал. Целую ночь рабочие и крестьяне из окрестных сел бились с огненной стихией и победили. И тогда, собравшись у еще дымящегося пепелища, опаленные, пропитанные дымом, стали спрашивать друг друга: «Кто?»
— Хороший у нас народ, товарищ Слынчев! Правильными людьми показали себя и наши чабаны! Они своего добиваются, да вы не хотите их слушать, — сказала Игна секретарю, встав впереди чабаньих герлыг!
— Теперь мы сами уйдем с фермы, — махнул обгорелой герлыгой Данчо и, повернувшись к Солнышку спиной, продолжал:
— Поймите, что мы ведь тоже люди.
— Бросьте вы эти фермы, товарищ Слынчев, — вмешался Туча. — Сейчас не до этого!
— А ты, Туча, знаешь, что значит пожарище? — промолвил старый чабан дед Велко, махнув рукой в сторону пепелища. — Не знаешь, потому, что ты свой дом продал, а мой когда-то сожгли фашисты! — И, помолчав, добавил: — Вам сейчас ой, как трудно — поэтому мы отступимся. Сегодня же, хлопцы, начнем разбирать кошары и переносить их на другое место. Нет, плохо знают нас, крестьян, такие товарищи, как Слынчев. А люди в беде познаются, лихо кажет, кто на что способен.
Усталые, разбитые расходились по домам крестьяне, слыша за спиной гудение машин. На заводе, который лишился этой ночью одного из своих корпусов, началась обычная жизнь. Этой ночью ему отрезали мизинец, но он мог работать остальными девятью пальцами. Пепелище дымилось. Небольшая кучка пожарных кончала свою работу, а с завода уже доносился обычный ровный гул. Этот гул больше не казался орешчанам ненавистным, а, наоборот, вселял в них надежду.
За толстым бетонным столбом в лучах восходящего солнца стояли Яничка и Ицко.
— Я первый увидел пожар и сигнализировал, — с гордо поднятой головой хвалился Ицко.
— А я все думала о тебе. Боялась, как бы не сгорел. Только когда увидела тебя, успокоилась. Ты получил мое письмо?
Ицко кивнул головой.
— Теперь тебе ясно, какую ты кашу заварил?
— Я заварил, я и буду расхлебывать. Только не поддавайся на провокации матери!
— Больше не будешь приходить к нам! Только письма! Да по почте не присылай, а то мать перехватит, кожу с меня спустит!..
— Не лыком шит, знаю, что к чему. Ничего, осталось всего два-три месяца!.. Но зато как откроется осенью техникум, вот тогда мы заживем!
— Но, говорят, техникум будет в нашем селе?
— Села больше нет! Крест поставь на вашем селе! Все будет здесь, на заводе!
Яничка беспокойно оглянулась по сторонам, боясь, что ее могут увидеть, а Ицко изловчился, чмокнул ее в губы и ласково потрепал по плечу.
— Ну, а теперь беги!
— Ты же давал слово, что больше не будешь?
— Хорошо, хорошо! Хватайся за бантики и беги!
Яничка засмеялась, тут же простив ему все. Зажав в кулачках кончики кос, помчалась догонять мать. Солнце, с утра утопавшее в дыму, всплыло над лесом.
29
Только покончили с пожаром на заводе, как вспыхнул новый пожар — в доме Тучи.
Крыстьо Туча никогда не отличался жадностью. Но слух о продаже дома принес ему такую «славу», какой не знал никто в его роду. О Тучах на селе всегда можно было услышать только хорошее. Старый Туча был человеком зажиточным, но никогда не был стяжателем. Он не знал, что такое вражда из-за межи, всегда был готов помочь людям: давал волов, если кому нужно было перевезти снопы, сено, привезти дров или свозить зерно на помол, никогда не зарился на чужое добро. И сыновья пошли в него, и дочери, которых разнесло ветром по окрестным селам, словно белые облака по небу. Все они славились богатством души. И за это все им платили любовью и доверием. Крыстьо, младший из Туч, тоже был человеком честной и широкой души.
И когда по селу разнеслась весть, что он торопится продать свой дом, все село вдруг возненавидело его лютой ненавистью. Туча стал замечать, что люди, которые раньше были готовы идти за ним в огонь и воду, стали смотреть на него косо. Он проходил селом, чувствуя на себе недобрые взгляды орешчан, люди явно избегали его, чуждались. Туче было горько. И хотя в глаза ему никто ничего не говорил, он знал причину такой перемены. Все дело было в том, что он остался таким же, как и раньше, а люди считали его изменником, предателем.
Разве можно было назвать изменой продажу дома, который строил еще его покойный отец, несколько дней не доживший до новоселья? Вначале он был уверен, что это его личное дело. Ведь он не посягает на чужое. Продает свое, да и то лишь потому, что вынужден жить в другом месте. Два дома иметь не годится, а переехал из села он не по своей вине. Он ведь хотел остаться, а его наказали за это и все равно заставили перейти на завод. Разве он не волен поступать так, как захочет? Столько народу уехало из Орешец и все продали свои дома! Переехали в другие села, города, некоторые перебрались аж в Софию, купили себе квартиры, и никто ни слова, хоть бы хны, а на него вдруг все ополчились.
Туча послушался жены и записался в жилищный кооператив, хотя ему это дело было очень не по душе. «Я сама займусь продажей дома. Ты только будешь подписывать документы, потому что дом числится за тобой!..»
Он согласился не из жадности, а по необходимости. И лишь когда все село встало на дыбы, понял, что задел самую больную струнку в сердцах людей и из-за этого загорелся весь этот сыр-бор.
Крыстьо Туча был опорой села Орешец, его знаменем и надеждой.
Орешчане тяжело перенесли его переезд на завод, но, работая на заводе, он все-таки одной ногой был на селе. Каждый вечер мог забежать домой, и все, у кого что наболело, могли с ним поговорить, посоветоваться. Людям иногда казалось, что он вовсе и не переходил на завод, а просто очень занят — по целым дням пропадает где-то в поле, проводит очередную кампанию. Кончится запарка, и он снова вернется в село. Но пусть Туча уже не председатель, все равно на заводе он свой человек, опора, столп. И когда по селу разнеслось, что он продает дом, все встревожились.
— Туча уезжает из Орешец! Навсегда!
А это значило, что и у них уже не будет такой надежной опоры на заводе.
Дом для орешчан значит много. Даже если не живет в нем человек, но раз дом стоит, то и хозяин здесь, с ними. Где бы он ни находился, куда бы ни заносили его ветры — рано или поздно вернется, потому что его ждет дом, очаг. Может, пять, может, десять, может, всего раз в год, но заглянет в родное гнездо. А раз дома нет, тут уж все кончено. Зачем ему приезжать? К кому? К друзьям? Друзья в разлуке забываются.
Там, на новом месте, он найдет новых друзей. Старые друзья уходят с домом вместе. Тот, кто поселится в этом доме, заведет себе новых друзей-приятелей.
Раньше, бывало, при встрече улыбнутся, пошутят:
— Эх, Туча, Туча, где тебя носят буйные ветры?
Пригласят в гости, выпьют по чарке. А теперь вот нос воротят, как от зачумленного. Туча ходил по родному селу, как чужой.
— А знаешь, не продавал бы ты лучше сейчас дом, а? — заметил ему как-то новый председатель, застенчиво переминаясь с ноги на ногу.
— Да я говорил жене, а она свое: «Не могу жить в двух местах сразу! И там дом, и здесь дом».
— Она, конечно, права. Но сейчас не время. Понял? Знаешь, какая молва идет о тебе: «село, мол, гибнет, а он дом продает. Пароход идет ко дну, а капитан… бежит первым».
— Да-а! — протянул Туча и с тяжелым сердцем пошел домой.
— Что случилось? — спросила жена.
— Не буду продавать дом! — отрезал он. — Не хочу себя позорить! До чего докатился — каждый считает меня последним ничтожеством, плюет на меня.
— Чего им от тебя надо? Чтобы ты им подарил свой дом, а они в нем ясли откроют!.. Как бы не так! А тебе они подарили что-нибудь за все эти годы — за то, что горб гнул?
— Никто мне ничего не дарил, да мне и не надо никаких подарков!..
— Тогда что им нужно? Дзипало вон продал землю, и скот еще до вступления в кооператив, положил деньги в карман и удрал в город, а ты отдал все, а получил шиш. Так или нет? Почему Младенчо Дучето продал цыганам дом и купил квартиру в Софии, а тебе нельзя?
— Пойми, я не Дучето! Я Туча!
— Если ты Туча, так это не значит, что ты должен всю жизнь давать, ничего не получая!