из этой сельской стихии новую силу, которая сделает Болгарию счастливой.
Дянко Георгиев знал, что спорить с Солнышком бесполезно и опасно. Надо молчать и терпеливо переносить все его нападки. Более того, надо признать себя виноватым во всех бедах, в таких случаях секретарь обычно менял гнев на милость. Дянко долго молчал, но всему есть предел. Его охватило страстное желание высказать Солнышку все, что накипело на душе. Как тут молчать, когда невинных людей упрятали в тюрьму, допрашивают, да еще небось и лупят, чтобы сознались, кто поджег завод. Разве можно молчать, когда хозяйство его еле перебивается с хлеба на квас. Тут еще не так взвоешь! И когда он решился на все, ему стало легко. Пусть Солнышко ругает его, сколько хочет, пусть обсыпает угрозами — ему теперь все равно.
— Я приказал выпустить этих чабанов. Нужно было их проучить хорошенько. Все это бывшие сторонники оппозиции. Если их сегодня не припугнуть как следует, то, как знать, завтра они, может, нам глотки перережут. Иди в сельхозотдел и там согласуйте все цифры по выполнению и перевыполнению плана.
— Я уже был там перед тем, как придти к вам, и сказал, что мы не можем выполнить план, который нам спустили. Они согласились.
— Кто согласился? — протянув руку к кнопке звонка, удивленно спросил секретарь.
— Товарищи из отдела. Они все поняли и согласны, что теперь, особенно после того, как разорили фермы, нет никакой надежды на выполнение.
— Я дал указание руководителям завода послать вам людей на постройку ферм на новом месте.
— Но когда еще это будет!.. Да пока скот привыкнет к новому месту… Вот и вы часто ездите и по себе знаете, что на новом месте плохо спится.
— Я везде хорошо сплю: и в гостинице, и в машине, жаль только, времени не хватает для сна!
— Дело не в этом. Ведь коровы, если их хоть чуть потревожить, перестают давать молоко. Вы знаете будочника бай Дафина. Так вот его корова перестала доиться, потому что поменялось расписание поездов.
— Ничего страшного!.. — замахал руками Солнышко. — Если накормить ее как следует да помассажировать вымя — так и молоко будет… Да мне ли тебя учить! Ты должен это знать лучше меня!
— Потому и говорю, что знаю. Все это не так просто, гораздо сложнее, чем планы составлять.
— Слушай, Георгиев, я тебя уже раз выручил, можно сказать, спас от неминуемой тюрьмы. Я тогда сказал: «Оставьте его! Он еще молод, способный специалист. Исправится…» — Солнышко встал в позу вратаря. — А ты вместо благодарности, вместо того, чтобы помогать мне, всячески стараешься подставить ножку, игнорируешь мои указания. Да знаешь ли ты, что есть указание привлечь тебя к ответственности. Не только к партийной, но и судебной. Но я… решил дать тебе последнюю возможность спасти свою честь коммуниста. Хотя… какой ты коммунист? Я же знаю, как ты пролез в партию! Таким же способом, как когда-то отец твой в кооператив… А только что я получил сообщение и о твоей жене… Она, видите ли, утверждает, что судьба болгарской нации под угрозой — Болгария, мол, при коммунизме станет страной цыган. И правильно товарищи предлагают уволить ее, направить в какую-нибудь цыганскую школу или турецкую — в Родопы, раз она может письменно заявлять, что турки и цыгане размножаются, как кролики, а в болгарских семьях рождаемость сведена на нет. Только человек, в чьих жилах течет не болгарская кровь, может писать такую ересь! Ишь, распоясалась! Ты думаешь, мы ничего не знаем? У меня в сейфе и на нее собрано достаточно материала. Не заставляй меня открывать этот страшный ящик! Небо с овчинку покажется! Думаешь мы не следим за ее экскурсиями на завод? Вроде водит учеников, а сама так и рыщет по заводу… Знаем, кого ей надо!
Дянко Георгиев ослеп от боли. Солнышко словно полоснул его по сердцу ножом. Этот тип не стесняется плевать в чистую душу жены! Дянко никак не мог оправиться от удара. «Зачем он приплел Мару и кто посмел обливать ее грязью? Кто этот подлый доносчик? Кроме Савки, жены бывшего партсекретаря, которого перевели на работу в райпотребсоюз, больше некому! Она и тогда, когда ребята помогали чистить кукурузу, поднимала шумиху».
Дянко передернуло, когда он подумал, что будет с Марой, если она узнает об этой гадости.
И Дянко обмяк, растерялся… Он готов был стерпеть любые надругательства, понести любое наказание… Пусть делают с ним что хотят, только бы ее оставили в покое. Ему было хорошо известно, как она ранима. Это может погубить и ее, и ребенка!..
Он знал, что Солнышко не из тех, кто бросает слова на ветер. Нет, Солнышко выгонит его из председателей и глазом не моргнет. Исключит из партии, сотрет в порошок… Если бы это случилось раньше, до женитьбы, он бы не боялся, боролся бы, но теперь он не один и не имеет права рисковать. С этим деспотом по-человечески не договоришься. Он требовал беспрекословного, рабского подчинения. И Дянко Георгиев впервые почувствовал себя так, словно его связали но рукам и ногам, заткнули рот…
— Что ты вытаращил на меня глаза? Свои законы устанавливать не позволю! Подумай как следует и, засучив рукава, принимайся за дело. Ты и теоретик и практик. Не мне тебя учить, как стать на горло этим хитрым бестиям, орешчанам, выжать из них все, что можно. Ясно? Нам нужен всего один год — один только год — и завод вступит в строй. Тогда возьмемся и за село, тогда начнется процесс его возрождения и процветания. Герой только тот, кто способен перенести самые трудные испытания.
Дянко смотрел секретарю прямо в глаза. Казалось они светились подкупающей искренностью. Можно было и в самом деле подумать, что этот человек верит в свои слова. Но Дянко знал его, как облупленного.
— Выбирай одно из двух: или почет, или… — прошипел Солнышко, — раздавлю, как гниду! Мокрого места не останется. Ты что из себя воображаешь? Думаешь те, за кого ты хлопочешь, заступятся за тебя? Никто из них даже пальцем не пошевелит. Да и кто посмеет? Видишь ящик? Здесь лежат документы, в которых все указано и доказано. Отец твой был кулак, по семь шкур сдирал с односельчан, так вот пишут о нем товарищи. Да и у самого у тебя рыльце в пушку! Кажись, и ты ходил в бранниках[21]. Это еще с первого обследования мне известно.
— Что за ерунда? Я тогда еще в прогимназии учился! — воскликнул Дянко, но поймав холодный змеиный взгляд Слынчева, отшатнулся.
— Это не важно!
Слынчев разошелся. Словно поезд с отказавшими тормозами, он теперь несся по инерции, сметая все на своем пути.
— В твоем возрасте ребята становились ремсистами[22], партизанами, а ты… Какие у тебя заслуги?! Ты стоял в стороне и выжидал… Думаешь, мы не внаем, чем ты дышишь? Все знаем!
«Неправда!» — кричало все существо Дянко.
— Неправда это! — хотел он крикнуть вслух, но не мог.
— Почему у твоего отца во время войны радиоприемник не был опечатан? У всех опечатали, а у твоего отца нет!
«Так ведь люди у нас слушали передачи из Москвы и сообщали народу правду о событиях…» — хотел возразить Дянко, но крик Слынчева лишил его голоса.
— В порошок сотрем не только тебя, но и жену, и ребенка! Вы ведь ждете ребенка? И ему достанется на орехи, как вырастет! Знай это, и крепко заруби себе на носу.
Дянко Георгиев был словно громом оглушенный. Он не знал за собой никаких грехов. Все, о чем говорил сейчас секретарь, было клеветой. Но как это доказать?
— Как ты не можешь понять, что даже если бы ты был чист, как зеркало, как горная река, все равно изничтожу, разобью в пух и прах!
Дянко понял одно: и без того еще слабые, неокрепшие корни, пущенные им в орешчанскую землю, безжалостно вырваны грубой рукой Солнышка. Дянко устыдился своей слабости, толкнувшей его на колени перед Слынчевым. Ему казалось, что с этого дня он неизбежно станет послушным орудием других. Ему уже было безразлично где работать: на земле, в шахте, на заводе, продавцом в магазине… И как это возможно, чтобы так сразу… Но, размыслив, он понял: нет, не сразу! Это началось давно. Словно невидимой пилой Солнышко постепенно, один за другим подсекал корни, которыми Дянко был связан с селом. А теперь, когда Солнышко поставил вопрос ребром, это была встряска, которая оборвала последние нити, дававшие ему силу. Дянко был повержен, раздавлен. Солнышко мог теперь из него веревки вить.
Три дня мучил его секретарь. На третий день он заявил:
— Ты оправдываешь чабанов, говоришь, что не они подожгли завод, а ведь чабаны сами признались? Но этого мало! Они расскажут и кто их толкнул на это, кто надоумил. Ясно, что мы имеем дело с хорошо организованным саботажем… в котором приняли участие ответственные люди, и ты не можешь не знать об этом. Ну, что тебе стоит помочь нам, этим ты окажешь огромную помощь партии и правительству… Разве ты не видишь, какую подлую роль играет главный инженер? Имей в виду: все останется между нами, и…
— Но я ничего не знаю!
В кабинет ввели чабанов. Увидев их измученные лица, он понял, что его ждет. Все было кончено. Страх одолел упорство.
Три дня учительница Мара не находила себе места. Наконец, не выдержала и решила сама поехать в город, узнать, что случилось с мужем.
Ее пугала встреча с Слынчевым. Но вместе с тем Мара, зная характер своего мужа, предполагала, что он сцепится с секретарем, и это не приведет к добру.
Она долго слонялась по коридору, не решаясь войти. Наконец, набравшись смелости, открыла дверь кабинета. Ее муж сидел перед секретарем, низко опустив голову.
— А-а-а, вот и ваша жена пожаловала! — воскликнул Солнышко. — Входите! Прошу! Вы пришли кстати. — Слынчев был сама любезность, даже встал с места и вежливо подал беременной женщине стул. — Ну как? Договорились с заведующим отделом народного образования?
— Нет! — резко ответила Мара, бросив взгляд на мужа. Она впервые беседовала с секретарем в присутствии Дянко. — Я написала заявление, в которой протестую против одновременного закрытия трех классов школы. Я обязана была это сделать, как директор этой школы!..