Дянко так увлекся рассуждениями, что не заметил, как Мара вышла на балкон к ребенку, который проснулся. Детский сон обманчив, недолог. Не успеет мать поднести несколько ложек ко рту, как уже раздается во всю «уа-уа!» что означает: «Я голодный! Покорми меня!» Мара перепеленала сына и, взяв его на руки, дала ему грудь. Отец встал из-за стола и вышел, а мать осталась с ребенком, одна в полной тишине, только слышно было, как агукал малыш. Это агуканье заполняло собой всю комнату и было для матери милее всякой музыки…
Накормив ребенка, Мара встала, взяла его на руки и вышла на балкон. Она смотрела туда, где среди других заводских строений виднелось здание заводоуправления. Она пыталась отыскать глазами кабинет главного инженера, где была единственный раз в жизни, но запомнила это на всю жизнь. Мысленно вошла туда с ребенком на руках и, показав на сына, сказала инженеру: «Вот моя единственная радость, мое счастье! Благодарю вас!» Сказала бы так и вышла. Ей хотелось как-то выразить ему всю силу своей благодарности. Она не виделась с ним с того памятного дня, и ей казалось, что слов «Большое спасибо!», наскоро брошенных ему Дянко, совершенно недостаточно. Но что она может сделать сейчас. Пойти к нему с ребенком и поблагодарить, как это ей пришло сейчас в голову, неудобно и не совсем прилично. Хотя, в сущности, что здесь такого? Любая другая женщина сделала бы это, не задумываясь, без всякого стеснения. Мара всегда учила детей быть скромными, ненавязчивыми, и сама всегда была такой, это был ее принцип в отношениях с людьми. Она привыкла взвешивать каждый свой поступок, каждое слово. Нет, она ни за что не допустит, чтобы досужие языки начали перемывать ее косточки: «Пошла к инженеру? Он был ее бабкой-повитухой, а она теперь несет ему ребенка! Глядите, мол, люди добрые! Словно он ей муж!» Да она еще в селе побывать не успела, орешчанские бабы сразу понесут: «К нам и не подумала зайти, а к главному инженеру потащилась с ребенком!»
Завод гремел. Стройка шла полным ходом. Люди делали все, чтобы осенью могла задымить первая огромная труба. И все это было дело рук инженера, плод бессонных ночей, горячих дней, когда он носился по стройке с утра до вечера, не зная ни отдыха, ни покоя.
«А если он сам придет?» — подумала Мара и улыбнулась этой своей мысли. «Я, — скажет — пришел просто так, из любопытства. Хочу посмотреть, что сталось с тем маленьким кусочком мяса, который выпал на диван в моем кабинете. Дай, думаю, пойду, проведаю».
«А сталось вот что!» — с гордостью подбросив на руках сына, словно показывая его инженеру, сказала вслух Мара.
«Только нет! Он не придет! Не такой он человек! Он слишком горд, чтобы решиться на это. Нет, он не позволит себе прийти к женщине, роженице, в отсутствие мужа!»
Но ей так хотелось, чтобы он пришел! А может, плюнет на все предрассудки, возьмет и придет… Он — главный инженер, руководитель большого масштаба, он обязан проявлять заботу обо всех и в первую очередь о тех, кому сам дал жизнь. Ведь если есть на этом свете человек, которого бы следовало назвать крестным отцом ее ребенка, то этот человек — он, который услышал первый крик ее сына, и, может, передал ему свой гордый дух. Почему бы крестному отцу ее ребенка не придти проведать ее и сына?
Мара гордилась, что ее сын был первым ребенком, родившимся на заводе. Орешчанские женщины, заходившие взглянуть на него, говорили, что это добрый знак. Да еще где родился-то? В самом сердце завода, в кабинете главного инженера. По их утверждениям, это должно было означать, что село и завод скоро сольются в одно. Другого пути нет и не может быть…
«Надо завтра же пригласить к себе инженера!» — решила Мара и стала переодеваться, чтобы выйти с ребенком погулять.
Переодеваясь, Мара услышала на лестнице шаги и невольно подумала: «А вдруг это он?»
Она сама не знала, как это ей пришло в голову, но почему-то была почти убеждена, что это инженер. Как же ей быть, если это он? Неужели сказать ему: «Прошу вас, не входите! Подождите меня внизу!» Нет, нет, нельзя допустить, чтобы он вошел! Она не пустит! Но почему? Почему бы его не пригласить в комнату? Он же может обидеться.
Натягивая платье и мельком взглянув на себя в зеркало, она вдруг подумала о том, в каком положении он ее видел… А вдруг она ему желанна? Ей стало стыдно своих мыслей, она разозлилась на себя и быстро одернув платье, подошла к двери и прислушалась. Шаги раздавались уже где-то выше, на третьем или четвертом этаже…
Плач ребенка вывел Мару из оцепенения. Ребенок кричал, словно взывая: «Ну, что ж ты, мама! Я хочу гулять! Хочу увидеть завод, небо, вдохнуть запах земли!»
Она положила ребенка в коляску, открыла дверь, выкатила коляску на лестничную площадку и только хотела поднять ее вместе с ребенком и снести на первый этаж, как какой-то рабочий, видно тот самый, который только что поднимался наверх и которого Мара приняла было за главного инженера, сбежал по лестнице с верхнего этажа и, улыбнувшись доброй улыбкой, напомнившей ей улыбку инженера, сказал:
— Ну, зачем же вы так? Уроните ребенка! Дайте, я вам помогу! — и, взглянув на свои руки, добавил: — Чистые!
Потом легко поднял белую, сверкающую свежим лаком коляску и вынес во двор. Мара с благодарностью подумала: «Вот какие на заводе рабочие! Добрые, как и он сам!»
Мара покатила коляску по песчаной дорожке к лесу. Коляска катилась легко. Пахло свежескошенной травой. Молодой матери очень хотелось встретить кого-нибудь, кто бы ей сказал новые, еще не слыханные ею слова, такие, от которых сразу стало бы легко на душе.
За эти дни у нее побывало много народу. Тучиха заходила чуть не ежедневно, забегали работницы с завода.
— Это ведь наш ребенок, заводской!
Приходили и коллеги по школе, и орешчанские женщины.
Но за эти двадцать дней она стосковалась по человеческому многолюдью, гулу голосов, смеху, шуткам.
Вместе с новыми чувствами, которыми обогатилось ее сердце после родов, в нем крепло и ширилось огромное любопытство к внешнему миру, жажда поближе узнать бушевавшую за окнами жизнь, окунуться в нее с головой. Она много думала теперь о месте человека в жизни, о долге, чести, верности и измене, гражданской и личной, о том, как высоко может вознестись человек и низко пасть, сам того не подозревая. Убеждая себя, что служит народу, будет служить только себе. Ей хотелось поговорить обо всем этом с кем-нибудь прямо, откровенно, начистоту, услышать голос, который мог бы ей сказать права она или нет. Муж ее последнее время стал явно избегать откровенных и прямых разговоров с ней, а душа Мары требовала разрядки.
И она шла за коляской, думая свою думу и изредка поглядывая по сторонам в надежде увидеть инженера. Он был единственным человеком, перед кем она решилась бы раскрыть свою душу.
Вдруг сзади раздались быстрые шаги. Мара вся встрепенулась, но не оглядывалась. «Он меня увидел и пришел. Что он может подумать, если я остановлюсь или оглянусь!» Она уже, казалось, видела его тень и с трепетом ждала, что вот-вот он ее догонит, заговорит с ней…
— Кака Мара! — послышался сзади голос Янички, и воображаемая тень главного инженера исчезла.
Яничка подбежала и припала к коляске.
— Ой, какой смешной! Почему он так губками двигает? Голодный? — затараторила Яничка. Она готова была схватить маленького человечка на руки и забавляться им, как игрушкой.
— Да нет, он не голодный! — с улыбкой сказала Мара. — Оставь его! Пусть спит.
— Тогда я его покатаю в коляске, хорошо?
— Хорошо! Только осторожно, не тряси.
Яничка довольная, улыбающаяся, покатила коляску.
— А как легко! Какой он хорошенький! И я хочу иметь такого ребеночка… — лепетала Яничка.
— Пламен! Пламенчо! Ты слышишь? Агу! А кто ему придумал это имя, кака Мара?
Мара промолчала, а Яничка вдруг спросила:
— Правда, что главный инженер дал ему это имя?
— Да! — тихо ответила Мара. — Он его крестный.
— А правда, что он пишет стихи?
— Говорят, да.
— Я его сегодня видела, кака Мара! Какой он добрый! Золотое у него сердце, ему бы носить фамилию Слынчев, а не тому…
— А что ты у него делала?
— Нет, это он приходил к отцу. Нам дали квартиру, и он приходил смотреть. Я поступила в техникум, и мы с папой будем жить здесь, а мама переедет потом… Квартира наша на другом конце, но не очень далеко от вас. Я каждый день буду приходить к вам нянчить Пламенчо.
Девочка заигралась с малышом, а Мара снова задумалась. Она думала об инженере, который вон сам ходил смотреть квартиру, беспокоится о людях, следит, чтобы все было в порядке. А то ведь всякое бывает. Строители иногда говорят одно, а на деле выходит другое. В ее квартире все было готово, кроме… раковины на кухне. Ее даже из-за этого на день позже выписали из родильного дома… Вовсе вникает сам, во всем хочет убедиться лично. И главная его забота — люди. В самом деле, чего стоит машина без человека и для чего она создана человеком? Да ведь все для его, человеческого добра и процветания…
Мара мысленно разговаривала с инженером, задавала ему вопросы, получая ответы, которых ждала, которые были ей так необходимы. Невольно она сравнивала, что ответил бы на эти вопросы ее муж. И муж не выдерживал сравнения… «Что ж, — думала Мара. — Сам виноват. Сам, своими руками, уничтожил то, что имел…»
Яничка подкатила к ней коляску.
— А что с… — начала было Яничка, но, застеснявшись, не договорила.
— С кем — с Ицкой? — улыбнувшись, спросила Мара. — Ты ведь за этим прибежала из деревни?
— Ага! — потупившись, сказала Яничка, и глаза ее засветились надеждой.
— А почему ты не спросила главного инженера?
— Стыдно мне, кака Мара, а вы ведь с ним хорошо знакомы… близки…
От этих слов Мара вздрогнула. Как ни приятны были эти, сказанные с такой наивной детской искренностью слова, но ей стало немножко не по себе. Она сразу представила себе, какими глазами будут смотреть на нее окружающие, если вдруг по заводу пойдет молва, что они с инженером близки.