– Ну и что! Этим и цепляет, с ним я как будто в другой мир улетаю, а ухожу от него и плюх опять в свое болото!
– М-да-а, непонятно, кто из вас страус, кто – эмо. А почему Эмо, а не Эму?
– Потому что музыка такая. Психоделический рок, я же тебе уже рассказывала! А эму – слишком банально.
– А «страус» – не банально? Вот это для чего? Страус – он же головой в песок, а задницей кверху: типа один раз не фантомас.
– Не искажай цитату. С этим у него все в порядке. Проверено: мин нет. А «страус» – это про Австралию. Они собираются на какое-то время туда перебраться. Там сейчас много русских, а русским надо что? Правильно: как и всем нормальным людям, хлеба и зрелищ, только своих русских зрелищ. Тоска по дому и все такое, поэтому наших русских музыкантов хорошо принимает своя же русская публика. Все четко.
– Ну, надеюсь, ты-то в своем уме, в Австралию тебя не унесет ветер перемен? – с сомнением в голосе спросила Липа. Она уже ни в чем не была уверена. Ей казалось, что у Фиры совершенно снесло башню, и она может вытворить все что угодно, придумав для своего оправдания какое-нибудь нестандартное алиби. Это она может.
Фира в Австралию не уехала, не решилась оставить маму. Она моталась по стране за своим ЕвГением до тех пор, пока группа СтраусЭмо не скопила достаточно денег для своей авантюрной идеи. В то время с Липой они почти не общались. Фире категорически не хотелось выслушивать аргументы подруги против ее отношений со своим нестандартным избранником – ей хватало мамы с ее причитаниями. Всякий раз, когда Фира заговаривала про Австралию, бывшая чиновница со стальными нервами начинала плакать, а вредный йорик подвывал ей в такт. «Видишь, даже собака понимает, что это навсегда, и мы никогда тебя больше не увидим». – «Что за чушь!» – возмущалась Фира, но интуиция рождала в ней предчувствие чего-то очень нехорошего.
«Ну, что, ПростоФира, ты со мной? Думай быстрее, да или нет – я билеты бронирую. Пока в один конец». – «Я не знаю… Наверное, нет», – Фира впервые была в замешательстве. Изумленный взгляд из-под пряди волос заставил ее съёжиться: «Вот это что сейчас было? Я не понял… А кто мне заливал про судьбоносную встречу, про то, что со мной хоть на край света? Вот, предлагаю тебе край света». Фира продолжала молчать, как школьница у доски перед строгим учителем. «О, женщины! Вам имя – вероломство!». Фира с удивлением подняла глаза, услышав из уст «учителя» цитату из бессмертной трагедии Шекспира. «Что смотришь? Тебе верить нельзя – ты такая же, как все! Слова, слова, слова…» – с презрением в голосе продолжал блистать эрудицией Евгений. Фира торопливо и сбивчиво попыталась объяснить, что у нее особые обстоятельства, что может быть не сейчас, попозже… «Да пошла ты к черту!».
«Мне кажется, я беременна, и потом… У меня же мама». Последовала мучительная пауза, нужные слова ни у того, ни у другого никак не приходили на ум. Фира первой нарушила молчание:
– Мне от тебя ничего не нужно, и аборт я делать не собираюсь.
– Я уже это где-то слышал, – усмехнулся Евгений, – а потом оказывается, что все же очень даже нужно. Я же сказал, вам верить нельзя. Одна надежда на Австралию.
– Не переживай, я у тебя никогда ничего не попрошу.
– Господи, какие же вы все одинаковые, и говорите-то киношными фразами, только актриса из тебя никудышная, – фыркнул Евгений.
– Да не бзди ты! Расслабься, это мое личное дело. И вот сейчас я все решила окончательно, а ты в следующий раз пользуйся презервативом и не разбазаривай свой генофонд, чтобы не сбегать на край света. Кстати, если что, шарик у нас круглый, – Фира снова стала сама собой. Это она теперь строгий учитель, а этот неопрятный долговязый человек – двоечник по всем предметам.
– Мамуль, не переживай! Я никуда не еду. И я беременна, думаю, у меня будет мальчик, – Фира с порога на одном дыхании выпалила важную информацию уставшей от бессонных ночей маме.
– Вот и прекрасно! – обрадованно воскликнула мама и ушла на кухню разогревать ужин.
– Ты про мальчика поняла? – уточнила из прихожей Фира, снимая уличную обувь и надевая теплые домашние тапочки, спрятанные подальше от вредного йорика.
– Да все я поняла! – радостно ответила мама. – Это хорошая новость.
– А как же официальный брак, семья и все такое? Я не узнаю вас в гриме, мадам! – шаловливое настроение овладело всеми обитателями квартиры, включая йорика. Тот, почувствовав метаморфозу в хозяйском настроении, радостно повизгивал и лизал Фирины руки.
– А мы тебя чем не устраиваем? – вместе с маминым вопросом до Фиры долетел звук хрустальных бокалов и столового серебра – это мама сервировала праздничный стол в гостиной.
Кафе понемногу заполнялось вечерними посетителями, в основном сладкими парочками.
– Знаешь, иногда даже хочется сходить ненадолго замуж, понять, что там все-таки хорошего. Я ведь ни разу там не была. Хотя… Глядя на тебя, я думаю, что это гражданский подвиг, а к подвигам я как-то не очень готова, – усмехнулась Фира.
– Я думаю, гражданский подвиг – это воспитание сына, прекрасного умного парня, защитника своей семьи. Твой Женька – настоящий мужчина и прекрасный музыкант, Юльке с ним повезло.
– Спасибо нашей бабушке – это она с ним возилась с рождения и до самой свадьбы.
– А ты билась как рыба об лед, чтобы обеспечивать семью без всякой помощи со стороны биологического папашки. Кстати, где он сейчас? Все еще гоняет страусов по Австралии?
– Без понятия. Если честно, меня вообще не колышет, где он и с кем он. Я ему благодарна за тот светлый промежуток в моей жизни и за то, что он не слишком настаивал на моем участии в его авантюре. Если бы я не устояла и поехала с ним в Австралию, неизвестно, что было бы с Женькой. И вообще, «а был бы мальчик» в этом случае…
– Вот видишь, моя теория работает, – Липа постаралась растормошить Фиру и вывести ее из минорного настроения. – Именно такой Женька нужен был нашему миру в этот период времени. А такой ребенок мог появиться только у тебя и твоего гения. А для того, чтобы появилась Марфа, должны были встретиться мы с Павлом. Ваши бесподобные близнецы могли появиться только у Женьки с Юлькой и ни у кого другого. А у Марфы появится кто-то еще.
У Липы внезапно заныло сердце, она напряглась, как сжатая пружина.
– Что такое? – Фира встревоженно посмотрела на подругу.
– Нет, ничего, – Липа подняла на Фиру глаза и помотала головой, стряхивая совершенно ненужные мысли. – Все нормально, неизвестно куда нас может завести наше богатое воображение.
– Это точно, – согласилась Фира. – Пожалуй, пора по домам. Докинешь до метро?
– О чем ты говоришь? Конечно, докину.
– Павлунтий Дормидонтыч, я дома! – поспешно снимая верхнюю одежду, проинформировала о своем приходе Липа. Она понимала, что задержалась и опять столкнется с плохим настроением мужа. Это было закономерно: голодный мужчина – злой мужчина.
– Я так понимаю, ужинать ты не будешь? – Павел вышел в прихожую и остановился в дверном проеме, прислонясь спиной к косяку.
Липа терпеть не могла этот взгляд исподлобья и эти скрещенные на груди руки.
– Ну почему же? Составлю тебе компанию. Я быстро, пять секунд.
– Можешь не торопиться: я есть не буду.
– Ты что, уже «и сыт, и пьян, и нос в табаке?»
– Не смешно. Просто не хочу, – хмуро отозвался Павел. – Мне все это надоело: утром ты еще дрыхнешь, вечером встречаешься со своей подруженцией. Я вообще не понимаю, для чего тогда семья, если каждый сам по себе?
– Я не сама по себе, я сама по тебе.
– Ну-ну… Трынди-трынди, приятно слушать, – Павел упрямо не хотел сдавать позиции обвинителя.
– Пошли-и-и, Пашка-какашка, – Липа принялась тормошить Павла и тянуть его за руку, изо всех сил стараясь сдвинуть его с места.
Тот слегка покачнулся, но остался стоять на том же месте.
– Ты прямо такой несгибаемый и несдвигаемый: массивный и устойчивый, как славянский шкаф, – Липа, зайдя с другой стороны, попыталась обеими руками подтолкнуть Павла по направлению к кухне, но он не поддавался. – Точно! Ты шкаф: крепкий такой, устойчивый, тебя с места не сдвинешь, – Липа все еще не оставляла попыток подвинуть Павла. – …Тяжелый такой, с кучей заполненных битком полок, закрылся на все замки и главное, все время скрипишь-скрипишь, когда я пытаюсь открыть дверцы.
– А ты тогда кто? Тумбочка?
– Почему бы и нет: продаюсь только в комплекте со шкафом. Я изумительной красоты тумбочка цвета слоновой кости на изящных ножках.
– Во-во! Ножки как у козы рожки, – уже мягче хмыкнул Павел.
– Сам говорил, что у меня не кривые, а сексуально изогнутые ноги, и что тебе это нравится.
– Так это когда было? Вспоминай корова лето! – в глазах Павла появились веселые искорки.
– Это кто это корова?
– Ну не я же…
– Спасибо, Пашенька, я тоже тебя люблю! – рассмеялась Липа и, поднявшись на носочки, победно чмокнула мужа.
Five-o’clock tea
Лишь одно место на земле служило для Липы зоной безусловного эмоционального комфорта. Она обожала забираться с ногами на старенький, чуть потертый от времени диван, надевать теплые шерстяные носочки, связанные заботливыми бабушкиными руками, закутываться в видавший виды плюшевый плед и вести с бабушкой задушевные беседы. Ритуал в маленькой квартирке в старой пятиэтажке был бы неполным без традиционной чашки чая с простыми сушками, вафельным тортом и плиткой шоколада «Особый» фабрики имени Крупской. Вот уже много лет с того самого времени, когда родители отправили Липу в культурную столицу, дабы обрести расширенный кругозор и выбрать достойное учебное заведение, они с бабушкой играли в five-o’clock tea. Липа не сразу адаптировалась к новому классу и к новым требованиям, с кем-то из учителей отношения долгое время не складывались. Больше других ее мучила англичанка, Евгения Георгиевна. На каждом уроке английского она обязательно повторяла «для тех, кто не понял», всем видом показывая, что информация предназначена именно для Липы, что в петербургских школах изучают Royal English с чёткими окончаниями слов, мягкими звуками и ударением преимущественно на второй слог, в отличие от школ провинциальных, где гонятся за пошлой американской модой. После этих уроков Липа приходила домой в плохом настроении, закрывалась в своей комнате и до ужина была занята грустными мыслями. Так продолжалось до тех пор, пока бабушка не предложила ей «Может, по five-o’clock tea?». – «Ты, что, знаешь английский?». – «Обижаешь! Положим, с английской королевой я вот так запросто не смогу пить чай по ряду причин, но на Пикадилли точно не пропаду», – рассмеялась бабушка.