, а Липа не отвлекала ее от этого занятия, терпеливо дожидаясь естественного развития событий. Долг платежом красен: в свое время Фира проявила терпение и выдержку, несмотря на то, что была категорически против страстного адюльтера подруги. Теперь ее очередь. Не звонит – значит, у нее все хорошо. В один прекрасный день все разрулится само собой. Она это точно знает.
Тишину будничного утра нарушил звук паровозного гудка, сообщивший о доставленном СМС. «А поговорить?» – улыбаясь, прочитала Липа. «Ну, ты сто лет проживешь, только о тебе подумала! – радостно сообщила подруге Липа. – Как ты? Что новенького?». – «Все новенькое», – услышала она в ответ.
Липа включила громкую связь, чтобы была возможность использовать драгоценные минуты общения по полной схеме, успевая при этом приготовить себе завтрак и заварить кофе.
– Давай, рассказывай, сейчас только кофейку налью и буду абсолютно в твоем распоряжении. Как поживает твой Чмоня? Все еще козявки жует? Ни тудыма – ни сюдыма?
– А он не мой.
– Я понимаю, что он не твой и формально даже не Дусин, но ты же с ним… Как это сказать помягче… Очень тесно коммуницируешь, – Липа осталась довольна своей находчивостью и корректностью.
– Уже нет. Не тесно. И вообще никак не коммуницирую, – демонстративно равнодушным тоном отчеканила Фира.
– Аллилуйя! Наконец-то. Я так рада! Я правильно понимаю, что ты перевела его в разряд «использованных презервативов»? И чей же это волшебный пендель поставил твои мозги на место?
– Я прочитала СМС-ку у него в телефоне, пока он был в душе.
– Ну ты даешь, мать… Раньше за тобой такого не замечалось. До чего же надо было довести приличную женщину…
– Я согласна, это не очень хорошо, даже совсем нехорошо. Категорически нехорошо. Просто недопустимо. Сама себе удивляюсь. Но… Что выросло, то выросло, не пилите опилки! Короче, я не удержалась, чтобы не прочитать это мерзкое сообщение. Хотя почему оно мерзкое? Нормальное такое сообщение. Очень даже милое, такое прям сюси-пуси: «Сенечка, я скучаю. Приезжай скорее. Люблю тебя».
– И кто это был? Дуся? Как романтично… Столько лет рядом с Чмоней, и все еще скучает!
– Если бы Дуся, возможно, я бы еще проглотила… Поморщилась бы, конечно, но проглотила. А тут не Дуся, а Рома. Можешь себе представить?
– Ого! Вот это попадос! Ко всем его «достоинствам», Чмоня у нас еще и бисексуал. А ты говоришь, один раз – не пи…рас. И как он только решился на такой контакт? Он же такой тревожно-мнительный экземпляр, по два раза руки моет с мылом перед едой до самых локтей, как будто оперировать собирается… Даже не знаю, радоваться за него или огорчаться. Надеюсь, секс у вас был защищенным?
– Ты не представляешь, какой я устроила скандал! – никак не реагируя на последнюю реплику, продолжила Фира. – Самой противно… Орала как резаная.
Пока Фира в красках рассказывала подруге подробности своего расставания с Чмоней, перед внутренним взором Липы одна за другой проплывали картинки произошедшего.
– …Только он вышел из ванной, я ему в нос сунула телефон. «Это вообще что? Кто такой Рома? Ты что, спишь с мужиком?». Он покраснел как помидор до самых ушей. «Ну и кто из вас дама из Амстердама? Мне догадаться с трех раз, или все понятно с первого раза?». Он начал лепетать что-то типа «Мне же надо, чтобы меня любили», что-то про Ганса Селье, про новизну ощущений, ходьбу по краю, про эустресс, «вкус и аромат жизни» и тому подобное.
«Не вспоминай Ганса Селье всуе! – кричала Фира. – Он не для того предложил человечеству свою теорию, чтобы всякие пидо…сы подводили под свое бл…во научную базу». Она в сердцах бросила в Арсения телефон: «Забирай свои шмотки и катись к своему любовнику! И пусть он тебя любит во все места для новизны ощущений. Дусе своей будешь рассказывать про вкус и аромат жизни».
Арсений вновь залился краской и поморщился: «Ну что ты, в самом деле…». – «Это я что? Это ты мне еще что-то будешь говорить? Дуй отсюда! Чмоня… И никогда больше не появляйся в моей жизни! И чтобы я про тебя больше никогда ничего не слышала!». Фира буквально вытолкала Арсения за дверь и с шумом ее захлопнула, немного постояла, прислушиваясь к звукам удаляющихся по коридору шагов, затем выглянула из номера, чтобы повесить на дверную ручку табличку «Не беспокоить». Окончательно убедившись, что осталась совсем одна, она присела на краешек двуспальной кровати в просторном номере загородного отеля, выключила свет настольной лампы и больше часа просидела в темноте, не двигаясь и почти не дыша. Казалось, вся жизненная энергия выплеснулась из нее с бурей гневных эмоций. Потом, не раздеваясь, она залезла под одеяло, засунула руку под подушку и заснула тяжелым сном.
Рано утром ее разбудили лучи неожиданно яркого солнца, прицельно лупившего прямо в глаза. Оказывается, вечером она совсем не подумала о том, что надо задернуть шторы. От кого ей было закрываться? От любопытных глаз? А смысл? Все равно весь этаж стал свидетелем ее истерических воплей. Домой ехать не хотелось. У нее было время восстановиться и подумать обо всем в спокойной обстановке, тем более что за week-end в этом весьма недешевом отеле по обыкновению заплатила она. Да и погоды установились на редкость прекрасные.
Последующие два дня Фира подолгу гуляла одна в сосновом бору по старательно протоптанным дорожкам, ведущим к приватному лесному озеру. Озеро было совсем небольшим, но глубоким, с удивительно гладкой и ровной, как зеркало, поверхностью. На водной глади отражались тесно стоявшие вокруг водоема золотые клены и рубиновые осины, их отражение вполне могло вдохновить какого-нибудь заезжего ювелира на создание дизайнерского колье или ожерелья. Центральная картинка опрокинутого неба с изменчивыми облаками и небрежно разбросанными по воде озорными мерцающими искорками, бегущими с одного берега на другой, вызывала чувство тихого восхищения и блаженного умиротворения. Господи, хорошо-то как!
Несмотря на весьма скромные размеры, озеро представляло собой густонаселенный спальный район прикормленных водоплавающих птиц разного калибра. Фира с интересом наблюдала за парочкой грациозных лебедей, презрительно отплывающих от жирных беспардонных уток, жадно набрасывающихся на куски белого хлеба, щедро брошенные в воду сердобольными постояльцами отеля. Гордая парочка поворачивалась спиной к черни, всем своим видом сообщая «эта быдлота не имеет к нам никакого отношения», и степенно отплывала к противоположному берегу.
На обратном пути к отелю Фира слушала пересвистывание каких-то невзрачных пташек со своими подросшими за лето птенцами, дышала прохладным осенним воздухом и думала-думала-думала про свою прекрасную жизнь. Странно, но никаких сожалений и тем более страданий у нее не было. Она любила жизнь и принимала каждое событие как посланный свыше намек на что-то очень важное. Если что-то происходит, значит, для чего-то это нужно. Понять бы только, для чего все это было… Как там говорится… «Каждый счастливый день – это подарок судьбы, каждый несчастный день – это урок на будущее». Или что-то в этом роде. На этот счет есть масса цитат – выбирай ту, что приходит на ум первой. Вот, например, Лев Толстой утверждал, что главное предназначение человека – это радоваться жизни. Пожалуй, он был прав, другое дело, что постоянно радоваться жизни невозможно, иначе придется усомниться насчет здоровой психики. Быть благодарной судьбе за все уроки – вот это точно ей подходит.
Фира была благодарна Армену-Арсению за все счастливые дни, проведенные вместе, за возможность убежать в параллельную реальность подальше от однообразной будничной суеты. Короткие нелегальные встречи приносили ей ощущение праздника – в те моменты она действительно очень его любила. Но праздник не может длиться вечно – это она хорошо понимала и всегда знала, что рано или поздно все закончится расставанием. Как-то раз, лежа в объятиях на тот момент еще любимого Сенечки, она услышала от него неожиданное размышление вслух примерно такого содержания: «Странно… Люди как планеты: каждый на своей орбите. Иногда они на какое-то время сближаются и движутся рядом, параллельно, но очень близко, а потом – раз! и удаляются на большую дистанцию. И каждый продолжает двигаться по своей орбите, но удаляясь друг от друга все дальше и дальше…». Ей вдруг стало грустно, захотелось плакать. Увидев слезы на Фириных глазах, Арсений как-то отстраненно проговорил: «Это еще не сейчас… Но ты же знаешь, что это все равно произойдет».
Фире многое не нравилось в своем сердечном друге, но до тех пор, пока влюбленность правила балом, она закрывала на это глаза. Больше всего ее напрягала одна его особенность: Арсений (или Армен, как там его правильно называть…) был явно трусоват. Он часто говорил о том, что чуть не спалился дома, шарахался от окна, если, обнимая Фиру, боковым зрением замечал чей-то силуэт. Ему казалось, что за ним кто-то следит. Прямо паранойя какая-то! «Тебе-то хорошо, – говорил он Фире, – не надо ни перед кем отчитываться. А мне каждый раз приходится придумывать новую отмазу». «Да. Мне хорошо. У меня нет никого, перед кем надо отчитываться», – с оттенком горечи думала про себя Фира. Теперь-то она понимала, что Чмоне приходилось отчитываться не только перед Дусей. Она много раз рисовала в своем воображении картинки их расставания, но чтобы так… Больше всего ей было неприятно вспоминать свое собственное поведение. Дембельский аккорд явно не удался – вела себя как истеричная баба… В телефон зачем-то залезла… Орала потом на весь отель… Соседи точно все слышали. Ну, в телефон залезла – это еще куда ни шло, так часто поступают любопытные женщины, а любопытство, как известно, «не порок, а большое свинство». Всего лишь. А вот то, что орала – никуда не годится. Но что теперь делать? Вернуть все взад не получится. Ой, Господи, почему опять в зад… Бр-р-р! Дорогое бессознательное, давай уже без подробностей! Фира усмехнулась впервые за эти два дня. Она выпрямила спину и огляделась вокруг. Какая красота!