Наталия Ермакова
Несколько лет назад у меня была такая полоса в жизни: я падала, и довольно жестоко. В первый раз это случилось в ванной. Я поскользнулась и со всего маху ударилась затылком о чугунный край ванны. При этом руки и ноги как-то чудно перепутались, и я шевельнуться не могла. В голове у меня пронеслось: квартира изнутри заперта на засов, все мои на даче и хватятся меня нескоро… Я смогла высвободить руку и закрыла воду, которая хлестала мне в лицо, потом постепенно смогла встать. К моему изумлению, переломов не было. После этого я была вся в синяках и голова моя болела примерно месяц, потом стала проходить.
Через некоторое время я упала с лесов в церкви, где делала росписи. Высота была примерно двухэтажного дома, подо мной подломилась доска, и я полетела вбок, ударилась ухом о стену. Спасло меня то, что я толстая и застряла между железными лесами и стеной, не долетев до чугунного пола. Опять я была вся в синяках и месяц днём и ночью не стихала головная боль. Ещё не прошли синяки от второго падения, как я упала с лесов ещё раз, и опять удар пришёлся на мою бедную головушку, и тогда мне приснился этот сон.
Мне снилось, что я в Новой Деревне. Батюшка принимает в своём кабинете, и несколько человек в ожидании встречи с ним сидят за столом и пьют чай. Я вижу знакомых, мы начинаем что-то оживлённо обсуждать, как вдруг меня зовёт батюшка. Я встаю и с ужасом понимаю, что у меня в голове пусто, потому что я проболтала со знакомыми вместо того, чтобы подготовиться к серьёзному разговору. В растерянности я вхожу в батюшкин кабинет и вижу его не в кресле, а как бы возлежащим на белой русской печке. Перед «печкой» стоит скамеечка, я встаю на неё. Батюшка молча обнял меня и сильно сжал своими ладонями мои виски. Мне стало невыразимо хорошо: от его рук шло тепло, и моя бедная разбитая головушка как будто склеивалась под этим живительным потоком. Ни слова не было сказано, у меня текли слёзы, и я пыталась поцеловать его руки… Потом в комнату зашли две деловые женщины с какими-то бумагами. Отец подмигнул мне и развёл руками: «Пока всё, остальное потом», – и я вышла.
Когда я проснулась утром, моя голова совершенно не болела и была как новенькая. Головная боль не возвращалась, а я больше не падала.
Михаил Завалов
Потом началась жизнь после смерти отца Александра. Он, человек с невероятным интересом к жизни, с невиданной любовью к людям и широким умом, не был основателем какого-либо движения – потому говорить о его «учениках» и «продолжателях дела» можно только условно. Я могу только благодарно изумляться и недоумевать: зачем среди нас жил такой человек, который как бы приоткрыл дверь, а за ней – совсем иной мир, где свет стократ ярче, вода мокрее, еда вкуснее, люди интереснее и достойнее, мысли живут, книги пляшут и где даже я сам удивительно прекрасен? Сегодня отец Александр ежедневно мне говорит: «Пора проснуться, выйти из твоего затхлого и сумрачного подвала и начать жить».[139]
Александр Зорин
То, что поведала Саша Б. на вечере памяти отца Александра, можно отнести к счастливому случаю, к стечению обстоятельств, к невероятному их совпадению… А можно никак не объяснять, просто задуматься.
Саша была духовной дочерью отца Александра. В начале девяностых с мужем уехала из России, как полагала, навсегда. Батюшки уже не было в живых, быть может, он и отсоветовал бы. Америка стала её вторым домом. Она родила сына, защитила диссертацию, получила работу в университете. Но – как говорили в старину – «на чужой сторонушке рад своей воронушке». То есть с Россией не порывала, как и большинство её соотечественников, перекочевавших на заманчивый материк. С друзьями не расставалась, звонила, звала в гости. Светлана Домбровская прислала ей диски с лекциями и проповедями отца Александра. Но у делового человека день расписан по минутам. Когда их слушать! Только в дороге, в машине. В смене пейзажей, летящих за окном, – спокойный близкий голос отца Александра.
В тот день она поставила диск с его домашней беседой «Надлежит быть разномыслиям». Справа – сын, пятилетний малыш, пристёгнутый к креслу. Пусть тоже слушает, впитывает целительную, из чистого источника, русскую речь. Скорость – 100 миль, на этой трассе допустимая. Но гибель врывается и в допустимые пределы. Их обгонял чёрный «Мерседес», удар сбоку, машина переворачивается раз, другой, третий… Тишина… Только звучит голос отца Александра. Она в сознании, слышит, как подъехали полицейские, вызывают вертолёт. Разговаривают между собой.
– How’re we going to get the body out of the car? – Maybe cut it? – The lady is gonna be dead.[47]
«А я оттуда, из сплющенного всмятку железа, сказала, что я не мертва. Звучал голос отца Александра…
Полицейский спросил:
– Там что, ещё какой-то мужчина?
– Нет, это отец Александр, – ответила я.
– Какой ещё отец Александр? Вы живы?
– Я жива. Сделайте что-нибудь, вытащите меня, я хочу подойти к сыну.
Его не было в смятой кабине. Лобовое стекло вылетело, и он… Он лежал на земле неподалёку… Коленька… Он был без сознания. Опустился вертолёт. Врачи, кажется, сказали о сыне, что нет никакой надежды, и тоже подивились, как я-то осталась жива…
По американским правилам в салоне автомобиля не разрешается держать в открытом доступе аудиодиски. При аварии они, как бритвы, могут поранить водителя. А у меня они всегда под рукой, на бардачке. Помню, что мелькали, но ни один не коснулся… Машины нет, груда железа, и я думала, что у меня уже нет сына, и только звучал голос отца Александра…
– Что за магнитола у вас в машине, – удивлялись полицейские, – всё перекорёжено, а она работает?
Вдруг Коля открыл глаза… Нас отвезли в больницу. У него – перелом ноги и лёгкое сотрясение мозга. У меня ни единой царапины…»
Саша подарила мне пачку фотографий. Они были сделаны в день её свадьбы, на венчании в Новой Деревне 1 августа 1990 года. На фото фигура отца Александра слегка затуманена светом. Столп света чуть скрадывает очертания его выразительной внешности, как будто уводит из реалий привычного мира. Как будто он здесь и уже не здесь…
P.S. От составителя.
История эта имела своё продолжение. Светлана Домбровская, та самая, что присылала диски с батюшкиными записями Саше Б., отчаянно нуждалась в деньгах. Однажды она взмолилась к отцу Александру с просьбой о помощи. И тут звонит Саша из Америки – голос радостный, возбуждённый, – рассказывает историю этой аварии, смеётся, торопит сама себя и говорит наконец: «Света, вы знаете, я решила, когда произошло это чудо… Я решила, что должна отблагодарить вас… Это же вы записывали… Так вот, я отправила вам тысячу долларов – делайте с ними, что хотите. Это моя благодарность вам».
Так что совпадения в этой истории оказались совсем не странными, но вполне объяснимыми и понятными каждому верующему. Молитвенное участие отца Александра в жизни его духовных чад продолжается.
«Радио-1» в девяностые годы вело специальную передачу «Из звукового архива отца Александра». Я отвечал на письма радиослушателей. Однажды пришло письмо из Якутска. Наталья Николаевна С. Женщина пятидесяти шести лет. Церковным человеком себя не считала, прочитала одну брошюру отца Александра – «Проповеди пасхального цикла», об авторе не думала, никакого места в её жизни он не занимал. Лишь раз видела его выступление по телевизору. В приливе крайней депрессии (семейный конфликт) решила уйти из этого мира… Приготовила верёвку, приладила к трубе. Осталось вытолкнуть стул… И тут совсем рядом она почувствовала, увидела свечение, увидела отца Александра. И услышала его голос: «Тебе ещё рано туда, твоё время ещё не кончилось. Не делай этого». И она послушалась.
Однажды я вдрызг разругался с коллегой, написал ему свирепое письмо. По совести сказать, коллега заслуживал отповеди, но не мстительной – ударом на удар.
И вот снится мне отец Александр: задумчивый, чем-то явно расстроенный. Я спрашиваю: «Нельзя ли мне в воскресенье заглянуть к вам домой на полчаса?» Он резко, как никогда в жизни: «Нельзя. Сколько можно вас учить, вразумлять…» В голосе обида, как будто я в чём-то предал его. Я проснулся и понял, в чём я его предал: в отношении к провинившемуся человеку, отношении реактивном – ударом на удар. Я не поклонник сновидческих откровений. Но здесь – без его вмешательства, наверное, не обошлось. Уж очень определённо связалось: мои тронутые раскаянием переживания – с его столь внятной оценкой.
Владимир Илюшенко
Однажды ночью была встреча с отцом Александром. Помню, что он живой и у меня полное ощущение и даже уверенность, знание, что он не просто живой, а воскресший. Меня переполняет радость. Он в чёрной рясе, лицо почему-то очень смуглое. Вначале я стою вплотную к нему, лицом к лицу, и говорю ему несколько раз: «Я люблю вас! Я люблю вас!» – и плачу. Потом мы стоим у стены, он – слева от меня, я смотрю перед собой и вижу его краем глаза. Он говорит обо мне, и, когда он кончил говорить, я думал (сознавая, что это сон): «Надо это немедленно записать». Я мог усилием воли проснуться и записать, но Встреча ещё не была окончена (хотя главное уже было сказано), и я не мог прервать её. Не проснулся и не записал, хотя и потом, уже после расставания, когда он исчез, я повторял себе во сне: «Это надо записать».
В результате осталось только несколько слов и общий смысл: «Я сам выбрал вас (“чтобы вы обо мне написали” – это подразумевалось), потому что… (дальнейшее опускаю. – В.И.)». Я понял, что написанное мной об отце (а может быть, и то, что мне предстоит написать) очень важно и что оно останется. И что это предопределено.
Николай Каретников
Гибель отца Александра была чудовищным ударом. Сознание того, что его больше нет, невыносимо. У нас дома несколько дней стоял плач. Потеря его так же тяжела для русской духовности, как для русской свободы тяжка потеря А.Д. Сахарова.