Андрей Ерёмин
Я думаю сейчас, что он знал о своей близкой участи, знал так же, как в детстве знал о своём будущем священстве, как знал о том, какие книги он напишет. То, что отец Александр чувствовал свою скорую смерть, ясно из одной беседы, состоявшейся в 1988 году в доме у наших общих друзей. Он говорил тогда: «Только подумать, сейчас на носу 2000 год. Так исторически сложилось – двенадцать лет, и всё. Но к тому времени мы все станем значительно старше. Значительно, по существу… (очень длинная пауза, и сразу прервался) ВСЕ!» В той же беседе батюшка мрачно пошутил: «Если мне отрежут руку, я буду ходить с культёй и служить, а если мне отрежут голову, то у меня уже будет меньше шансов служить». И далее, без перехода, с сожалением заметил: «Когда мы умрём, всё-таки мы не будем людьми, что-то тут такое не то – развоплощённые существа. Это ведь не то, что Бог задумал – развоплощённые… Мы чаем воскресения мертвых и жизни будущего века».
Он говорил, как напряжённо надо прожить эту жизнь, предвидя очень трудные годы. Он как бы летел навстречу всем ветрам; проводя параллель, он напоминал, что Господь проповедовал всего три года, остальное время была подготовка. И батюшка открыто проповедовал ровно столько же – с конца 87-го года до середины 90-го. Для него опыт Господа был очень важен; он свидетельствовал, как много можно успеть за короткий срок.[38]
Наталия Ермакова
Перед самой перестройкой, году в 86-м, две мои подруги Наташа и Софа взялись строить дачи. Время было самое неподходящее: ни гвоздей, ни досок, ничего не достать. Бедные мои подружки преодолевали невероятные трудности с постройкой. Софа приехала как-то к батюшке в предынфарктном состоянии и говорит: «Рабочие пьют, воруют, доски привезли гнилые, что делать?!» – а батюшка ей спокойно отвечает: «Сожгите её!»
– Как сжечь?!
– Она вам не нужна, что вы мучаетесь?
Софа дачу жечь не стала, но работы приостановила, а уже через пару лет с семьёй уехала в Америку. А Наташа дачу достроила, и даже отец Александр ей подкидывал что-то из стройматериалов. Наташи уже нет в живых, но дом её в Аносино стоит, и летом там живут её внуки.
Григорий Зобин
Батюшка обладал несомненным пророческим даром. Он проявлялся не только в советах духовным детям – сколько раз терпели провал те из них, кто поступал вопреки его советам, – но и в предчувствии событий будущего. Перемены наших дней батюшка тоже предвидел, но то, что они будут куда более трудны и опасны, чем времена рабства, утверждал всегда. Предвидел батюшка и возможность отката. «Лифт скоро закроется, – сказал он однажды. – Надо успеть поставить ботинок между дверьми». Он, наверное, говорил это не только о внешнем, но и о своей жизни, а также – о жизни каждого из нас.
Но несмотря ни на что, отец Александр утверждал, что возвращение к прежнему повальному террору, что был у нас с 1917 по 1956 год, уже невозможно. Помню его слова: «Хрущёв выстрелил – и лавина покатилась. Она может менять направление, может замедлять свой ход, но остановить её уже нельзя».
Лион Измайлов
7 августа 1990 года произошла одна странная история. Ехал я на дачу по Ярославке. Проезжал мимо Новой Деревни около пяти. Думал, может, завернуть к Александру Владимировичу, хотя, в общем-то, уже хотелось домой. Весь день крутился, устал. Но с некоторых пор, когда встаёт вопрос: в церковь или ещё куда, я выбираю церковь. Вот и тут выбрал, заехал. А.В. говорит:
– Подождите, служба короткая, потом вместе поедем.
После службы к А.В. кто-то подходил, и он освободился не сразу, но где-то в 18:30 мы с ним выехали. Я, как всегда, гнал машину и морочил голову А.В. своими проблемами. А он внимательно в них разбирался. Когда-то, приехав из Израиля и на фоне активизации деятельности общества «Память», побежал я к А.В. и рассказал, что друг мой, умница и в прошлом учитель мой по юмору – Ф. Камов живёт теперь в Иерусалиме, и порвана душевная наша связь. Он весь в своих национальных проблемах, не приемлет моего христианства и даже обвинил в предательстве веры отцов.
А.В. говорит: «Вы бы ему ответили, что Авраам, праотец наш, тоже предал веру отцов». А.В. продолжал: «Все они, уехавшие – отрезанные ломти. Психология их там становится совершенно иной. Происходит слом, и им, конечно, нет дела до нас». А я к нему уже с прямым вопросом: «А мне-то что делать, как быть?» Он говорит: «Творческому человеку, тем более писателю, уезжать нельзя». – «Ну а если здесь убивать начнут?» – «У нас здесь своя задача, – отвечал он, – и нам надо её выполнять. А там – вся надежда на Господа».
И вот мы едем по Ярославке со скоростью 100 километров. А.В. говорит, надо снизить скорость, потому что скоро будет ГАИ. Я снижаю до 90, и вдруг с машиной начинает твориться что-то странное: куда-то её потянуло влево на встречную полосу. Я вцепился в руль и от страха и растерянности не нажал на тормоз. И, слава Богу, как-то сама собой стала гаснуть скорость. Какой-то стук послышался. Ехали мы в левом ряду. Кое-как притормаживая, я вывел машину вправо. Остановились, выходим, а одного колеса, заднего левого, нет. Отлетело. Проезжал мимо какой-то человек, остановился, говорит: «Вон там ваше колесо, за дорогой, в лесу». У меня руки дрожат, ноги дрожат, побежал колесо разыскивать. Притащил, рассказываю, как решил к А.В. сегодня заехать. А он говорит: «А представляете, если бы это в Москве было, где такое движение!» И я представляю, что бы было, если бы я в Новую Деревню не заехал. Мчался бы на этом участке со скоростью 110–120 километров, и вынесло бы на встречную как пить дать. Слава Богу, что оба живы остались! А было это за месяц до девятого сентября.
Мы приехали в Семхоз. Отмыл я грязные руки, попили мы чайку. Порадовались, что всё так в конечном счёте удачно закончилось. В колпаке колеса три болта болтались, а один, четвёртый, видно, срезан был. Наверное, предыдущей ночью пытались колесо снять, да секретка на одном болте помешала. А может, сами от вибрации отвинтились, что, правда, маловероятно. В общем, живы остались.
Владимир Илюшенко
Отец мгновенно проникал в любую ситуацию, в суть любого человека. А ещё – он знал, когда тот или иной человек умрёт. Я убеждался в этом не раз. При мне знакомый рассказывал ему, что один его приятель, человек неверующий, имел видение: шествие на Голгофу. Оно было подробным и невероятно явственным, до натурализма: он видел, как шла толпа, как ржали кони, видел стражников, чувствовал запах пота, чувствовал азарт, охвативший толпу, видел Христа… Было полное ощущение, что он там присутствовал. Отец сказал: «Он скоро умрёт». Так и случилось.
Мы говорили с ним о смерти Сахарова. Он заметил: «Я знал, что так будет. Я видел его лицо, когда он выступал на Съезде. Всё было ясно». Сахаров выступал на Съезде народных депутатов совсем незадолго до этого, но никто тогда не думал о его смерти, включая его жену.
За четыре года до гибели отец Александр ответил, что делать, если его не станет (угроза над отцом Александром висела постоянно): «В вас раскроется множество талантов, вы даже не представляете, сколько в вас заложено. Но главное, чему надо посвятить жизнь, – это созидание Православия с человеческим лицом, а не с оловянными буркалами фанатика».
Илья Корб
Есть встречи, которые запоминаются на всю жизнь. Как-то после службы в одном из деревенских домов собралась небольшая группа прихожан поздравить отца Александра с днём рождения. За столом одна женщина спросила его: «Я вас просила причастить мою маму перед смертью, вы сказали, что придёте, и не пришли. Почему?» Отец Александр ответил: «Но она же не умерла». Тогда другая женщина сказала, что и с её мамой была такая же история. Я сидел рядом с отцом Александром (тем, кто приезжал издалека, отец Александр старался уделить больше внимания) и тоже был удивлён. «Как же так: вас приглашают причастить перед смертью, а вы не приходите?»
Был ответ: «У нас, священников, есть особое чувство, и если мы чувствуем, что последний час человека ещё не пришёл, то зачем его причащать перед смертью? Он не умрёт, несмотря ни на какие заключения врачей. Вот и эти женщины – они ведь живы».
Владимир Леви
Однажды утром он мне рассказал, что в сновидении только что прочитал одну из пока не написанных статей своего Библиологического словаря. В виде свежеправленной вёрстки ему её вручил не кто-нибудь, а гениальный мыслитель Владимир Соловьёв, чей портрет заглядывал в его рукописи с левой стороны стола…
Священник Филипп Парфёнов
По воспоминаниям Марины Журинской, хорошо знавшей отца Александра, как-то среди её друзей, близких к отцу, зашёл в его присутствии спор о политике, весьма эмоциональный. Отец Александр молчал и лишь однажды заметил: «Пока происходит борьба капитализма с социализмом, мир оказался во власти террористов, – неужели никто не видит, что это главнее?» И произнесено это было лет за двадцать до 11 сентября 2001 года или до Беслана, – захваты заложников или отдельные угоны самолётов тогда только-только начинались.[39]
Священник Вячеслав Перевезенцев
Я был прихожанином отца Александра Меня в Сретенском храме Новой Деревни. Я примерно понимаю, как был устроен приход у отца Александра, хотя это было совершенно особое время, ещё советское. Естественно, я отталкивался от этого опыта, когда сам стал священником. В его последний год я очень тесно общался с отцом Александром. Я уже учился в семинарии, регулярно ездил к нему в Семхоз, мы разговаривали, пили чай. Были разговоры и про будущее, и о том, как и где служить. В частности, говорили, что, хотя я москвич, надо постараться попасть служить не в Москву. Отец Александр говорил: «В Москве сейчас начнётся нечеловеческий ужас. Люди повалят в Церковь, и будет очень трудно, а может, даже невозможно делать то, что нужно, а нужно строить общину».