Ольга Неве
Это было в июле 1977 года. Я уже ходила в церковь, креститься ещё не думала, но годовалого сына крестить собралась, даже не спрашивая мужа. Нового я узнала столько, что разобраться в этом потоке информации не представлялось возможным. Всё казалось мне исполненным смысла. Но когда мой друг рассказал мне о спиритических сеансах, я очень этим заинтересовалась. Они с братом приехали ко мне, и мы втроём устроили спиритический сеанс. Мы просидели за столом до рассвета, было завораживающе и удивительно. Положив пальцы на блюдечко, один из братьев спросил: «Ты кто?» Тот назвал себя именем их отца, покойного священнослужителя довольно высокого ранга. Он был жёсток и категоричен, запретив им заниматься чем-либо подобным.
На следующий день моя подруга с сестрой, почти обидевшись, что их не позвали, приехали повторить это любопытное действо. Опять всё получилось. Однако сестра очень испугалась и, пока ходит метро, поспешила убраться восвояси.
Ночка была ещё забавнее, мы чувствовали, что познали непознаваемое, коснулись тайного знания, и тем были горды.
В августе мы крестили сына, и в конце месяца, когда кончился дачный сезон, муж уехал с сыном, я же осталась в квартире одна. Начался ужас. Как только темнело, в квартире невозможно было находиться, она была чем-то полна, а за окном этого «чего-то» было ещё больше, и оно словно бы ждало удобного момента проникнуть в дом, например, через форточку. Я сидела ночи напролёт, сходя с ума от страха, в руках держала что-нибудь увесистое, понимая – это меня не спасёт, но нужна же какая-то защита.
Устав от кошмара, измучившись, я уехала к мужу. Вернулись мы вместе. Я была уже не одна, и страхи прошли. Но что-то стало происходить с ребёнком. Он просыпался ночью, звал меня, я видела в его личике тот же ужас, который пережила недавно сама, губки были белые и страх, недетский страх. Однажды днём я, услышав его крик, помчалась в комнату – на лице ужас, смотрит в тот же угол: «Дядя, дядя!»
Тут я собралась и немедленно поехала к отцу Александру в Новую Деревню. Я рассказала отцу Александру всё как есть. Рассказала, что творилось со мной и что теперь творится с моим сыном – его, кстати, крестником. Я редко видела отца Александра таким серьёзным и суровым, было ощущение, что он – словно воин перед битвой. Он сразу же поехал к нам освящать квартиру. Это был настоящий праздник, впервые я участвовала в этом обряде. А ночью сынок проснулся снова с тем же выражением лица. Но показывал пальчиком уже не в тот проклятый угол, а за окно! И было это в последний раз.
Юрий Пастернак
В середине декабря 1984 года в Москву приехал мой знакомый М., работавший в ту пору в Крымской обсерватории. За три дня он чуть было не уморил нас с женой нескончаемыми ночными разговорами, перескакивая с темы на тему с помощью модуляционных переходов «в далёкие тональности». После изматывающего разговора о йогах и кармах вдруг неожиданно изрекал: «Шахматы – хорошая игра». И пошло-поехало на тему шахмат. Потом так же резко он начинал говорить о чём-то другом. Остановить его было невозможно. Утром мне пришлось мягко выставить его за дверь, предварительно откровенно с ним поговорив.
Через пару дней по его просьбе мы поехали в Новую Деревню, к отцу Александру. В метро я спросил о его самочувствии – накануне он жаловался на боли в сердце. В ответ на моё участливое: «Как ты, не болит ли сердце?» – он ответил: «Ничего, ты сегодня сам узнаешь, что это за боль!» И действительно, в тот же миг во мне поселилась сильная боль в области сердца.
На исповеди М. спросил отца Александра: «Отец, нет ли у вас знакомого карма-йога, который бы был уровнем выше моего?» Что ответил ему батюшка, я не знаю, но после исповеди мой приятель уселся посреди храма в позе лотоса и, закрыв глаза, стал «медитировать».
Настал черёд исповедоваться мне. Я рассказал отцу Александру о М., о разговоре в метро и пожаловался на боль в области сердца. Он тут же помолился и «снял» с меня «эманации его болезни». Боль сразу же исчезла и в дальнейшем не возвращалась. По поводу М. батюшка сказал: «Ваш приятель – патологический тип. Выставив его из дома, вы поступили верно. С такими в больницах не справляются, куда уж вам! Это не ваш контингент. Сумасшедшие – не ваша клиентура».
Спустя два дня М. был чудесно спасён: его вовремя увидели и сняли с верхней площадки здания университета на Ленинских горах, откуда он, по наущению своего «астрального учителя», собрался было полетать над Москвой. Вскоре я посетил его в психушке на Каширке, а потом след моего несчастного приятеля навсегда потерялся где-то в Крыму.
София Рукова
Однажды мы, как обычно, в воскресенье ждали отца Александра в гости. А наша главная кормилица и поилица Женя занемогла и просто не может встать с постели. Решили обойтись тем, что было. Тут входит отец Александр. Сообщаем ему о ситуации с Женей – дескать, стол сегодня не очень… Он идёт к ней, минуты через две возвращается: «Ничего… всё нормально». Не успели начать молитву – появляется Женя! – как ни в чём не бывало. Потом все спрашивали Женю: «Что с тобой сделал отец?» А она отвечает: «Да ничего. Потрогал руку, помолчал… и я вдруг смогла встать».
Андрей Тавров (Суздальцев)
Однажды мы шли через подмосковную рощицу, направляясь на дачу к одному из прихожан. Мы разбились на несколько групп и шли по летнему лесу, переговариваясь, теряя друг друга из виду и снова находя. Я оказался рядом с отцом Александром. Я обрадовался – побыть с ним наедине становилось большой редкостью, он был осаждаем людьми. Он увидел мою радость и, видимо, быстро понял моё состояние. «Вы можете думать, Андрюша, что если мы с вами стали реже видеться, то я о вас не думаю или не помню. Но это не так. Вы у меня все и всегда вот здесь, – и он положил обе ладони себе на грудь. – Всегда, каждую минуту, все до одного».
Я убеждён, что и сейчас «мы все у него там», в его великом сердце, которое не прекращало молиться никогда. Вы спросите, что это значит? Для многих – продолжение жизни там, где она уже невозможна, для других – выход из отчаяния, для третьих – неожиданную поддержку, когда её ждать неоткуда, а для четвёртых – пустыню одиночества, которую всё равно проходишь шаг за шагом, вместо того, чтобы давно остановиться.
Владимир Юликов
Полковник то ли МВД, то ли КГБ (естественно, не помню, потому что задача была – не помнить таких вещей) умудрился через кого-то пригласить отца Александра, чтобы крестить ребёнка в больнице, в Москве. Девочке, умирающей от рака, было лет двенадцать. Она умирала и уже кричала в полный голос, потому что наркотики не действовали, и какая-то нянечка или медсестра посоветовала родителям позвать священника, чтобы её покрестить. И отец Александр поехал, несмотря на то что знал, кто её родители… Конечно, этого полковника там не было, ни её мамы, никого; они нашли какую-то женщину, которая и привезла батюшку в больницу. И он крестил ребёнка. Девочка во время крещения не кричала. Боль прошла. И больше не возобновлялась до самой смерти. Через две недели девочка умерла – сияющая, улыбающаяся, без боли.
Едем из больницы обратно. Отец Александр сидит на переднем сиденье. «Они вам так благодарны! – причитает эта женщина, – они ищут способ вас отблагодарить. Но боятся контакта». Отец говорит: «Ну что там благодарить? Ведь было поздно». Я слушаю и не вмешиваюсь. А когда женщина вышла, я тут же спросил: «Батюшка, а вы так странно сказали – что было поздно. Что вы имели в виду?» «А что, – говорит, – Володя…» Мы говорили пунктиром, всегда было понятно, что за этим стояло. Если б вызвали пораньше, его появление могло изменить ситуацию.
Татьяна Яковлева
Однажды я горячо помолилась: если что-то болит у отца Александра, я возьму эту боль на себя. Помолилась и забыла. Через некоторое время у меня стали болеть колени. Сначала тихонько, потом всё сильнее и сильнее – и через день я уже еле ковыляла от боли. Я приехала в Новую Деревню и пожаловалась отцу: «Ноги болят», – и в ту же секунду ноги болеть перестали. И я поняла, что с этой болью он живёт всегда. И при этом всегда радостен, бодр и весел. Иногда он говорил о жизни после смерти: «Ну, хоть там боли не будет». Значит, постоянные боли его сопровождали всегда.
Добрый пастырь
Добрый пастырь, именно такой, какого и желает Христос, состязается в подвигах с многочисленными мучениками. Ведь мученик однажды за Христа умер, а пастырь, если он таков, каким должен быть, тысячекратно умирает за стадо, он даже каждый день может умирать.
Сергей Аверинцев
Как все знают, специальным объектом миссионерских усилий отца Александра стало совсем особое туземное племя, которое зовётся советской интеллигенцией. Племя со своими понятиями и преданиями, со своими предрассудками, по степени дикости в вопросах религии подчас превосходящее (и уж подавно превосходившее лет тридцать назад) самые дикие народы мира. Племя, с которым миссионер должен разговаривать на его собственном туземном языке; если нужно – на сленге. Только не надо с нажимом повторять, до чего же хорошо отец Александр владел языком светской культуры, с удивлением констатировать, что он, подумать только, мог наилучшим образом поговорить с людьми науки, искусства и литературы на темы, близкие для них. Всё это – чистая правда, однако не в меру умиляться этому – несоразмерно с масштабом его жизненного дела. Поразительна не его разносторонняя образованность; он был человек очень одарённый, очень живой, очень сильный, и этим всё сказано. Поразительно другое – как эта образованность без малейшего остатка отдавалась на служение Богу и людям. О чём думать куда полезнее, чем о его эрудиции, так это о его умной, свободной и в основе своей смиренной открытости навстречу своим современникам – сбитым с толку, духовно искажённым творениям Божиим и носителям образа Божия. Ибо для того, чтобы помочь ближнему, не отпугивая непомерно высокой и непомерно тонкой духовностью, не подавляя строгостью вкуса, не сковывая мощью собственной индивидуальности, смирения нужно больше, чем для самых смиренных словес и телодвижений. Как сказано в одном стихотворении Киплинга, «не выглядеть чересчур хорошим и не говорить чересчур мудро», «don’t look too good nor talk too wise».