«Знаете, Катя, я как зашёл в магазин, как увидел все эти ряды, так шаг сделал, взял первый попавшийся, заплатил и ушёл». – «А что вы так рано вернулись, ведь виза ещё не кончилась?» – «Знаете, у меня здесь крестины, похороны, дела – ну что мне там?»
Анна Дробинская
Я жила в другом городе, у меня была переписка и периодические наезды в Москву, когда можно было увидеться с отцом Александром. Это была возможность прикоснуться к тому, что он нёс в себе: живое, светлое, бесконечно радостное, меняющее качество жизни. И в этом всегда был личный праздник. Помню, как я сбежала в какие-то маленькие каникулы в институте в Москву (в те времена поехать спонтанно было непросто, так как были трудности с билетами). Стою в новодеревенском храме, отец Александр кадит перед началом службы. Проходя мимо меня, удивлённо-весело поднимает брови, немного позже, на исповеди, радостно встречает: «Ну, лягушка-путешественница…»
Андрей Ерёмин
Батюшка сравнивал духовные усилия человека, который редко причащается, с трудом Сизифа, когда тот тащил камень наверх, а он скатывался обратно, и так бесконечно. И ещё он говорил: «Очень важно, чтобы действовал Господь в нас, а не мы сами. Только тогда мы сможем избавиться от корня греха, который есть самость, эгоизм».[45]
Наталия Ермакова
Софа всегда была очень экспансивной. Когда настал первый после её крещения Великий пост, она жаловалась отцу Александру: «Умираю, как хочу кусочек копчёной колбаски!» Батюшка говорит: «Купите сто грамм и съешьте!» Софа изумилась: «А разве можно?!» – побежала и купила лучшей колбасы. Попробовала, а это оказалось совсем невкусно, она даже сто грамм доесть не могла. Это было в чистом виде искушение, и отец Александр это понимал.
Владимир Ерохин
Его стол с грудой рукописей и писем не давал мне покоя, вселяя тревогу, понятную только тем, кто привык сидеть за письменным столом.
– Вы торопитесь? – заметил он.
– Нет… Но, наверное, вы заняты?
– Чем?
– Я отнимаю у вас время, а у вас – работа.
– Вы и есть моя работа, – произнёс отец Александр.
Марина Журинская
Однажды после службы отец Александр дружелюбно сказал мне: «Вы не могли бы приехать (назвал дату)? Посидим, побеседуем просто так». Конечно, я могла. Я едва дождалась этого дня, приехала – и вот, на выходе из храма батюшка виновато шепчет: «А вы не могли бы часика два почитать или погулять? Понимаете, мне нужно тут одних обвенчать, он офицер, кажется, из КГБ, ему очень нужно».
Через два часа была уже обычная круговерть, и я смогла только зайти и распрощаться. Отец Александр развёл руками, и вид у него был отчасти виноватый, отчасти довольный. А я, как ни странно, была счастлива. Да, он не смог сказать мне то, что хотел, но преподал такой урок! И ещё я радовалась тому, что оказал доверие, знал – я пойму. Пойму, что не меня он променял на неизвестного офицера (ещё бы не хватало – «пастырь КГБ»!), а своё желание провести какое-то время в мирной беседе отменил, когда Господь послал ему человека, отчаянно нуждавшегося хотя бы в крупице благодати.
Михаил Завалов
Как-то отец Александр сказал: «Сколько смолоду ни думал о том, кем мне надо быть: писателем, учёным и т. д., готовясь к священству, я думал о многих ролях, но никогда в списке этих ролей не было роли психиатра. А сейчас – приходится…»
Кто-то спросил отца Александра: «Как Вам не скучно общаться с приходскими старухами?» – «А что, старушки – тоже люди, у них те же проблемы, что и у вас…»
Однажды, в мрачную пору нашей жизни, чреватую распадом семьи и моим уходом из церкви (а в Новую Деревню я уже почти полгода не показывался), батюшка сам «напросился» в гости – без приглашения, когда его не звали и, быть может, не слишком-то и желали видеть. Просто сказал жене, у которой был день рождения: «Я к вам приеду». Приехал, ел и пил с нами, лепил из глины динозавров. Никаких капитальных объяснений не было, походя говорил со мной, спрашивал, как я живу, и заметил, что каждый человек время от времени должен отдавать себе отчёт, куда идёт. А то можно не заметить, что стоишь на месте или катишься вниз…
Я вернулся в церковь через пару месяцев…
Григорий Зобин
По дороге к отцу Александру мама очень боялась, что не сможет рассказать о своих трудностях, и чувствовала себя скованной. Но буквально через пять минут после начала разговора вся скованность куда-то исчезла. Очень откровенно и легко рассказала мама о том, что мешает ей креститься. Она говорила, что в глубине души ощутила потребность сделать этот шаг. Но есть некий барьер, который она никак не может преодолеть. С чем он связан – трудно дать однозначный ответ. Наверное, всё вместе – и воспитание, и среда, в которой она жила всю жизнь…
Батюшка слушал, потом вдруг как-то очень светло улыбнулся и сказал: «А ведь это и прекрасно, что есть такие затруднения! Я бы удивился обратному – если бы вы мне вдруг сказали, что после стольких лет жизни в наших условиях у вас этот путь проходит гладко и без проблем. Есть трудности, внутренняя борьба, противоречия – значит, есть и движение вперёд!» Потом мама рассказала отцу Александру о потрясении, которое она пережила в Риме в соборе Святого Петра у «Пьеты» Микеланджело. «Ну, вот видите, эта музыка уже звучит в вас, – сказал батюшка. – Те барьеры, о которых вы говорили, – это всё наносное. Главное в вас есть, и оно сильнее…»
В июне 1987 года произошло то, о чём я просил Бога больше десяти лет. Мама сказала мне: «Сынок, я твёрдо решила креститься». На этой же неделе я выбрался к батюшке. Когда подошёл к нему после литургии, он весь просиял, обнял и поцеловал меня. Узнав о том, что мама хочет креститься, батюшка обрадовался. «Вот что значит – не давили! Сама пришла!» – сказал он. «Не давить» – было правилом батюшки.
Александр Зорин
Помню, однажды моя дочка забыла у отца Александра в доме куклу и, хватившись уже за калиткой и видя моё нежелание возвращаться, заревела. Я не хотел лишний раз тревожить хозяина. Однако пришлось. Батюшка улыбнулся: «Для неё кукла – это очень серьёзно. Она её любит не понарошку».
Все, кого мы встречаем по дороге, здороваются. Он же их всех крестил, их детей, их внуков, отпевал родителей, венчал… Вот женщина, работает в конторе. Мы, кажется, идём сейчас к ней. Отец Александр убыстряет шаг, окликает её по имени. Скольких же людей имена он помнит! Нет, это не только феноменальная память. Я спросил его как-то, не пользуется ли он механизмом запоминания, каким-нибудь приёмом? Он ответил, что нет никакого приёма…
Фазиль Искандер
Однажды мы ехали с отцом Александром к нему домой. Вышли из электрички, а там ходу до его дома, по-моему, минут пятнадцать, но мы около часу шли к его дому, потому что то и дело подбегали к нему местные жительницы, и каждая о чём-нибудь просила. И я подумал тогда про себя: это происходит, наверное, каждый день, и каким надо было обладать терпением и любовью к людям, чтобы не отмахнуться, всех внимательно выслушать, и он ни разу ни одну из них не перебил. Я поразился тогда его душевной широте и щедрости.
Анна Корнилова
Наставляя Алика, о. Николай Голубцов говорил: «С интеллигенцией больше всего намучаешься». Это он знал из своего опыта. «Но и сам он был пастырем этого духовно заброшенного сословия, и мне его завещал», – вспоминал впоследствии отец Александр.[46]
Елена Кочеткова-Гейт
Однажды, уже будучи прихожанкой отца Александра, я приехала в Новую Деревню с моими неверующими знакомыми. Я им немного рассказывала про батюшку, и они захотели на него посмотреть. Когда я после службы подошла к кресту, отец Александр радостно заулыбался: «Лена, как я рад вас видеть, как хорошо, что вы приехали! У вас всё в порядке? Что-то давно вас не видно». Друзья стояли рядом, вид у них был немного ошалевший: «Он что, тебя знает?» Они думали, что я привезла их просто поглазеть на своего рода знаменитость. «А что это он так тебе обрадовался – как родной дочери? И вообще, он какой-то другой, не похож на обычного попа».
Так он и есть другой, – я гордилась своим духовным отцом. Рассказала им немного о православной традиции духовного водительства. «Ага, понятно, значит, он твой гуру», – перевели они на свой язык. Сразу же окрестили отца Александра «суперэкстрасенсом», старались увидеть его «ауру», измерить его «биополе», тогда это было модно, шёл 1979 год. Стали мне объяснять, что зашкаливает по всем параметрам и «аура», и «биополе», и что-то там ещё. Было странно, что такого живого, весёлого, красивого и умного отца Александра как бы препарируют, разбирают на составляющие элементы, называют дурацкими словами – терминология для меня была чужой, но, если перевести на привычный для нас язык, получится всё правильно: «вера, действующая любовью». Я была рада, что мои друзья сразу отметили самое главное в батюшке. «Это он ко всем так относится или только к знакомым?» – допытывались мои приятели. «Ко всем, ко всем», – успокаивала я их, и это была правда.
Мои знакомые долго не уходили из храма, разглядывали батюшку. Задумались: «Да-а-а… ты хорошо устроилась, позавидовать можно». Я торжествовала: «Да я сама себе завидую. Но больше – радуюсь!» До сих пор, стоит только подумать об отце Александре, я начинаю улыбаться. Мы, его духовные чада, грелись в лучах его любви, как котята на солнышке, а время в стране тогда было холодное, неприветливое…
Юрий Кублановский
В своей священнической работе отец Александр был гораздо традиционнее, чем в своих книгах. Его прощение и нестрогость к чадам шли не от «модернистского» релятивизма, но от всеобъемлющего органического милосердия. Пастырь добрый, он не способен был на суровость, на строгое вразумление. Тогда при встрече – после семилетней разлуки – отец Александр напомнил мне ещё об одном, как-то подзабытом мной качестве своей личности: повышенной по сравнению с обычными смертными энергичности. Её же подметил и Фазиль Искандер: «Поздним вечером батюшке надо было уходить с ещё одним пастырским визитом из уютного дома, но вместо вполне естественной неохоты, уходя в дождливую ветреную ночь, отец Александр быстро и весело одевался, как мы с вами раздеваемся, приходя в дом, где нас ждёт дружеское застолье».