«Пишите! Пишите!» Эти женщины порой донимали его, изводили так, что он почти валился от усталости, но он их любил. Любил людей, которые шли к нему. Люди эти зачастую были очень эгоистичны. У него хватало на это сил, Бог давал ему сил любить и жалеть их. Они его обычно не жалели. Зато обожали, особенно женщины. Они и создали ужасный образ священника, которому все поклоняются… Но пройдёт время, стремнина унесёт всё лишнее, и непременно придёт прозрачность.[48]
Кто-кто, а отец Александр, как Честертон, знал, что «секрет жизни – в смехе и смирении». Он на редкость легко относился к себе; по всему было видно, что ему прекрасно знакома удивлённая и благодарная радость блудного сына. Глядя на нас, его духовных детей, усомнишься, что мы эту радость знаем.
Причины, конечно, не в отце Александре. Он делал что мог и намного больше. Досталось ему не столько «дикое племя интеллигентов», сколько странный и несчастный человек семидесятых годов, который толком и не описан. <…>
Очень часто отец Александр видел, что тронуть нас нельзя, можно только гладить, и это делал. Становясь психотерапевтом (и то особой школы), он повышал наше мнение о себе самих, отдаляя глубинное покаяние. Он этого не скрывал, охотно об этом беседовал, если заходила речь. Конечно, он знал опасности такой психотерапии. Знал и её «предварительность» и, отдаляя для нас метанойю, пока что молился о том, чтобы, самоутверждаясь, мы не перекусали друг друга.[49]
Отец, надо сказать, никогда не дёргал человека. Поэтому его пресловутый либерализм – это не выдумка, а нечто вроде проекции его милосердия. Он никогда человека, уши которого в каком-то определённом состоянии, не пытался переучить, не пытался вместить то, что тот вместить не может. Это какая-то католическая практика, в Православии так не принято. Трудно сказать, что принято в Православии. Какой священник, такое и будет, потому что чистая православная, ангельская традиция почти не существует. Она теплится, но мало таких священников.[50]
Людмила Улицкая
Однажды, по молодости и по глупости, я спросила у него, почему к нему стоит целая очередь из сумасшедших и дураков. Он был так великодушен, так зорко видел людей, что не стал меня обличать, а сказал только, что Христос пришёл к бедным и больным, а не к богатым и здоровым. Но прошло очень много времени, прежде чем я немного про это поняла. Дело было в том, что он любил тех ближних, которые ему достались, не выбирая лучших, а всех, кто в нём нуждался. Это был его народ – дикий, непросвещённый, нравственно недоразвитый, но другого народа не было. И этот самый народ приходил к нему утром, днём и ночью. К нему звонили, писали, просто стучали в дверь. А он и был «при дверях», – так говорила про него одна моя покойная подружка-старушка. А уж она-то знала, Кто есть «Дверь овцам».
Людмила Чиркова
В марте 1990 года я приехала в Москву для операции на глазах. Приехала в подавленном, депрессивном состоянии. <…> Сергей и Лена (Бессарабские. – Ю.П.) повезли меня в Новую Деревню на литургию, убеждая, что я должна обязательно причаститься перед операцией. Но моя депрессия сковала волю, и я никак не могла собраться с мыслями. Пока мы ехали в машине, мне дали молитвослов и велели читать акафист ко Святому Причащению. Но хотя глаза мои смотрели в книгу, я плохо понимала, что читаю, мысли блуждали по неведомым дорожкам, отвлекаемые ещё и разговором между собой моих спутников. В общем, в храм я прибыла совсем не готовая приступить к Святым Тайнам. Но всё же меня проводили на исповедь к отцу Александру, где, видя за собой большую очередь, я ничего вразумительного сказать не могла, а только плакала. Но тем не менее отец Александр благословил меня причащаться. Я же своевольно решила по своему недостоинству не подходить к Святой Чаше. И когда какая-то старушка предложила мне кусочек просфоры, взяла и съела его. После того как все причастились, отец Александр подозвал Лену и спросил, почему я не причастилась. Она передала ему мои слова, что я посчитала свою исповедь неполной и недостойна Святого Причастия. Тогда отец Александр велел мне подождать в приделе, где стояла купель для крещаемых, и, закончив свои дела в алтаре, пришёл туда. Спросил меня про предстоящую операцию. Я ответила, что завтра меня должны госпитализировать. «Вам нужно причаститься. Вы ничего не ели?» Я призналась, что съела кусочек просфоры. Он на секунду задумался, а потом пошёл и принёс Святые Дары, вторично исповедал меня (уже более спокойную и несколько собравшую свои мысли и чувства) и причастил.
И когда я приехала из Новой Деревни к своей подруге, у которой тогда остановилась, она отметила во мне внутреннюю перемену. На следующий день меня госпитализировали в клинику Фёдорова. Операция прошла успешно, и вскоре я вернулась домой.
Владимир Шишкарёв
Отец Александр по аналогии с широко распространённой в советские времена аббревиатурой НОТ (научная организация труда) изобрёл формулу МОТ – Молитва, Отдых, Труд. Батюшка говорил: «Четвёртого не должно быть. Я всё время слежу, чтобы не было четвёртого. Человек может пребывать в трёх состояниях: молиться, отдыхать или трудиться. Можно молиться и собирать грибы. А четвёртое – это от лукавого. Лень – рассадник всех пороков. Вот когда ничего не делаешь – ни Богу свечка, ни чёрту кочерга – тут и возрастают грехи.
И ещё три правила. Первое – “Правило дельфина”. Мы посланы сюда по воле Божьей, мы здесь должны жить. Но нам, как дельфину, нужно взять дыхание – каждый должен понять сам, где его взять, в какую минуту, когда – и потом снова погрузиться в воды моря житейского. Второе – “Правило открытой руки”. То есть блаженнее давать, чем брать. Постарайся выслушать человека, отдать ему своё время, поделись. Никогда не жалей денег – трать их сколько угодно, если ты считаешь, что это на дело. И последнее – “Правило скульптора”. У Родена спросили: “Как вы делаете скульптуру?” Он ответил: “Очень просто. Я смотрю на камень и всё лишнее убираю”. Ничего лишнего не делайте в жизни, ничего! Не прибавляйте проблем».
Михаил Штеренберг
Став на религиозный путь, мы, будучи евреями (моя жена по матери также еврейка) и никоим образом не отказываясь от своего древнего народа, созданного верой в единого Бога, связали свою судьбу с христианством и Россией. Некоторое сомнение у нас возникло, когда русский муж нашей младшей дочери, которая также глубоко верующая христианка, стал убеждать нас уехать, ибо он опасался за её судьбу. Мы, как это принято у христиан, пошли к моему духовному отцу Александру Меню и поделились с ним своими сомнениями. Как только он понял, о чём идёт речь, он закричал (что с ним случалось чрезвычайно редко): «Это не ваш путь! Вы там духовно погибнете». Этот разговор устранил наши последние сомнения.
Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий
Много можно говорить о пастырском и проповедническом подвиге отца Александра, но я хочу указать на самое главное, что было в нём: он в нашем буквально обезбоженном мире находил путь к сердцам своих современников и открывал им тайны Царствия Божия, Самого Христа, «Божью силу и Божию Премудрость» (1 Кор. 1:24).
Александр Юликов
Очень важное для меня событие произошло на Пасху 1963 года. Что значило тогда прийти в храм на Пасху? Вокруг стояло оцепление: дружинники и милиция пропускали в церковь только пожилых людей, а молодых – ни под каким видом. Поэтому я приехал довольно рано. До начала службы было ещё далеко. Мы беседовали, как обычно, и отец Александр спросил: «А что, собственно, мешает вам креститься?» Я говорю: «Ничего». Он: «Ну, тогда это грех!» И мы прошли в другую комнату, где он меня крестил. При этом присутствовали только мы двое, у меня не было, конечно, крестика нательного, и, когда дошло дело до этого, он просто снял с себя крестик и надел на меня.
Когда началась служба и я стоял в алтаре, поскольку, будучи крещёным, имел уже такое право, приехал Женя Барабанов. Он, естественно, ничего не знал. И у него округлились глаза, когда он увидел меня в алтаре. Сохранилась фотография этой Пасхи, где за отцом Александром, воздевшим руки, стоят четыре человека. Троих из них я знаю очень хорошо: это я сам, Женя Барабанов, Шурик (сегодня о. Александр Борисов).
Ирина Языкова
Как-то после службы мы пошли провожать отца Александра, он очень спешил. Кто-то побежал ловить машину, а мы стояли и продолжали разговор. Когда подъехала машина, он вдруг сказал: «Прошу вас, помолитесь о Юлиане Семёнове, он очень болен. Я сейчас еду его соборовать».
Мы удивились, кто-то даже возмутился: как же так, он же чекист и про чекистов пишет! Отец остановил его: «Не судите по внешнему, у каждого человека свои отношения с Богом. К тому же в болезни Бог становится ближе. И нужно молиться, чтобы он успел примириться с Богом».
Отец Александр сетовал: «Приходят благословение брать, какую юбку шить или какой формы карман к ней пришить, а как другого мужа заводят или другую жену, так благословения не спрашивают».
Одна прихожанка пришла как-то к отцу Александру и говорит: «Батюшка, я беременна, но рожать не могу никак. В моём положении мне ребёнок ни к чему. Да я и не смогу его вырастить. Благословите сделать аборт!»
Батюшка отвечает: «Значит, ребёнок вам не нужен? И вы хотите от него избавиться? Вы это твёрдо решили?»
«Да!» – отвечает прихожанка.
«Тогда вы сделайте так, – сказал отец Александр, – вы его выносите, родите, а когда ему будет полгодика, вы его убейте».
«Да что вы! – кричит в ужасе прихожанка. – Как же это, ведь он тогда живой будет! Я не могу! Что же я, убийца?»
«Конечно, убийца! Вы сейчас своего ребёнка не видите, и он вам кажется абстрактным. А он – живой. Аборт – и есть самое обыкновенное убийство!»
Татьяна Яковлева
Отец Александр всегда радостно благословлял людей на разные дела. Порой не очень значимые. Но мы всегда на всё просили его благословения, и, если батюшка благословит, всё будет отлично. Однажды, незадолго до его гибели, к нему пришла какая-то незнакомая женщина и довольно настойчиво стала требовать от него благословения на что-то, а он её не благословлял. Нам было неловко видеть ту настойчивость, с которой эта женщина требовала благословения у отца. Но как он вывернулся! «Благословите, отец Александр, – упорно повторяла она, – ведь это хорошее дело!» Отец ответил: