«Хорошее дело не нуждается в благословении». И не благословил!
Жизнь с избытком
Святой – противоядие против пороков
своей эпохи.
Сергей Аверинцев
Всерадостная тайна была с ним – кажется, больше всего к концу, когда невыговоренное предчувствие конца становилось всё отчетливее, и врождённая, природная полнота жизни уступала место иной, более неотмирной бодрости.
Светлана Александрова
Святой Ириней Лионский писал: «Великолепие Божие – это полностью раскрывшийся человек». Вся полнота и великолепие личности отца Александра раскрывалась в богослужении. Вся его жизнь и деятельность были продолжением церковного богослужения, а само оно являлось источником и основой, вдохновением и энергией его личности.
Думаю, что у отца Александра было чувство постоянного Богоприсутствия. В разговоре с N. на Троицу 1971 года о том, кто и как переживает откровение Высшей реальности, он сказал: «Я из тех, кого называют другом Жениха». Незакатное Солнце – Христос – всегда сияло на его небе. В иудео-средиземноморской природе отца Александра было врождённое чувство божественности жизни человека и космоса. Полная и глубочайшая укоренённость его личности во Христе давала точный выход этому чувству, а церковное богослужение открывало возможности для постоянного воплощения этого чувства.[51]
Мария Батова
Личность отца Александра парадоксально несовместима ни с одним из стереотипов. Для карикатурного образа «попа», создававшегося советской пропагандой многие десятилетия, слишком эрудирован, образован. Для интеллигента-диссидента – слишком осторожен, совсем не связан с политикой, ни разу не подписал ни одного политического воззвания. Для либерала-новатора или всеядного экумениста, каким иногда себе его представляют, – слишком укоренён в Православии. Для гастролёра-проповедника – слишком плотно занят приходской работой. Для «простого деревенского батюшки», как он сам себя называл, – слишком светский. Для мистика – слишком рационалистичен, а для рационалиста – слишком мистичен. Те, кто приписывают ему облегчённое понимание молитвенного опыта, ошибутся: отец Александр был настоящим молитвенным делателем. И этот ряд можно продолжать. Но не в противоречивости сила личности отца Александра, а наоборот – в уникальной цельности. И цельность эта объяснима только одним: в центре личности отца Александра – Христос. Именно благовестию Христову посвятил батюшка всю свою жизнь.
Священник Виктор Григоренко
Нужно сказать о цельности личности отца Александра. Биологи говорят: «Как жалко, что он стал священником, мог бы стать хорошим учёным». Художники говорят, что он мог бы быть художником, если бы развивался в этом направлении. Ну и так далее. Всё-таки отца Александра нельзя рассматривать отдельно от самого главного его служения в жизни, а всё остальное, все дарования и таланты, данные ему Богом, были полностью включены в его жизнь священника, пастыря, проповедника.
Епископ Григорий (Михнов-Вайтенко)
Сегодня, через двадцать семь лет после Вашей гибели, а правильнее сказать, с Вашим переходом в Вечность, хочется отметить только одно, не очень-то отмечаемое при жизни. При жизни Вы был окружены многими талантливыми (и не талантливыми) людьми, многими актёрами, режиссёрами, писателями. На их фоне Вы были простым подмосковным священником, Вы были сельским апостолом, а они (мы) были Гении, Витии, Пророки.
Сегодня видится другое. Гением были Вы. Ваши диафильмы гениальны по лаконизму, по композиции. Ваши научные книги написаны совершенным литературным языком, образным, сочным, русским. Аудиозаписи поражают глубиной актёрского мастерства, чувством ритма, тембральной окраской.
Однажды мне довелось быть одним из первых зрителей Вашего очередного диафильма. «Ну, как?» – законный вопрос автора после просмотра. Самонадеянный второкурсник ВГИКа пускается в долгие рассуждения о построении кадра, о необходимости укрупнения детали и т. д. и т. п., а автор… заинтересованно слушает, что-то уточняет, что-то переспрашивает.
Ах, батюшка, эта Ваша удивительная особенность, удивительный дар собеседника. Сегодня начинаешь понимать, это не показное, это не из политкорректности – умение слушать человека, умение считаться с его мнением. Это тоже такая важная и такая практическая сторона христианства, которой так хочется у Вас научиться.
За эти семнадцать лет Вы мне снились несколько раз. В одном из снов, (снов ли?), Вы сказали: «Впереди очень много работы…» Не сомневаюсь, что у Вас и в Вечности нет ни минуты отдыха. И очень хочется, хоть немного ещё поработать с Вами вместе…
Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)
Это был какой-то нескончаемый и бездонный колодец Любви, если можно так сказать. Он ухитрялся всех помнить, всех любить – от самого маленького своего прихожанина до самой древней старушки. Он никогда никого не забывал. Что ещё осталось в моей душе, в моей памяти? Вот восьмилетний ребёнок с этими удивительными глазами, которые всё вбирают в себя, внутрь, внутрь по-настоящему – всё впитывают. Потом – подросток, в котором уже была видна вся его одарённость, и его призвание уже намечалось, хотя на вид он был очень инфантилен и в двенадцать лет казался гораздо младше. Потом – юноша. А потом я в возрасте семидесяти лет пришла к нему как к священнику, и это был, конечно, удивительный период в моей жизни. Не знаю, что стало бы со мной без этих встреч.
Андрей Ерёмин
Обыкновенно люди плохо умеют сорадоваться. Но как умел это батюшка! Он «видел цветы, а не сорняки», обладал редким даром – видеть прекрасное, лучшее в людях, природе, мире. И поощрял именно такое отношение к жизни. Он говорил: «Один из ключей к счастью – научиться доброму отношению к людям». Все, кто его знал, действительно чувствовали, что он счастливый человек, что он имеет такой ключ.[52]
Стараясь избегать восторженного отношения к своей персоне, отец Александр не демонстрировал энциклопедизм своих знаний, не обнаруживал свой потенциал. Так, многие его прихожане лишь после его гибели узнали о том, что он церковный писатель. Закваска катакомбной церкви – как можно меньше внешнего. На известных фотографиях мы часто видим отца Александра с опущенными глазами. Очень редко он смотрит прямо. Так было и в жизни. Его прямой взгляд – молниеносный, как бы заглядывающий в сердце, – всегда исключение, чаще всего его веки были опущены. Он не испытывал никого, заглядывая в душу, не заставлял человека чувствовать себя неловко.[53]
Отец Александр сказал: «Для меня в Церкви до́роги, как в детстве бывало, песнопения, церковная архитектура, книги, обычаи, но всё это имело бы преходящий смысл, не более важный, чем традиции древних индийцев или египтян, если бы я не чувствовал, что Христос действительно остался с нами, если бы не слышал Его голоса внутри, Его отчётливого голоса, более отчётливого, чем иной человеческий голос».[54]
Михаил Завалов
Любовь отца Александра к земным вещам была столь страстной, столь всеобъемлющей… Его живо интересовало очень многое: русский модерн и кинематограф, био– и психология, гады, насекомые, растения и книги – как их содержание, так и переплёты – политика и что, и почём сейчас продают в магазинах.
Иногда случалось идти вместе с ним по дороге из Новой Деревни на станцию, и он заходил в унылые советские магазины, где покупал что-нибудь для дома, – и это было увлекательно, как поэма или талантливое исследование… Он делал маленькие комментарии, иногда жестами, подмигиванием. И помню скромное чудо: как серые прилавки, очереди и продавщицы на твоих глазах превращаются в нечто чрезвычайно интересное и достойное внимания. Вообще, всё, что попадало в его поле зрения, когда я шёл с ним, разговаривая: куча мусора, ненормальная девочка на качелях, очередь, афиша или куст – могло стать знаком чего-то интересного. Просто не знаю, что ему было неинтересно? Был у него дар изумления: смотреть на все вещи как бы впервые, глазами младенца, вдруг сфокусировавшего свой взгляд на цветке, пламени свечки или пауке (вообще, быстрые движения его глаз не подлежат описанию). Была, как он говорил, и сознательная установка – не привыкать жить. Вдобавок это был и взгляд учёного – но не убивавший свежести восприятия и чувства тайны. И всё для него было связано с Благой Вестью. Он не только созерцал, но, как любопытный ребенок, стремился всё потрогать и попробовать на вкус. Услышав о системе босохождения Иванова – сразу вышел босиком на заснеженный двор, увидев пустыню – пошёл в пустыню. Однажды, показывая молодежи слайд-фильм, зазвал в комнату несколько местных старушек: Хочу проверить, как они это воспринимают. А рассказывая про одни печальные события из жизни прихожан, прибавил: «Я мог наблюдать, как в лаборатории, зарождение и развитие апокалиптического движения в моём приходе».
Однажды отец Александр взял меня с собой поговорить, идя на требу в Деревню. В доме, куда мы вошли, он разговаривал с хозяевами, отвечал на их вопросы и шёпотом продолжал разговор со мной, постоянно переключаясь туда-сюда. Так происходило долго, и тут, взглянув на меня, батюшка сказал: «Пусть вас это не смущает. Я ведь работаю как радиоприёмник: одна волна – другая волна. И моментально настраиваюсь».
Священник Владимир Зелинский
Это был самый счастливый человек, встреченный мною в жизни. Удивительно много было дано ему, и всё, что было ему дано – глубокая вера, «сердце милующее», о котором говорил святой Исаак Сирин, ум, воля, мужество, такт, многие таланты, необъятные знания, неиссякающее чувство юмора, Господи, и сколько всего ещё! – всё это находилось между собой в гармонии. И всё это вместе с красотой его духовного облика служило одному призванию – пастырскому. Казалось, он родился пастырем, был им с первого своего дня и до последнего часа.