– говорил отец Александр, – то чувствую, что прикасаюсь как бы к руке человека». Вот характерные примеры его отношения к природе. За несколько недель до 30-летия своего церковного служения, в мае 1988 года, отец Александр сказал: «Моя мечта – работать в обезьяньем заповеднике. Но вот…» И развёл руками. Годом позже отец Александр рассказывал, как он зашёл в Минералогический музей, «рыдал там над окаменелостями – первая любовь моей юности!» И добавил, что заниматься этим ему уже не придётся…
Михаил Смола
Отец Александр смотрит в небо и восхищённо говорит: «Как красиво летит ворона!»
Андрей Тавров (Суздальцев)
В один из первых месяцев знакомства я оказался у него дома вместе с сыном моей первой жены. Мы поднялись на второй этаж, занавески были распахнуты, было лето, и в комнату влетела оса. Отец Александр открыл окно шире и стал выгонять гостью при помощи то ли папки, то ли газеты. Оса, кажется, быстро догадалась, что ей предлагают сделать, и уверенно нашла выход на улицу. Отец Александр повернулся к нам и как-то даже смущённо прокомментировал: «Я стараюсь их не убивать».
Вообще, его отношение к природе было совершенно особым. Когда я несколько раз жаловался ему на приступы депрессии, он говорил такие вещи: «Сейчас служба кончится, не торопитесь домой. Идите прогуляйтесь к лесу. Любое дерево, любой куст хотят помочь вам. Возьмите в руку ветку, постойте так какое-то время, почувствуйте жизнь дерева, которую оно вам протягивает. Только не забудьте представить себе, что это не просто ветка, а это рука, которую вам протягивают, рука помощи».
Я помню, как однажды мы небольшой компанией во главе с отцом Александром возвращались из новодеревенской церкви, идя к станции пешком. Мы дошли до речки и пошли через мостик. Было начало лета. Над мелкой водой свесились ветви берёзы, зеленела прибрежная трава, вода с журчанием бежала под мост.
Один из моих знакомых стал говорить о том, как жители загадили природу. Он говорил про старые автомобильные покрышки, валявшиеся на берегу, выжженные клейма костровищ, пустые бутылки и консервные банки, лежащие на дне. Понимаете, он говорил правду, всё это имело место – и действительно, если к мусору приглядеться, это казалось особенно безобразным и портило пейзаж. Более того, мусор вызывал недобрые чувства по поводу того, кто его сюда наносил и будущности природы вообще. Повторяю, это была правда. Но это была правда того человека, который смотрел на мир глазами, ищущими прежде всего недостатки.
«А по-моему, здесь очень красиво, – сказал отец Александр, улыбаясь. – Какая зелень, какая прекрасная вода, солнце…» И это тоже была правда. Но это была правда другого человека – того, который видит в мире лучшие его стороны и утверждает их. Всё, за что мы благодарим, увеличивается в нашей жизни, и такой взгляд на вещи, как похвала подмосковной речушке не из самых чистых, принадлежал человеку с духовностью, предполагающей умножение в мире лучшего, его красоты, его жизненности.
Тогда я почти пропустил этот диалог мимо ушей, а потом вспомнил. «Какой мерой меряете, такой и будет вам отмерено». И отцу Александру было отмерено силой и сиянием, которые он видел в мире, и они возвращались к нему.
Наталья Трауберг
Помню, как осенью я приехала к отцу после суда над Синявским, нет, скорее – после ареста. Очень было мерзко; но говорили мы о мышах. У нас в Литве была мышь, которую дети называли Рамуте. Сидим мы в Семхозе, он, как всегда, советует молиться, практически – без перерыва. Наверное, Иулиания Норичская[28] смотрит с небес, радуясь, что он тоже знает сказанные ей слова Христа: «Всё будет хорошо, всё будет хорошо…» Тут появляется мышь. Отец даёт ей крошек. Я спрашиваю, как он её зовет, а он отвечает: «Я их всех попросту, по-гречески, Васями».[71]
Отец Александр видел мир преображённым. Помню, как в 1975 году в маленьком новодеревенском домике, когда я пожаловалась ему, что уже совсем нет сил, дышать нечем, он показал в окно на дерево и птиц. И на кошку.[72]
…Особенно любил он меховых зверей и всяких грызунов. Как-то мы узнали, что «опоссум» – это «белый зверёк», и радовались, вспомнив, что белый кролик в «Гайавате» зовётся «вабассо». Потом я прочитала в словаре, что это действительно то же самое слово.
(Когда отца уже не было на земле десять лет, я шла по Оксфорду с сыном наших общих, давно уехавших друзей. Грег, бывший Гриша, восхищался тем, что для Честертона мир и уютен, и причудлив. Тут мы остановились и оба сказали: «Как для отца Александра»).[73]
Домашний круг
Если б спросили: как чувствует себя душа, попавшая в рай? – я ответил бы: точно так же, как в доме отца Александра.
Наталия Белевцева
В годовщину нашего с мужем венчания (4 февраля 1982 года) мы оказались приглашёнными к отцу Александру в гости домой. В то время начался новый виток слежек, и батюшка перенёс серьёзные разговоры из прицерковного домика к себе домой, в Семхоз. Ехали с тортом. А отец Александр устроил нам полноценный праздничный ужин с вином. Подавался гуляш с гречневой кашей: «Я это сам приготовил», – с лёгкой гордостью сказал отец.
– Когда вы всё успеваете?!
– Просто утилизирую время.
Сергей Бычков
Меня поражали гостеприимство и хлебосольство отца Александра. Дом в Семхозе, где он жил, был не столь велик. Внизу, на первом этаже, жили родители жены – Ангелина Петровна и Фёдор Викторович. Отец Александр и Наталья Фёдоровна занимали второй этаж, мансарду. Его кабинет размещался под крышей вплоть до середины восьмидесятых годов, когда Наталья Фёдоровна затеяла перестройку. Она снесла холодную веранду и выстроила тёплую и просторную пристройку из бруса, а над ней возвела полноценную комнату. Кабинет отца Александра был переведён в пристройку, а наверху была устроена гостевая комната. Летом в Семхозе всегда жили гости: Н.Я. Мандельштам, друзья отца Александра по институту – многодетные супруги Дробинские. У него можно было часто встретить психолога-«кочевника» Владимира Леви с собственной пишущей машинкой.
Гости не мешали отцу Александру постоянно и в любых условиях работать. Летом, в хорошую погоду, он устраивался с машинкой под сосной у самого дома. Гости жили своей жизнью, согреваясь его любовью и заботой.
Марк Вайнер
Отец Александр Мень, зная мои довольно тяжёлые жилищные условия, как-то настоял, чтобы я в любое время приезжал к нему в Семхоз и слегка «оттягивался» от тесноты и детского ора, отдыхал, читал книги в кабинете. Заодно доставлял бы на обратном пути домой свежую порцию Библиологического словаря, над которым он в то время работал и который перепечатывала, как и большинство его трудов, моя жена Ольга. Когда отца Александра дома не было, он оставлял записки. Одна такая записка у меня сохранилась. Вот её текст: «Дорогой Марк! Я уехал на требы. Уже не смогу вернуться. Сразу поеду ко всенощной. Располагайтесь. Отдыхайте. Суп и курица в холодильнике. Газ кончился. Разогревайте на плитке. Далее: (следуют иероглифические рисунки – читайте, лежите отдыхайте, гуляйте и т. д.). На столе в кабинете последний (!) кусок словаря. Желаю успеха в отдыхе».
Марианна Вехова
Я приезжала в Семхоз к отцу Александру, когда он приглашал, и, бывало, заставала его за протиранием пола влажной тряпкой, намотанной на щётку, за стряпнёй – всё он делал заразительно вкусно! Мне сразу тоже хотелось мыть пол и стряпать (я действительно произошла от обезьяны). Но он не разрешал ему помогать, предлагал сесть и побеседовать с ним, пока он трудится. Всё у него было в порядке на столе и в комнате… Все груды книг, бумаг, вырезанных из журналов картинок для иллюстрирования рукописных текстов…
Я пришла к его маме Елене Семёновне в эффектном костюме, который смоделировала, сшила и связала сама. Отец у неё сидел, пил чай. Он сразу среагировал на мой наряд. Обрадовался и воскликнул: «Так держать! Нельзя христианке ходить в серой бесформенной хламиде, поджав губы. Пусть от вас радость исходит, сияйте!»
Вот я пишу о нём и чувствую, как я его люблю и какая эта любовь живая… И маму его люблю. Были у нас с ней дивные дела!
Юрий Глазов
Замечу, что в семье отца Александра никогда ни на что не жаловались. Иногда только Наташа в моём присутствии слегка намекнёт на свою нелёгкую жизнь, на своё затворничество, а отец Александр, улыбаясь, положит ей ласковую руку на плечо и скажет такое утешающее, запоминающееся: «Ну ладно тебе, мамулка!» Эти его слова многие годы были в ходу в нашей семье, когда над нею показывались тучи. Многие тяжкие моменты жизни были смягчены и обращены в шутку, в счастливую сторону нашей дружбы и удивительного общения с хорошими людьми.[74]
Наталья Григоренко-Мень
Когда он бывал в Москве, обязательно заходил в магазин. Он даже это любил. Мы, например, были в гостях, я ему говорю: «Поедем скорее домой». А он: «Нет, надо зайти в магазин купить продукты».
– Не надо, обойдёмся как-нибудь.
– Нет, давай зайдём купим.
И научился готовить ужины. Я приходила с работы, он меня ждал. Я к семи часам приезжала, и он меня всегда кормил ужином, если был дома. Он очень любил капусту и очень вкусно её готовил.
Григорий Зобин
Утром в субботу мы приехали в Семхоз. Отец Александр встретил нас и провёл в дом на террасу, где вскоре должны были встать новые стеллажи. Во время разговора он показал нам диванчик, стоявший в углу, и сказал: «На нём три года спала Надежда Яковлевна Мандельштам. Удивительная была женщина. Многие её не любили. Да, она была хулиганка. И послать могла как следует, и обматерить… На неё часто обижались. И не понимали, какое сердце кроется за всем этим внешним, наносным, не видели!»