Позже я узнал, сколько батюшка сделал для «нищенки-подруги» величайшего из русских поэтов ХХ века. Да только ли для неё? Какой заботой он окружил одинокого умирающего Варлама Шаламова! А дружба с А.И. Солженицыным, который обязан батюшке своим возвращением в Церковь? А духовные дети – Александр Галич, Юрий Кублановский? Сейчас уже ни для кого не секрет, какой «единственный дом» имел в виду Александр Аркадьевич в песне «Когда я вернусь». Но нам и раньше не нужно было этого объяснять. Многим художникам, поэтам, людям творческого труда батюшка дал могучий импульс. Он по-новому открыл им красоту и величие Божьего мира, глубину страдания и преображающую силу любви. И не было, наверное, среди них того, кто после общения с отцом Александром не почувствовал, что творчество его выходит на совершенно новые высоты…
Мы вместе с Натальей Фёдоровной ужинали и пили чай. Батюшка сказал: «Всё, что перед вами на столе, – с собственного огорода и собственного изготовления. Из магазина только хлеб». Готовил он прекрасно.
Батюшка попросил маму посмотреть глаза Натальи Фёдоровны. По симптомам, о которых Наталья Фёдоровна рассказывала, мама предположила, что у неё блефарит. «У тебя там полно песку, у тебя там Блефуску», – мгновенно сымпровизировал батюшка, вспомнив «Гулливера».
В соседней комнате играл на флейте сын отца Александра Миша. «Ну, выйди и посвисти нам что-нибудь!» – весело, с озорной искоркой в глазах крикнул батюшка. Миша сыграл нам на флейте несколько пьес.
Александр Зорин
Неожиданный звонок с улицы. «Кто там?» – спрашивает отец Александр. Это М.Ю. с семьёй проездом из Загорска, решили навестить батюшку. Только впустил их, поднялся на второй этаж – опять звонок. На этот раз – какая-то дама, с которой долго разговаривал в саду.
Плачет грудной младенец, чадо новоприбывших гостей, не умолкает молодой писатель: выдаёт новости архиерейской жизни (он близок к этим кругам), я глазею на книжные полки. А отец Александр не унывает, лицо сияющее и приветливое.
Я, смущённый маленьким столпотворением, вздыхаю, сочувствуя ему: «Да, взяли вас в оборот…» А он – сияет.
Между прочим, точно так же, как на школьной фотографии сороковых годов, которую я видел в его семейном альбоме: дети, плотная скорбная масса. Среди которой – пятнышко – сияющее лицо черноглазого мальчика. Мальчика, который уже знает Данте и святоотеческую литературу.
6 ноября 1987 года. Вчера у батюшки. Застал его и Алю (внучка отца Александра, дочь Елены Мень. – Ю.П.) за телевизором. Но он отвлёкся сразу, потащил в кухню, усадил в красный угол, засуетился около плиты. Уже скворчит сковорода, терпко пахнет мясным блюдом, со смаком кокает над сковородкой яйца. Время ужина. Должна вот-вот приехать с работы Наталья Фёдоровна. Ну вот наконец все за столом. Кроме батюшки. Он летает, подносит тарелки, разливает виноградный сок: «Попробуйте безалкогольную горбачёвскую». Он и здесь ухаживает за всеми, сам ест на ходу, на лету – здесь клюнет, здесь отломает кусочек, там ущипнёт.
После ужина спустились посмотреть новую кухонную мебель. Батюшка неистощим на шутки: «Передвинул мебель, как в другую квартиру переехал».
Анастасия Зорина
Дом отца Александра был открыт для всех. Не проходило дня без посетителей. Мы дружили с его внучкой Алькой и иногда летом гостили в их доме. Мы очень любили приезжать туда, в большой дом со множеством комнат. Любили сад, где могли бегать и играть в прятки, и лазить по деревьям. А главное, мы могли есть любые ягоды и яблоки в саду. Этот сад был для нас райским.
Целыми днями отец Александр отсутствовал – храм ведь был далеко от дома. Когда случалось, что не ездил в храм, он сидел за письменным столом в своём светлом кабинете, сплошь заставленном книгами. Иногда утром или вечером отец Александр молился здесь вместе с нами. Это не была та скучная и долгая молитва, которую мы слышим в некоторых храмах. Здесь же каждое слово было крепким и значительным. Батюшка весь уходил в молитву – собранный и серьёзный. Я видела, что он по-настоящему разговаривает с Богом. Он произносил на память несколько известных молитв, читал Евангелие и своими словами благодарил Бога за всё, просил о мире, о нас, о наших родителях. Мне бы хотелось всегда следовать такому молитвенному правилу – короткому и понятному. Но, кажется, оно для меня всё ещё недостижимо…
Отец Александр находил время пообщаться с нами. Чаще всего это было вечером, когда он возвращался домой. Только услышим внизу его весёлый голос и крепкие шаги, бежим встречать его. И тащим к себе на второй этаж, к своим рисункам, рассказываем всякую всячину. Ему бы отдохнуть, поужинать, растянуться у телевизора. А он охотно идёт за нами, вникает на полном серьёзе в нашу болтовню. А потом сажает кого-нибудь на колени и перед сном рассказывает об Иисусе, о Вселенной, о двух мирах – добра и зла, которые разделяют людей. Конечно, мы задавали ему всякие глупые вопросы, и он, улыбаясь, объяснял, чего мы не понимали. Но вдруг посмотрит на часы и покачает головой: «Как мы с вами заговорились! Уже поздно. Ложитесь спать, завтра будет новый день». И мы не возражали, хотя, конечно, можно было бы ещё слушать и слушать…
Полина Зорина
Как-то мы втроём – Аля, Настя и я – сидели перед телевизором и смотрели фильм ужасов. Отец Александр стучал у себя в кабинете на машинке. В самом страшном месте я отвернулась от телевизора и уткнулась носом в кресло, чтобы ничего не видеть и не слышать. Девчонки рядом тоже тряслись от ужаса. И вдруг я почувствовала, как кто-то коснулся моего плеча. Я ещё сильнее испугалась и даже вскрикнула. А когда открыла глаза, увидела, что это отец Александр, и, конечно, обрадовалась. Он пришёл в самый нужный момент, хотя и не знал, что мы смотрим этот жуткий фильм. Почувствовал, наверное, что должен быть рядом. И он остался смотреть с нами фильм, отложил свои дела. В самых страшных местах он обнимал нас и прижимал к себе, и нам было совсем не страшно.
А когда фильм закончился, он сказал, что это ерунда – в жизни бывает по-настоящему страшно, и мы должны уметь выстоять.
Елена Мень
Все говорят, что отец был гениальный во всех отношениях человек, у него было потрясающее чувство юмора, с ним было так легко, что, когда он входил в помещение, он всё собой освещал. Он действительно дал нам чёткий ориентир по жизни. Он нас с братом никогда не воспитывал. Его воспитание заключалось только в одном: когда мы были маленькими, он, несмотря на занятость, всегда находил время и каждый вечер читал нам хорошие книжки, он был прекрасный декламатор. Сначала читал детские исторические книжки, потом много разных других. И он всегда был у нас перед глазами, когда мне нужно было выяснить любой вопрос, на любую тему, начиная с проблем моральных, материальных, исторических, каких угодно, всё, что хочешь, – открыл дверь, спросил, тебе дали ответ. И это уже, наверное, было воспитанием.
Я, правда, помню, что однажды я удивилась. Как-то раз я спросила его о чём-то религиозно-историческом, и он тогда с некоторым раздражением мне сказал: «У меня всё об этом в книжке написано». Ёлки-палки! Он бы никогда своему прихожанину так не сказал. Он бы с ним сел и возюкал бы его час и всё объяснял. А со мной – он, видимо, считал нормальным, что его ребёнок прочтёт его книжки, и он понимал, что мы всегда рядом и что нечего с нами возиться. Но у нас не было претензий к этим прихожанам, которые его у нас отнимали, и он всё равно проводил с нами много времени. Его чувство юмора, все эти интересные рассказы о чём угодно, это был непрерывный поток информации, которую он давал своим детям, – и вот это и было, безусловно, воспитанием.
И он очень за нас с братом переживал, с одной стороны, а с другой стороны, было ощущение, что он уверен, что у нас всё будет хорошо. Может, потому, что он о нас молился как следует. И он никогда нас не учил жизни. Даже когда мы чего-то там вытворяли (а мы довольно много куролесили). И всё равно он никогда слова не сказал супротив этого. Никогда. Ни одного слова. Он говорил: «Это вам решать, и делайте, как вам нужно».
Я довольно рано, лет с двенадцати, начала понимать, что мне безумно повезло в жизни. И незаслуженно, как мне казалось. Столько людей мучаются, ищут, у них столько вопросов, и нет никаких ответов, и столько у них терзаний, колебаний, а у нас это проще было, всё было более-менее ясно в жизни. Люди приходили к отцу с вопросами, а мы выросли среди ответов. Его слова в меня органически вплелись. Прихожане его эпизодически видели и каждое слово ловили, а у меня это впитывалось каждый день, это совсем другое. Они ловили каждое слово и ждали ответов, а мы просто общались, и, конечно, он выдавал перлы, но их было так много, что они входили в нас и становились каким-то ориентиром в жизни.
Отец дома всегда писал, постоянно. Летом он часто писал на улице, за столиком. Было приятно сознавать, что он сидит рядом. Можно было всегда зайти к нему. Не было такого, что «закройте двери, я сижу, работаю, не мешайте мне». Не было такого запрета: «Тихо, папа работает!» Он мгновенно переключался на входящего и так же обратно возвращался к работе.
Мариам Мень
Отец Александр относился к родственникам с любовью и вниманием, считая очень важными родственные связи. Многочисленные дяди, тёти, двоюродные – это было важно. Он шутил с моей мамой, выясняя, кем он ей приходится. «Я тебе кто – шурин? Или я тебе – деверь? А ты мне кто – сноха?» Со мной было проще. Я была племянницей, и для меня в то время он был просто родственник, просто мой дядя, брат моего отца Павла Меня. Перебирая наших родственников, он говорил обо мне: «А вот племянница у меня только одна». И я, наверное, единственная из всех, называла его – «дядя Алик». Думаю, больше никто его так не называл.
У моей мамы был день рождения. Дата была круглая, поэтому намечалось грандиозное застолье. Были приглашены родственники, друзья. Приехал и дядя Александр. Сам праздник решили провести у наших друзей, их квартира была побольше нашей. Они жили недалеко от нас, на той же улице в пятиэтажном доме на последнем этаже. И вот туда, на пятый этаж, без лифта мама подняла все приготовленные ею изыски кавказской кухни, все кастрюльки, закуски, вино и всё прочее, необходимое для праздника. Ходить туда и обратно пришлось не один раз. Готовила она всё это одна, так как, кроме неё, это никто не умел, поэтому убраться на кухне она не успела. Там всё было вверх дном: очистки от овощей, скорлупки от грецких орехов, горы посуды и мусора, вся кухонная утварь – всё перевёрнуто. По словам моей мамы, «на кухне было – точно бомбу бросили». Но времени не хватало, и она собиралась убрать всё это после праздника.