ради своих друзей и ради отечества,
даже если бы ему при этом пришлось
потерять жизнь.
Священник Михаил Аксёнов-Меерсон
Один из секретов фантастической продуктивности отца Александра – в его даре дружбы. Будучи очень многогранным человеком, он к каждому поворачивался какой-то одной стороной и поэтому всегда вступал с ним в диалог. Это было богатство харизмы и любви, отражение многих знаний, желание всегда участвовать в другом.
Андрей Анзимиров
Когда-то он был (по ряду соображений) против отправления известного письма о. Николая Эшлимана и о. Глеба Якунина. Но однажды некто попробовал при нём критиковать отца Глеба. Я редко видел, чтобы лицо священника так быстро менялось, чтобы привычное выражение озорной радости на его лице мгновенно уступило место какой-то грозной серьёзности. «У отца Глеба харизма обличителя, – медленно и строго произнёс он. – И в этом ему следует всячески содействовать и помогать». И по тону было ясно: в его присутствии никакой критики о. Глеба он не потерпит…
Анна Борзенко
Я помню его удивительную дружбу с моим папой. Папу он как-то сразу выделил, зорко увидев в нём дар Человека. Папа мой всегда был то ли атеистом, то ли агностиком. Во всяком случае, он говорил: «Вы, христиане, то-то и то-то, а я – так, типа с боку припёку, с меня взять нечего, я не понимаю…» А при этом был он христианин, каких мало. Я имею в виду, что Заповеди Блаженства – это как раз про моего папу. Он был по образованию физиком (закончил МЭИ, работал в «ящике»), в душе – лириком, а на деле – человеком, открытым к другим людям, а также их идеям, восхищающимся людьми, открытиями, любыми мелочами, мимо которых многие проходят. Если кто заболевал или кому-то нужно было что-то привезти, достать из-под земли – обращались к папе. Он был безотказен. При этом он всегда был очень самокритичен, вернее, самоироничен. И безумно любознателен. Короче, отец Александр папу полюбил, подружился с ним, и они пару раз вместе отдыхали. Папа с восторгом писал, как они ездили в Алушту, питались там в пельменной, ходили в музеи, плавали в море. Не без гордости рассказывал, как однажды спас отца Александра. Прошло много лет с 90-го года, папа переехал в Сан-Диего, навещал нас каждый год в сентябре. У него было четыре онкологии, и, конечно, чем дальше, тем больше мы говорили с ним о жизни и смерти. О старости. Он её боялся. А смерти не боялся совсем. Как-то легкомысленно к ней относился. Я никогда с папой не говорила о крещении. Я ждала. Однажды всё же спросила его: «А ты никогда не думал о крещении?» «Нет, – ответил мой папа, – мне же отец Александр не говорил, что мне надо креститься». Он не понимал, что отец Александр сам никогда не предлагал. Человек должен быть готовым к этому. Но папа мой был человек божественный. Сам он об этом не знал, конечно, но батюшка это отлично видел. Мне кажется, оттого ему и было приятно с папой общаться, что от папы исходила какая-то небесная лёгкость.
Чтобы завершить этот сюжет, скажу, что папа мой крестился 7 октября 2012 года в Новой Деревне. Крестил его отец Владимир Архипов, которому удалось мягко папу убедить в том, что времени мало. 26 ноября папа ушёл туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания.
Хочу добавить, что за неделю до папиного крещения мы молились вместе. Молились по книжечке отца Александра, а в конце, взявшись за руки, читали «Отче наш». И вместе с нами был отец Александр.
Священник Димитрий Дудко
Мы с ним дружили. Отец Александр истинно православный священник, который делал многое, чтобы открыть христианство людям. Он излагал учения генетиков, физиков, историков, философов, анализировал другие религии, начиная с первобытных и кончая современными. Он поступал как апостол Павел: с эллинами говорил как эллин, с иудеями как иудей, с учёными как учёный, с простыми людьми – как простой человек. Он был очень добрый. Когда церковные власти запрещали мне служить, он приглашал меня в свой храм служить вместе с ним.
Владимир Леви
Все мы соединены этим человеком, Александром Менем, которому мы должны быть благодарны за то, что мы вообще живы. Живы душой, а многие и телом. Потому что как человек, который занимался и занимается профессионально проблемой самоубийств, я очень хорошо знаю, скольких людей, в каком масштабе отец Александр отвратил от этого последнего шага отчаяния. Он многих спас, спас и физически, и духовно. Я могу считать себя тоже им спасённым, потому что в кризисное время своей жизни – мне было около тридцати семи лет, начало кризиса среднего возраста, – Бог привёл меня к нему. И что интересно, отец Александр сам меня нашёл – это было в Коктебеле. С тех пор началось наше общение, в котором он одаривал меня дружбой. Он и крестил меня.
Павел Мень
Мы познакомились с Григорием Померанцем очень давно: где-то в шестидесятых годах. У нас тогда была дача на станции Отдых. Там Александр меня и познакомил с Григорием Соломоновичем. Я до сих пор помню, что они ходили, беседовали, а потом, к вечеру, Александр пришёл и сказал, что сейчас они пойдут молиться на закате. Это было так неожиданно…
Отец Александр, конечно, прекрасно понимал, что у Померанца путь совершенно индивидуальный, самостоятельный, но они всегда общались с большим интересом. Они не были «сослуживцами» в том смысле, что Александр служил Христу, и это было делом всей его жизни. Но подход, который был у Григория Соломоновича, Александр вмещал. Они обменивались соображениями, связанными с ориентализмом, с восточными культурами. Брат что-то, может быть, и уточнял для себя. Они как-то находили общий язык.
Священник Владимир Тимаков
Отец Александр был великолепнейшим другом, собеседником. Никаких трудностей в общении с ним никогда не возникало, никакого стеснения он не вносил, легко и радостно вливался в любую компанию в любой обстановке.
Встречались мы с отцом Александром обычно или у него в доме, или в моей квартире. Дружба упрочилась ещё совместным отдыхом: в летний период мы отдыхали – один год на Селигере, другой – в Абхазии. Часто присоединялись к нам отец Глеб Якунин, отец Николай Эшлиман, отец Алексей Злобин. Без леса и воды отдыха мы не признавали.
Отдых обычно складывался из того, что днём (в Абхазии) мы ходили по горам, а вечером, спустившись с гор, наслаждались морем. Часто исполняли старинные русские песни, уделяли время поездкам по достопримечательным местам. Общение проходило в разговорах. Мень был прекрасным рассказчиком. О любом музее, о выставках он мог рассказывать часами, мы слушали его с раскрытыми ртами.
Была у отца Александра одна слабость: он боялся воды. Странность невероятная! С одной стороны, без леса и воды он не мыслил отдыха, воды же панически боялся. Водобоязнь его была связана с попытками «прославленных» пловцов научить его плавать. Всё учение сводилось к тому, что его завозили на глубину и бросали в море – выплывай. Естественно, он, наглотавшись воды, тонул, его, конечно же, откачивали. Испытав подобный опыт три раза, он сказал: «С водой покончено раз и навсегда, у меня с ней дружбы нет».
На Селигере, как правило, мы отдыхали на островах, в палатках, за продуктами необходимо было ездить в Осташков на моторной лодке. В описываемые времена техника была «на грани фантастики», мотор мог заглохнуть в любое время и в любом месте. Зная водобоязнь отца Александра, мы всячески старались освободить его от поездок на лодке. Он же, если требовалось, делал вид, что воды не боится, и садился в утлую лодчонку.
От панической боязни воды я захотел излечить его, научив плавать.
– Отец Александр, можешь ли ты отдыхать без леса? – как-то спросил я его.
– Не могу, – ответил он.
– А без воды?
– Тоже не могу.
– Если без воды ты не можешь отдыхать, получается, что она тебе друг?
– Конечно, друг, но только тогда, когда я гляжу на неё.
– А я хочу, чтобы ты всё-таки полюбил её, сдружился с ней. Я тебя научу плавать.
– Меня уже учили моряки.
– Глупые были твои моряки, ты мне доверься. Сейчас мы войдём в воду (было это на море), там, где ты скажешь «стоп», мы остановимся. Войдём ровно настолько, чтобы руками не доставать до дна, и при этом только и нужно, чтобы ты воды не боялся.
Мень согласился.
– Теперь повернись лицом к берегу и внимательно следи за мной. У тебя на глазах я буду стараться утонуть.
Набрав воздух, я лёг лицом на воду. Полежав сколько смог, встал и спросил отца Александра:
– Утонул?
– Нет.
– Теперь точно так же ляг на воду сам и убедись, что утонуть ты не сможешь. Утонуть можно только в том случае, если от испуга начнёшь кричать, тогда, наглотавшись воды, пойдёшь ко дну. В принципе же человек не может утонуть. Убедись в этом сам – набери воздуха, ложись на воду и постарайся утонуть. Бояться нечего, ты в любой момент сможешь встать на ноги.
Отец Александр набрал воздуха, лёг, полежал, когда воздух закончился, встал.
– Утонул?
– Нет…
– Теперь повтори.
Отец Александр опять набрал воздуха и лёг на воду. Убедившись, что не тонет, он встал.
– Осталось самое малое. Повернись лицом к берегу, набери воздуха, ляг на воду и руками греби к берегу. Бояться нечего – ты же знаешь, что плывёшь к берегу, когда у тебя закончится воздух, встанешь на ноги.
Он поплыл к берегу, доплыл, встал на ноги.
– Что же ты, друже, скрывал! Оказывается, ты умеешь плавать. Теперь тренируйся – лицом вниз, а когда закончится воздух, подними голову, вдохни и плыви дальше.
Через два дня, не больше, отец Александр на глубине подплыл ко мне и говорит: «Обопрись-ка на меня, я попробую тебя до берега довезти».
Наталья Трауберг
В 1969-м окончательно наступил тот недомороженный заморозок, который не давал нам даже основания повторить вслед за Пастернаком: «…мы были музыкой во льду». Льда не случилось – мы стали музыкой в болоте. В это время и стало формироваться наше Честертоновское общество, энтузиастом которого был С.С. Аверинцев. Он подружился с Александром Менем, великолепен был их контраст: пылкий отец Александр, которого ничто не брало – так свято он был уверен, что его ведёт Господь, – и тихий, с высоким голосом и виноватой улыбкой Аверинцев, столь же упрямый и ни секунды не тратящий даром.