Анастасия Зорина
Если батюшка заставал кого-то из нас за книгой, всегда поинтересуется, что за книга, и тут же начнёт рассказывать о ней или об авторе. Конечно, его знания приводили нас в восторг. Не верилось, что человек может так много знать! Случалось, что, просыпаясь утром, мы находили на стуле стопку книг, которых не было накануне. Это он сам отбирал для нас то, что считал полезным.
Однажды перед сном, лёжа в постельках, мы лакомились ягодами, которые собрали специально для такой вот ночной пирушки. Слышим шаги и тихий стук в дверь: «Девчонки, вы ещё не спите?» Его голос. Нам было и страшно – за ягоды – и весело. Он сел у открытого окошка, зажёг маленькую лампу и стал читать чудесного Льюиса.
С его голоса я помню Жюля Верна и Рэя Брэдбери. Брэдбери он читал, пожалуй, чаще других. Читал он так, что захватывающая история в тот момент была единственной реальностью. Ни открытого окна, ни комнаты, ни самого отца Александра не было рядом, а только какой-нибудь загадочный инопланетный мир. И его тихий и сильный голос.
Александр Ильинский
По семейной традиции меня решили сделать музыкантом. И я стал ходить к Нине Фортунатовой на занятия по сольфеджио и музлитературе. Ученик из меня был никудышный. Но музыка! Номера из «Страстей по Матфею» Баха, «Мессии» Генделя, строгий вид Листа в монашеской мантии стали родными и дорогими. «Камо грядеши» и «Крестоносцы» Сенкевича будили подростковое воображение.
Как-то раз Нина дала мне книгу «Сын Человеческий» некоего Э. Светлова. И я, подготовленный проповедью Евангелия через музыку, погрузился в книгу с головой. Неужели в Евангелии всё так, как написал этот Светлов? Открыв евангелиста Матфея, я тут же споткнулся на бесконечном перечне имён в начале первой главы. «Нудятина какая-то», – подумал я и отложил Евангелие. Но автор «Сына Человеческого» продолжал вести за собой. Вскоре я решил открыть другого евангелиста, Луку. И – зачитался. Даже переписал его (целиком!) в несколько альбомов для фотографий, оформив репродукциями икон и мастеров итальянского Возрождения. Так началось моё плавание по страницам Священного Писания. За «Сыном Человеческим» пошли книги всё того же Светлова: «У врат молчания», «Дионис, Логос, Судьба», «На пороге Нового Завета»… Лишь в семнадцать лет я понял, что автор этих захватывающих книг и улыбающийся священник с фотографии на пианино Нины Фортунатовой – одно и то же лицо, и зовут его Александр Мень.
Владимир Илюшенко
Если говорить о книгах отца Александра, то это, конечно, огонь, но не мерцающий, а пылающий в сосуде. Его книги, его мысль, его культура – это стихия огня. Но эта стихия укрощена, гармонизирована.
Что ещё отличает книги отца Александра? Простота. Но это простота обманчивая, это простота после сложности, вбирающая в себя сложность, бездонная простота. Кстати, слова Христа, записанные евангелистами, они ведь очень просты – по видимости. Но для постижения этих простых слов требуются огромные духовные усилия. Кто может сказать, что он это полностью усвоил – не только принял умозрительно, но пережил внутренне, возвысился до сути этих слов? Таких людей единицы, и они сами о себе не посмели бы этого сказать.
Отец Александр был пропитан этими словами, а точнее, Словом (с прописной буквы), Логосом, Христом. И это сообщало его собственным словам неслыханную простоту.
Священник Стефан Каприо
Когда отец Александр погиб, я жил уже в России и даже был одним из первых, кто прикоснулся к его телу. После этого я думал, как лучше сохранить и распространить его наследие. Его книги очень специфичны, они написаны для России семидесятых – восьмидесятых годов. И, как специалист по богословию и библеистике, он был убедителен, но я бы не сказал, что оригинален или гениален. Он очень хороший популяризатор христианской культуры, Библии, истории религий. Хотя, конечно, такого плана литературы на Западе существует много. Но его личное свидетельство, особенно его мученическая смерть, придаёт этим книгам особую ценность. Поэтому я был рад, что их перевели на западные языки. И благодарен тем людям, которые этим занимались.
Алексей Козлов
Отец Александр сыграл в моей жизни очень важную роль. А история такова. Начиная со студенческих лет я примкнул к движению культурных диссидентов, интересовался всем запрещённым тогда в Советском Союзе: музыкой, литературой, живописью. Естественно, что многое было в самиздате. В те времена за хранение, распространение и просто факт использования чего-либо запрещённого полагался срок.
Однажды ко мне попала книга, изданная в 1969 году в Брюсселе. Она называлась «Сын Человеческий», её автором был некто А. Боголюбов. Когда я прочёл её, у меня открылось новое понимание Евангелия, поскольку книга была написана очень доходчиво, на простом русском языке. До этого я неоднократно читал Библию, но на церковнославянском. Я прекрасно знал её содержание, тем более что мои родственники по материнской линии ещё до революции были священнослужителями. Но интерпретация текста Евангелия в книге «Сын Человеческий» перевернула мой внутренний мир. Я стал по-настоящему верующим. Позже я крестился, причём сделал это с полным осознанием этого Таинства. Потом через моих друзей-диссидентов я узнал о существовании отца Александра Меня, который служил в одной из подмосковных церквей. Он являлся духовным наставником, а часто и крёстным отцом многих из диссидентских кругов. Выяснилось, что он и есть автор той самой книги, которая так повлияла на мой образ жизни.
Валентина Кузнецова
В тех условиях, когда Библию даже в синодальном переводе было трудно купить, он всячески призывал людей к чтению Библии и всегда советовал своим прихожанам читать её, если есть возможность, в разных переводах, и желательно даже на разных языках, чтобы не наступало привыкания, чтобы библейский, евангельский текст звучал всегда свежо и ново, даже если с непривычки режет слух. Главное, чтобы чтение Священного Писания не превращалось в некое аскетическое упражнение, не затрагивающее ум. Часто отец Александр был огорчён тем, что люди не пытаются вникнуть в текст, а просто увлечены его звучанием. Ведь в Евангелии главное – не форма, не звучание, а Весть, которую Господь обращает к каждому человеку лично. Конечно, отец Александр очень хотел увидеть когда-нибудь русскую Библию. На понятном языке.[90]
Священник Владимир Лапшин
В восьмидесятые годы у некоторых верующих производились обыски и изымалась религиозная литература. И вот мы, несколько человек из духовных чад отца Александра, вспомнив книгу «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери, решили заучить наизусть писания Нового Завета. Я помню, что выучил тогда почти половину Евангелия от Луки. Кто-то учил Евангелие от Матфея, кто-то от Марка, от Луки, кто-то от Иоанна, кто-то Деяния апостолов. И когда отец Александр узнал об этом, он посмеялся над нами и сказал: «Ну, наивные вы, зачем так мучить себя? Да если у нас отнимут эти книги, мы их заново напишем! Мы напишем их заново, мы напишем это Евангелие жизнью, самой жизнью своей».
И он действительно написал Евангелие своей жизнью. Вся его жизнь – это было Евангелие: в поступках, в словах, в действиях. Всё, всё в его жизни было Благовестием. «Евангелие» означает в переводе – «Благая весть». Вот он и нёс своим присутствием в этом мире Благую весть. [91]
Владимир Леви
Однажды отец Александр сказал: «Мне служения вполне хватает, т. к. писанина есть лишь один из его вариантов. Просто нельзя говорить всё время, нужно и письменно общаться с людьми. Может, порой, и выйдет лучше. Один теолог зарубежный однажды сказал: “Отец Александр менее интересен, чем его книги”. И слава Богу! Тут мы близки. Книга есть вещь, стрела, пущенная из лука. Ты отдыхай, а она за тебя потрудится».
Сергей Малкин
В 1979 году я только слышал об отце Александре Мене. Однажды летом мой приятель привёл меня домой к своему знакомому. У него на книжной полке я увидел несколько «тамиздатских» книг отца Александра. Мне очень хотелось попросить почитать, но я решил, что поставлю хозяина дома в неудобное положение, меня он видел первый раз в жизни, а книги, очевидно, ценные. Потом я сильно сожалел, что хотя бы не попытался. Ночью в этой квартире был обыск, и все «тамиздатские» книги гэбэшники изъяли.
Михаил Мень
Отец мастерски читал вслух. Он мог остановиться и захлопнуть книжку на самом интересном месте! При этом он умел находить такую книгу, чтобы она была интересна и мне, и сестре, которая на три года меня старше. Эта традиция у нас даже излишне затянулась, вплоть до того, что он читал нам даже «Мастера и Маргариту». Ну и, конечно, традиция – всегда очень много гостей. Приезжали друзья, институтские товарищи. И всегда были добрые шумные застолья, но ни пьянства, ни обжорства, ни криков. Веселились, пели романсы под фортепьяно, под гитару…
Марина Михайлова
Когда читаешь книги отца Александра, поражает невероятное качество этих текстов. Во-первых, это очень хороший язык. Есть люди, которые прекрасно говорят, но не умеют писать, и наоборот, те, кто хорошо пишет, но не умеет говорить. Отец Александр прекрасно владел и устной, и письменной речью. Очень сложные философские, богословские, культурологические вопросы он умел излагать человеческим языком – это высокое и редкое достоинство. Во-вторых, его книги очень серьёзны по объёму проделанной работы. Их финальная простота возникала на колоссальном фундаменте научного исследования. Если мы посмотрим в конец любой его работы, мы увидим впечатляющий список литературы на нескольких языках. Поэтому я предполагала, что Александр Мень – великий мудрец и учёный, а поскольку я училась в университете в хорошее время, когда многие профессора-филологи старшего поколения ещё были живы, и знала, что такое академическая мудрость, чего-то похожего я ждала и в этом случае. Оказалось, что всё не совсем так. Отец был человеком живым, весёлым, невероятно обаятельным, лёгким, с прекрасным чувством юмора. Было радостно увидеть, что такая образованность и философская мощь может сочетаться с простотой, лёгкостью и теплотой. Он был очень приветлив. Пожалуй, не было людей, которых он отвергал. Не знаю, каким надо было быть человеком, чтобы отец Александр отдалился и прекратил отношения.