«Но ведь та или другая трактовка не определяет однозначно наши религиозные представления о Христе!» – и я, подумав, согласился. Он произнёс всего несколько слов, но как это было сказано и, главное, как был воспринят мой ответ! Его тон был полуутвердительным, полувопросительным, в голосе не было ни малейшего оттенка поучительности. И когда я пробормотал что-то вроде: «Да, вы правы», – его лицо буквально просияло! Он радовался за меня, что я понял, что ему не нужно ничего доказывать, что в наших отношениях не будет этого «камня преткновения», – и это далеко не всё из того, что я почувствовал в его взгляде и улыбке, но, к сожалению, не могу здесь описать, не обладая даром слова.
Анатолий Четвериков
Перед пятым курсом института Алик Мень решил переправить свою библиотеку из Иркутска в Москву. Охотоведы пошли помогать ему упаковывать книги в чемоданы. Пока в садике накрывался стол, мы укладывали книги. Их было много, и большинство из них с одинаковыми переплётами. Александр подсказывал, какую книгу класть в какой чемодан. «Эту не сюда!» – сказал он мне. «Алик, как ты различаешь их, ведь они одинаковые?» – спросил я, и он пошутил, что большинство книг знает даже по запаху. Упаковали десятка два чемоданов. Стоял вопрос, как всё это погрузить незаметно в вагон поезда.
Закончив сбор, мы расположились под яблоньками за садовым столиком. Здесь впервые Борис Дедов поднял вопрос, почему Алик пошёл в Православие, а не в индуизм, иудаизм, буддизм, католичество или, наконец, в ислам – религии, которые Мень знал в совершенстве. Ответ был полным. «Из всех религий православная – самая гуманная, в ней не предусмотрено насилие над душой и телом и нет жёстких ограничений. Основа всех религий – Божественное начало». Он сообщил, что заканчивает цикл «История религий», где рассматривает их происхождение, жизнь их основателей и другие вопросы. В этот раз многие узнали, насколько глубоки его знания, и ещё более прониклись к нему уважением.
Опрокинув прощальную стопку, вся ватага с чемоданами на трамвае спустилась к вокзалу. Подали поезд Иркутск – Москва. Отыскали нужный вагон. И пока Том Самсонов и Аркадий Скрипкин развлекали проводников, мы занесли чемоданы с книгами в вагон и рассовали по полкам. Алик уехал.[95]
Священник Георгий Чистяков
Отец Александр был теснейшим образом связан с той средой, в которой сохранились книги с дореволюционных времён, сохранились культура и вера. Внутри того микрокосма, в котором он жил, как будто революции и не было. Он читал Соловьёва и Бердяева, Булгакова и Бориса Чичерина.
Русские люди, подобные ему, разумеется, были, но они жили в Нью-Йорке или в Париже, а он здесь был единственным. Уже в четырнадцать лет он был сложившимся человеком. И всё из-за того, что его окружали потрясающие люди, которые помнили начало века, которые сохранили не только книги, но и живую память. Я всё время повторяю эти слова «сохранили книги», потому что это во времена его или моей юности значило чрезвычайно много. Я затрудняюсь назвать хотя бы ещё одного человека из его поколения, который бы так хорошо знал философскую и богословскую мысль начала века и до такой степени был органично с ней связан. Из поколения людей, которым сейчас уже сильно за восемьдесят, такие люди ещё были. А среди ровесников отца Александра это уже было невозможно. Он был единственным.
Человек на Западе, казалось бы, психологически ничего общего с отечественным выходцем из советского времени не имеющий, оказывается, тоже нуждается в отце Александре и в его слове. Когда итальянский писатель Джованни Гуайта[38] решил перевести книгу «Сын Человеческий» на итальянский язык, один из французских друзей отца Александра сразу же заметил, что этого делать не нужно, потому что на Западе существует и без того множество таких книг, где популярно и на высоком уровне излагалась бы жизнь Иисуса Христа. И ошибся. Когда «Сын Человеческий» вышел (сначала на итальянском, а потом в его же переводе по-французски), оказалось, что книга прекрасно раскупается. Она оказалась востребованной не только в России, но и в других странах в силу того, что в этой книге есть нечто абсолютно уникальное. Что именно? Вероятно, полное слияние с Тем, о Ком он говорил, – с Иисусом из Назарета.[96]
Татьяна Яковлева
Трудно описать, насколько переполненными событиями, встречами, делами были последние месяцы жизни отца Александра. В сентябре 1990 года у меня кончились экслибрисы, которые мы наклеивали на книги приходской библиотеки. Я сказала об этом отцу Александру, и на следующий день он привёз мне целую пачку экслибрисов! Не забыл! Я тогда поразилась этому, потому что у меня от переутомления случались провалы в памяти (хотя мои нагрузки были несравнимо меньшими, чем его).
Анжела Ялышева
Мою жизнь можно разделить на два отрезка: до встречи с отцом Александром и после.
Однажды вечером, готовя ужин, смотрю по «ТВ Центр» фильм, посвящённый 75-летию Александра Меня. Что-то задевает меня, ставлю на запись, пересматриваю много раз и чувствую, как через экран телевизора на меня идут волны любви. Иду в библиотеку и беру несколько книг отца Александра и о нём. Столько лет прошло с его смерти, а я как будто только проснулась, только узнала. Я стала читать книгу «И было утро» и заплакала, просто смотрела на книги и плакала. И впервые почувствовала, как «осколок снежной королевы» тает в сердце. Потом я начала слушать его записи. С этого времени у меня началась интенсивная и напряжённая внутренняя жизнь. Спустя двадцать лет после моего крещения я пережила радость неофитства: рассказывала всем о Христе и отце Александре. Я стала входить в Церковь, как учил батюшка: читать Библию, посещать богослужения, пережила покаяние, причастие, стала ходить в воскресную школу. Слушала и читала его беспрерывно. Вся рассыпанная мозаика сложилась в прекрасную картину, всё встало на свои места, в жизни появился стержень, мир оказался стройным, прекрасным, исполненным смысла. Отец Александр помог мне обрести подлинную веру в Бога, понять свою жизнь и увидеть, что в ней нужно изменить.
Затем я стала переживать о сыне. Я видела, что ему сложно жить, но помочь не могла. Как же донести до него, что я узнала, как рассказать ему про самое главное в жизни? К моему большому удивлению, во время Великого поста сын попросил почитать что-нибудь отца Александра про причастие (они с приятелем решили сходить на литургию). Так отец Александр привёл к Богу и моего сына. Книги отца Александра и сейчас часто вижу на его столе.
Живое слово
Душе израненной доброе слово – лекарство.
Анастасия Андреева
Отец Александр однажды сказал: «Неофитам мы не можем лгать. Христианство – не кайф, не защищённость, это мужество людей, решившихся идти по пути открытия себя воздействию Духа».
Андрей Анзимиров
Отец Александр говорил: «Церковь – не аптека, мы тут рецептов не выписываем. Каждая жизненная ситуация уникальна, и рассматривать её нужно отдельно, в соответствии с Евангелием».
«Православие – не резервация и не бегство от мира. Внешнее всегда проще. Внешняя сторона может свестись к чистому обрядоверию, она всегда имеет тенденцию превращаться в самодовлеющее начало».
Отец Александр не учил противостоянию власти, он делал гораздо более глубокую и значительную вещь. Он просто выводил человека из-под власти стереотипа. Я не раз слышал от него: «Вот, говорят, большевики, большевики… Чем большевики мешают защитить диссертацию или повышать свой профессионализм на работе? Чем они мешают творцам творить, врачам лечить, чем они мешают влюбляться, жениться, строить семью, иметь детей, наслаждаться природой? Мы должны жить и исполнять свой долг, как если бы большевиков просто не было. Это не их страна, это наша страна. Это не их жизнь, это наша жизнь, и принадлежит она Богу и каждому из нас – и никому больше. Чем реже мы с ними соприкасаемся, тем лучше».
Однажды отец Александр прочёл экспромтом блестящую лекцию о христианстве и тоталитаризме, из которой я особенно запомнил его заключительную фразу: «Тоталитаризм всегда выступает как национальный по форме и сатанинский по содержанию».
«У христианства нет знамён, – любил повторять он. – Если даже мы поднимаем стяг с крестом или со святым Георгием, мы мгновенно превращаемся из проповедников Благой Вести в обычных носителей очередной идеологии».
Ариадна Ардашникова
«Дело Господа – объединять, разъединять – дело дьявола», – часто говорил отец Александр.
«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, – любил подзадоривать нас отец. – Наше место здесь. Где жить – это понятие географическое. Главное – жить с Богом».
Священник Владимир Архипов
Отец Александр Мень говорил, что если бы у людей не было слова «прости» и хотя бы некоторые не умели его произносить, на земле невозможно было бы жить.
Слова отца Александра в период всеобщего советского дефицита: «Самый острый дефицит нашего времени – дефицит любви и искреннего уважения к человеку. Только любовь может исцелить человека и показать, что он бесконечно ценен в глазах Божиих».
Отец Александр часто повторял одну простую, но безотказно работающую истину: «Не превращайте веру и любовь к Богу в единоборство с грехом. Вы его не победите. Взращивайте в себе любовь ко Христу, и грех сам отомрёт, ему не будет места в сердце, любящем Бога».
Александр Белавин
Об отношении к некрещёным или обращённым в другую веру отец Александр говорил: «Для меня все люди – Люди. Все они творенья Божьи. Они мои ближние. Кроме того, формально крещёный человек может быть далёк от Бога и от Христа (ведь и Сталин был крещён), а иной язычник – по своим делам – ближе, чем мы».
Сергей Бессмертный