Помню, как шли, уже в темноте, пешком до станции, через родное знакомое поле, с этими деревьями вдалеке, стоящими разреженно, так что сквозь них всегда видно небо. И было несказанно легко, будто и не было всей той тяжести ни вчера, ни пару часов назад, будто и не умирал отец Александр. Много раз впоследствии вспоминал я первую панихиду и особенно рад был тому, что успел повидать лицо умершего отца Александра. Ибо на следующий день его отпевали, как и полагается, с закрытым лицом. А был он спокоен, так спокоен, что вспоминались слова Жуковского о лике только что почившего Пушкина. Вспоминалось и то, как на литургии стоял отец Александр за алтарём и как смотрел на нас. В нём был глубочайший мир, глубочайшая уверенность, что паства его – в руце Божией.
Юрий Пастернак
В тот памятный осенний день 9 сентября я внезапно проснулся очень рано. Посмотрел на часы – 6:40. Меня напугал мой сон. Вот он вкратце. Я в чьём-то доме. Открывается дверь – и в комнату стремительно вбегает взволнованный очень смуглый человек. Его голова обмотана белым окровавленным полотенцем на манер чалмы. Он удивлённо взглянул на меня и, открыв какую-то дверь, быстро исчез за ней.
Тут я проснулся. В ушах продолжала звучать фраза, произнесённая «закадровым» голосом: «Умер, он умер!» Кто умер – было непонятно, но сердце сжалось от скорби, и пришла мысль, что речь идёт об очень близком мне человеке, но не о родственнике, а о ком-то из церкви, из общины. Едва дождавшись времени первой литургии, я поспешил в церковь на «Речном вокзале», что недалеко от моего дома. В этом храме служил недавно рукоположенный в священники отец Александр Борисов. Иду я по аллее парка, а в голове продолжают звучать страшные слова из моего сна: «он умер, он умер». Иду, испытывая смертельную тоску, чувство невозвратной потери, скорблю, не зная о ком, и на глаза наворачиваются слёзы. После причастия спрашиваю у отца Александра Борисова: «Батюшка, всё в порядке? Ни с кем из наших ничего не случилось? Вы не слышали?» «Нет, ни о чём таком не слышал», – ответил он.
Днём или ближе к вечеру кто-то мне позвонил и сообщил совершенно невероятную новость: убит отец Александр! Потом позвонил Володя Шишкарёв и поведал, что стрелки его настенных часов остановились ровно в 6:40 утра, в тот момент, когда был убит батюшка… Появилось желание сразу же ехать, но куда? За окном вечер. Я созвонился с Сергеем Бессарабским, и мы договорились завтра утром ехать в Семхоз. Наутро он заехал за мной, и мы отправились в неблизкий путь.
Возле дома отца Александра никого не было. На тропинке, намокшей от дождя, ведущей к воротам дома, видны были сгустки крови. Моросил дождь. Скоро стали подъезжать батюшкины духовные чада. Помню Олега Степурко, Ольгу Ерохину, Алика Зорина. Кто-то из них сказал, что есть такая древняя традиция – оставлять на память о святых мучениках вещи со следами их крови. Мы стали прикладывать к мокрой земле, осыпанной листьями и обагрённой кровью батюшки, у кого что было. У меня в сумке оказались книги издательства «Жизнь с Богом»: «Сын Человеческий» и «Молитвослов». Кто-то доставал Евангелие, кто-то горстями собирал побуревшие от крови опавшие листья. Потом мы поехали в морг…
Гроб с телом отца Александра поставили посреди церкви на всю ночь и сняли с него крышку. Прекрасное лицо было бледным, на нём были небольшие ссадины. Зоя Афанасьевна Масленикова решила остаться возле батюшки до утра и предложила мне последовать её примеру, но я, беспокоясь о беременной жене и болевшей тогда маленькой дочери, уехал ночевать домой, в Москву, в чём потом горько раскаивался. Всю ночь у гроба читали Евангелие.
Утром 11 сентября, подъехав к церкви в Новой Деревне, я был потрясён количеством народа, приехавшего на похороны. Церковный двор собравшихся не вмещал, толпа напирала, и люди вынуждены были перешагивать через невысокую ограду и располагаться между цветочными клумбами. Огромная толпа стояла вне двора, на улице, за воротами церкви. Повсюду ходили люди с камерами и снимали всех направляющихся в церковь. Кого тут только не было! Крепыши-гэбэшники, оглядывающиеся по сторонам с безучастными лицами; инвалиды-афганцы в камуфляже, уважавшие отца Александра, участвовавшего в решении их насущных проблем, спасавшего их от самоубийств. Они неоднократно предлагали батюшке обеспечить охрану, да только он не соглашался. Мелькали корреспонденты газет и телеоператоры различных студий, кто-то из них залез на колокольню; множество людей с интеллигентными лицами, монахи, приезжие и, конечно, много наших, «новодеревенских». Священников было немного, и они, находясь в алтаре, готовились к службе. Изредка в толпе появлялись люди известные, лица «из ящика»: писатель Фазиль Искандер, поэт Андрей Вознесенский, режиссёр Марк Розовский, телеведущие программы «Взгляд»: Александр Любимов, Дмитрий Захаров, Александр Политковский, о. Марк Смирнов. Говорили, что на похоронах присутствует Осташвили из общества «Память». Особняком, за цветочной оградой, между клумбами, стоял друг отца Александра философ Григорий Померанц. На его лице были скорбь и растерянность.
После литургии, которую служил митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, гроб поставили для прощания около входа в храм. На крыльце поставили микрофон, чтобы каждый, кто захочет высказаться, мог сказать своё слово. Люди подходили к гробу и прощались со священником, прикладываясь к его руке. Некоторые мне потом говорили, что руки отца были тёплыми.
Многие произносили краткие надгробные речи. Митрополит Ювеналий зачитал послание патриарха Алексия. Популярный в то время политический деятель Илья Заславский с болью говорил о том, что отец Александр не был политиком, он был пастырем. Но в наше время иногда и добрый пастырь бывает чёрным силам страшнее.
Отца Александра хоронили в день Усекновения главы Иоанна Предтечи. Как писала Анастасия Андреева, духовная дочь отца Александра: «В те дни у многих было явственное ощущение, что ветер библейской истории ударил нам в лицо».
Священник Игнаций Паулюс
Я – сальваторианец; для сальваторианцев 8 сентября – годовщина смерти основателя нашего ордена – особенно важный день. Тогда я был в Кракове настоятелем сальваторианского монастыря. Вечером 8 сентября я вылетел самолётом в Москву. Приехал в маленькую гостиницу на улице Мусы Джалиля к своему другу, о. Тадеушу Пикусу. Там на первом этаже была часовня; я помолился и, зайдя в ризницу, на столе увидел книгу – «Сын Человеческий». Я взял её и начал листать – ничего, конечно, ещё не зная… Потом зашёл к о. Тадеушу и сказал:
– Я взял у тебя книгу, «Сын Человеческий».
– А ты знаешь, – сказал он в ответ, – что этим утром её автор, отец Александр, был убит? Его зарубили топором…
Выслушав его, я вдруг произнес:
– Знаешь, Тадек, я останусь работать в России.
Это было спонтанное решение.
Священник Вячеслав Перевезенцев
Раннее воскресное утро 9 сентября. Прохладно, мокро, идёт мелкий дождь… Тогда, двадцать пять лет назад, я выбежал из Лавры, торопясь на электричку Загорск – Москва, отходящую около семи утра. У нас была договоренность с отцом Александром, что по воскресеньям я сажусь в предпоследний вагон с конца в Загорске, а он подсаживается на следующей станции в Семхозе, и мы можем по дороге до Пушкино поговорить. Так было не раз, но в это воскресенье в вагон он не зашёл. Я, конечно, не придал этому значения, мало ли что. Добравшись до храма в Новой Деревне, стали ждать, но батюшки не было. Никто ничего не мог понять, даже тяжело больным он всегда приходил в храм. Становилось страшно, но думать ни о чём плохом не хотелось.
Сообщение о том, что отца убили, мы получили уже в Москве, ближе к вечеру. Было такое чувство, что жизнь остановилась… Утром надо было возвращаться в семинарию. На вокзале встретил отца Артемия Владимирова, он у нас преподавал, и мы с ним дружили. Узнав о случившемся, он нашёл очень верные слова, чтобы меня поддержать. Доехали, надо было идти к инспектору отпрашиваться с уроков. Почему-то я попал не к семинарскому инспектору, а к инспектору академии архимандриту Сергию (Соколову), будущему епископу Новосибирскому. Когда я ему сказал, что убили отца Александра, он был очень взволнован, так сильно-сильно меня обнял и говорил, как он хотел встретиться с отцом Александром, но вот не успел.
Меня отпустили, и я поехал в храм. Скоро туда привезли и отца Александра. Мы начали читать Евангелие и читали его всю ночь до вторника, когда совершились отпевание и погребение. Стоя там в храме у гроба отца Александра, я понимал, что начинается новая жизнь, было одновременно страшно, больно, но и ощущалась какая-то торжественность во всём происходящем. Вот уж точно, как часто любил повторять отец Александр, Небо приблизилось к земле.
Прошло двадцать пять лет… есть то, за что мне стыдно перед отцом Александром, но то хорошее и светлое, что было в моей жизни за эти годы, так или иначе связано с ним. Спасибо, батюшка, и вечная память!
Григорий Померанц
Убийство отца Александра сперва просто ударило по лбу. Это было почти физическое чувство, поэтому я точно помню место удара. Потом, на похоронах, спокойно и печально заработало сознание, и я вдруг увидел, что мы вступаем в новое время мучеников. Только сейчас, при выходе из Утопии, разделительная линия между мучениками и мучителями другая, чем при входе в Утопию. Она проходит внутри христианства, она рассекает все лагери. Сталкивается религия любви и воинственное национальное язычество. Сталкивается привычка ненависти, легко меняющая образ врага, и чувство вечности, освобождающее от ненависти.
Марина Роднянская
Утром 10 сентября мне позвонил мой знакомый Б. и без предисловия деревянным голосом спросил: «Ты знаешь, что убит отец Александр Мень?» – «Как убит?» – тупо переспросила я, не в состоянии понять смысла сказанного. «А вот так! Топором по голове!» – прокричал в трубку Б. со слезами в голосе. Было чувство, будто меня саму ударили по голове. Я заплакала. Помчалась в Пушкино. В метро «Комсомольская» бросилось в глаза написанное от руки объявление, маленький клочок бумаги: «Все, кто хочет проститься с отцом Александром…» Записка заканчивалась восклицанием, в котором тоже слышались слёзы: «Он так любил вас!»