Но сидевший напротив Сапникова главный бухгалтер энергично перебил:
— Нет, насчет бухгалтерии — это вы оставьте!
— Ты о чем, Вася? — удивился Сапников.
— Вы же сами знаете, — зашептал бухгалтер, — относить на счет учреждения банкеты теперь строго запрещено…
— Как-нибудь проведешь, — добродушно отозвался Сапников и добавил распорядителю: — Ступай, голубчик, распорядись насчет рябчиков…
Бухгалтер жестом задержал распорядителя:
— Нет, постойте: я за счет конторы платить не буду!
Бухгалтер говорил шепотом, но крайне твердо.
Сапников поерошил волосы, сделал судорожную улыбку в сторону товарища из центра, процедил ему:
— Кушайте, пожалуйста, что ж вы не кушаете?..
И только после этого зашипел на бухгалтера;
— Хорошо… Тогда кто будет платить за все это?
— Кто ел, тот и будет платить… Вот я первый…
Бухгалтер извлек из кармана потертый кошелек с металлической пастью, нажал на запирающие его шарики. В открывшемся кошельке обнаружилась трешница, квитанция в приеме заказного отправления и немного разменной монеты.
— Дурак! — снова зашипел Сапников. — Лезешь со своей трешницей… Тут уже съели на полтораста рублей да заказано на столько же…
— Будем вычитать из зарплаты, — грустно сказал бухгалтер.
Сапников оглядел пирующих решительным и даже злым взглядом.
— Ты чего, Лапин? — спросил он у сотрудника, который о чем-то шушукался с официантом.
— «Напареули», понимаете ли, всё, — объяснил сотрудник. — Велю ему подкинуть еще бутылочку-другую…
Сапников, наливаясь кровью, закричал:
— Ты-то кто здесь такой, чтобы заказывать! Эй, эй, Гаешников, положи рака обратно! У самого на тарелке рачья скорлупа не умещается, а сам еще хватает!.. Распорядитель, раки у вас поштучно идут?
— Поштучно, Семьдесят-Восемьдесят, а как же?
— Ну, так убирайте, что осталось из раков, чего смотрите?! И сколько возьмете назад, скинете из счета… Да! Распорядитель! Рябчиков не надо! Отменяю!
— Виноват, Семьдесят-Восемьдесят, рябчики уже — в плите…
— Ну и что же? Выньте и того… на салаты потом пустите, для других посетителей…
— Никак невозможно. Товар считается проданный.
— Как это — проданный, когда мы не желаем кушать? Жалобная книга у вас есть? Несите сюда книгу!.. Эй, вы там! Не начинайте, не начинайте новую бутылку… Ну да, я вам говорю!..
Главный бухгалтер, который, выйдя из-за стола, о чем-то поговорил уже с председателем месткома, наклонился к самому уху Сапникова.
— Как будто устраивается, — зашептал он, — устраивается с оплатой счета. Сейчас добился договоренности с предместкома Потаповым: всю сумму он отнесет на культмассовые мероприятия месткома. У них по смете осталось что-то около тысчонки…
Сапников глубоко вздохнул и расплылся в улыбке:
— Давно бы так!.. А то пугаешь только… «Эх, что ж вы, братцы, приуныли?!..» И тебе, Лапин, не стыдно? Видишь, что у гостя нет вина, а сам и не думаешь спросить новую бутылочку!..
— Виноват, товарищ Сапников, сейчас закажу.
— То-то «виноват»… Гражданин метрдотель, а гражданин метрдотель, где же ваши пресловутые рябчики? Что? Зачем мне жалобная книга? Я рябчиков желаю кушать, а не жалобную книгу!.. Брусничное варенье к дичи у вас имеется? Подать сюда сейчас же!
И пир возобновился. Рябчики буквально таяли, не оставляя после себя даже костей…
Мученики
На прием к врачу в сельском медпункте вошел очередной пациент. Голова его была обвязана бинтами почти сплошь: на виду оставались только один глаз, окруженный синяком, и кусок темени с неровно выстриженными волосами. Рука была в шрамах и царапинах и висела на кушаке, перекинутом через плечо.
Врач спросил привычным тоном:
— Первый раз в нашем пункте или уже лечились?
— Дохтор, это… кхм… нешто вы меня не узнаете? — с трудом прохрипел вошедший.
— А как вас можно узнать, когда вы весь — в бинтах?..
— Это… кхм… я, точно, упустил из виду… В общем, я — Сазонов Николай… из этого Терентьева…
— Позвольте! Сазонов — молодой парень, кудрявый… А вы вроде лысый, — так?
— Не-е… Это я самый… Только меня сбрили, кхм… поскольку у меня на башке — будь здоров чего понаделано!.. Четыре раны, между прочим, зашивали…
— В больнице?
— Ага. Возили в район. Ну, ничего: обещали, что…кхм… заживет… со временем, конечно… А вот рука и под глазом которое… велели к вам зайти, чтобы вы… кхм… наблюдали, безусловно… Ну, и голову — тоже надо наблюдать…
— Разматывайте бинты. Где ж это вас угораздило?
— Дык престольный же мы справляли… ой-ой… дерет, проклятый… Прилипло опять!..
— Дайте я уж сам… Какой такой у вас в Терентьеве может быть «престольный праздник», когда церковь в вашем селе тридцать лет назад закрыта?
— Ой, осторожнее, доктор!.. Когда били, и то не так больно было!.. Точно: церковь у нас закрытая… я даже не помню, когда она работала… Ой!.. Клуб у нас в церкви… Ой-ой-ой, доктор, голубчик, хоть вы-то меня пожалейте!
— Все уже. Снял. Ддаааа… эко вас угостили… Кто же именно?
— Лучший мой друг, ежели хотите знать, Васька Фоминых…
— Тракторист?
— Ага… Ой! Жжется и это… кхм… даже в нутро отдает…
— Ну и за что он вас — этак-то?
— А кабы кто знал… Он и сам, безусловно, кхм… не помнит. И тем более я его тоже так отделал, что его там положили…
— В больнице?
— Ага. Архангельский Петр Николаевич — главный врач — говорит: «Чуть бы посильнее его стукнули, ну — и конец: становись, ребята, в почетный караул»… Оставил Ваську у себя в палате. «Попробую, говорит, заштопать, что осталось»…
— И не совестно вам?
— Безусловно — совестно. Но ведь: не мы первые, не мы… кхм… последние… Престольный же!
— Тьфу! Глупость какая! Сам же говорит: и церковь не помнит, а вот ведь поди ж ты: чествуете какого-то там «своего» святого, который когда-то был приписан к вашему храму.
— Дык если бы его… У нас, говорят, был Никола, а мы-то бушевали на Илью…
— Еще лучше!.. И кто это вас агитирует за святых?
— Самогон агитирует — а еще кто же? Эта вредная бабка Лукинишна — она как наварит ведра три, а то — четыре, то сейчас удумывает: за кого то есть пить… Покуда не распродаст все, народ и бесится…
— Так ведь сейчас самая горячая пора. Уборка!
— То-то и оно! Мы из-за этого Ильи-пророка слободно можем знамя потерять… Ой-ой-ой, доктор, нельзя ли чем-нибудь послабже промывать: щиплет, проклятое!
— Ничего, ваш самогон не слабее был… И как он тебе глаз не выворотил совсем?!
— Наверное, Илья-пророк заступился за меня… хе-хе-хе… Спасибо вам, доктор, огромадное…
— Стой! Дай руку-то еще посмотрю!.. Ну и орлы! Прямо как на войне!
— Ага. Дядя Семен Чиликин, который три ордена Славы заработал в Отечественную, он как глянул на нас, говорит: «Я с самых госпиталей в сорок третьем году таких повреждений не видывал!»
— Так-таки и не помнишь, из-за чего подрались вы?
— Да кабы мы одни… А то еще душ пятнадцать побито, поцарапано, помято… Но, конечно, мы с Васькой— первыми номерами идем. В смысле увечий. А из-за чего началось, — кто ж теперь может сказать? Моя Грунька разъясняла, будто Василий стал меня попрекать, что я техминимум плохо знаю и в тракторе разбираюсь хуже его. А я ему крикнул, что он на уборке отстает… Слово за слово, а самогон-то уже — внутри нас, он жару наподдал… И народ вокруг тоже весь воспламененный…
— Судить вас нужно, вот что!
— Наш председатель грозится, что протокол на нас оформит. «Подожду, говорит, когда тот бугай очухается в больнице и, предоставлю на вас материал». Только — навряд ли…
— Почему?
— У самого у председателя рыло в пуху: правда, драться он не дрался, но тоже пьяный ходил по всему селу и на работу на другой день не вышел… А за ним — и прочие все… Уж не знаю, как вас благодарить, товарищ доктор…
— Самая лучшая благодарность: не деритесь больше! Не справляйте этих дурацких праздников. Хотя — теперь уже отыграли вы «престольный» — так?
— Ой, не скажите, доктор: старики говорят, скоро покров будет. На покров — в Бубновке престол. И там церковь действующая, оттуда к нам народ завсегда приходит, а мы — к ним… Опять же Лукинишна вчерашний день, я видел, рафинаду волокла домой четыре авоськи… Не миновать нам еще гулять!..
— Вы, как я погляжу, просто мученики…
— А вы думаете — легко, да?.. Счастливо оставаться вам, доктор. Если на покров что-нибудь мне поломают, я уж тогда прямо к вам. Если, конечно, сумею доползти…
И, вновь обвязанная со всех сторон, жертва престольного праздника покидает кабинет…
Тяга к науке
Научный сотрудник биологического института Крамаренко работал на своем месте в одной из лабораторий института, когда к нему подошел заведующий хозяйством этого института некто товарищ Лыткин, Крамаренко рассеянно ответил на приветствие Лыткина и снова наклонился над микроскопом.
— Тек-с, — солидно протянул завхоз и вытащил из кармана сильно поцарапанный пластмассовый портсигар. — Всё работаете, я смотрю, по научной части… Закурим?
— Угу, работаю, — отозвался Крамаренко и сделал карандашом запись в блокноте, лежащем подле микроскопа. — Спасибо, я не курю.
— Ну да?.. Приходится только приветствовать. Ваш брат ученые даже высказываются, якобы табак есть яд. Хотя лично я не замечал…
Крамаренко промолчал, и завхоз, выдохнувши носом дым от сигареты, заговорил опять:
— Между прочим, Николай Степанович, я вот замечаю: ученым довольно даже интересно работать. А?
— Как кому нравится…
— Вот я и говорю: лично мне очень нравится. Меня сюда к вам перебросили три месяца назад. И я смотрю, работа у вас чистая, аккуратная. Непыльная работа. Книжки там, микроскопы, банки разные, — эти, как их? — реторты, ампулы… опять-таки спирт сплошь и рядом… — тут Лыткин крякнул и посмотрел на сотрудника.
Крамаренко и на этот раз промолчал. Лыткин докурил, сунул окурок в карман и продолжал: