— Нуте-с… Кошка на мое предупреждение — абсолютно ноль внимания: продолжает перерезать мне путь. Ну, скажите сами: могу я это допустить? Ни в коем случае!
— Ттоочно!
— Тогда что мне остается делать? Тогда я сам начинаю бежать, чтобы как-то опередить данную кошку и объективно лишить ее возможности навредить мне своей перебежкой!
— Тттточно!
— Что вы заладили «ттточно» да «ттточно»?! Откуда вы знаете, что я именно так поступил?!
— Ттттак я же сам пппобежал в этих ццццелях…
— В каких целях?
— А ччччтобы мммне кккошка ннне ппп… ппп…перебежала дддорогу…
— Как?! И вы — из-за кошки?
— А иззз-ззза ччего же? Я шшшел с дддругой стороны.
— Позвольте, выходит, вы столкнулись, потому что оба хотели обежать эту несчастную кошку?
— Именно: абсолютно несчастную, товарищ лейтенант! Вы же видите, что она натворила…
— Натворили вы, а не кошка!
— Верно, сынок, верно: кошка на меня не обрушилась. И кошка меня вместе с сумкой уронить не могла. Что я теперь дочери скажу насчет покупок? Как меня зять ругать-то будет: деньги истратила, а есть нечего! Посади ты их обоих вместе с той кошкой под арест, я тебя прошу, сынок! И потом пущай они мне заплатят за молоко, за вермишель, за наждак, за огурцы, за мясо, за мыло, за булки, за морковку…
— Ну, положим, морковку вы вынете из сумки, элементарно оботрете и съедите как ни в чем не бывало!
— Сам ешь такую морковку с наждаком!
— А зачем вы клали наждак туда же, где еда?!
— А зачем ты падал на мою сумку?
— Тише, граждане!.. Вот видите — вы и вы тоже, — как нехорошо предаваться суевериям.
— Каккким суевериям?
— Вот хотя бы верить во вред черной кошки.
— Кккак же не верить, если вы сссами убббедились, до чего она нас довела!
— Это не кошка довела. Это вас довела именно ваша несознательность.
— Сынок, а я-то за что пострадала?
— И вы, мамаша, являетесь косвенной жертвой той же отсталости. Отойдите все трое вон туда — в коридор. Там договоритесь, чтобы пожилой женщине не терпеть из-за вас убыток. Если между вами согласие будет, то не стану составлять протокол. А если нет, — придется оформлять на вас дело. Вот так.
— Кхмм. У ммменя еще вввопрос есть: а как в отношении ттой сссамой кошки? Ей, значит, эттто сойдет с рук… ттто есть с лаппп сойдет, просто тттак — без наккказания?
— Да, хотелось бы и кошку привлечь к ответственности, товарищ лейтенант, мы же ей сигнализировали — данной кошке, чтобы она повернула назад, а она…
— Я извиняюсь, гражданин дежурный, что я вмешиваюсь…
— Что вам надо?
— Как раз я являюсь хозяином той самой кошки.
— А-а-а-а!.. Вввот кккто нам отввветит за ее — кккошки тто есть — безобразззия!
— Как бы не так! Я как раз хотел вам сказать, товарищ дежурный, что кошку они в свою очередь задавили… Вот она — перед вами, моя кошечка. Вернее, то, что от нее осталось!..
— Э-э, вы дохлую кошку мне на барьер не кладите!.. А вы убедились теперь: что вы натворили с вашим суеверием? Даже кошку задавили.
— Кккак мммы ззззадавили?!
— А так: насмерть. В общем, сдохла моя кошка. Они же еще и на нее упали…
— Понятно. Имеете претензии получить за кошку?
— А как же? Кошка была очень даже полезная: и в отношении мышей — ловила справно, и чистенькая такая была кошечка, опрятная…
— Та-ак. Что ж мне теперь с вами делать? Придется оформлять в суд ввиду различных встречных исков.
Подходите к барьеру по одному: буду писать протокол дознания. Инда, задала нам хлопот покойная черная кошка!..
— Абсолютно верно! И оправдала свой ехидный характер: одни неприятности всем из-за нее!..
Сигнал
Граждане, вы видите перед собою человека, который внезапно и неожиданно потерял свой моральный уровень. Как это? А вот сейчас расскажу.
Полгода тому назад я работал в городе Семипалатинске техником в тресте Облгорстройкройдрайсарай. Потом я уволился по собственному желанию и уехал из Семипалатинска. На прощание управляющий нашим Облгорстройкройдрайсараем пожал мне руку, сказал: «Надеюсь, товарищ Черечушкин, вы и дальше будете трудиться так же честно и самоотверженно, как в нашей системе; желаю вам успехов и здоровья». Нда… И успехов у меня нет, и со здоровьем неважно. Тик появился… внутри меня иногда что-то щелкает… и правая нога не участвует как надо…
Ох-хо-хо… Ннда… Тогда, при увольнении, в бухгалтерии треста сделали со мной расчет. Я получил, что положено, расписался, уехал. Поступил, безусловно, на работу там, куда переехал.
И вскоре я получил открытку: главный бухгалтер Семипалатинского Облгорстройкройдрайсарая сообщает: «Расчет с вами по вине счетовода Нюниной С. П. произведен был неправильно, вам причитается с нашего треста еще 23 копейки. На тов. Нюнину наложено взыскание, а вам надлежит явиться в трест для получения означенных 23 копеек». И я еще, помню, посмеялся: «Чудак, думаю, этот главный бухгалтер: поеду я за копейками в Семипалатинск… хе-хе-хе…»
Нет, я сразу же ответил туда, в этот облсарай: «Приезжать не собираюсь, если можете, переведите почтой; а нет — спишите их совсем — мои 23 копейки».
Думаете — все?! Не-ет, это только начало! Да. Приходит второе письмо: «Почта не принимает перевод на 23 копейки; что же касается вашего незаконного предложения списать 23 копейки, — это уголовно наказуемое деяние: никто не дал нам права недоплачивать трудящемуся — то есть лично вам — причитающуюся ему сумму — то есть 23 копейки; но и никто не дал права вам дарить деньги государственному учреждению, которому никто не дал права приходовать незаконно поступившие суммы, которые никто не дал вам права не получать от государственного учреждения». И главное — дальше написано: «В случае, если вы будете упорствовать в незаконном неполучении вами 23 копеек, мы принуждены будем принять строгие меры к получению вами с нас помянутых 23 копеек. Главный бухгалтер Долбилин»…
Я еще тогда не понял, что меня ожидало… Я посмеялся и над вторым письмом… А меня уже вызывают в местком на моей новой работе. Председатель месткома выгнал всех из комнаты, дверь — на замок; предложил мне сесть; сам сел, помолчал, поглядел на меня каким-то таким особо бдительным взглядом; потом вынул из ящика стола бумажку, мне не показал, а сам прочитал ее раза три, опять поглядел на меня, опять помолчал и только после этого сказал:
— Ладно, друг Черечушкин, рассказывай, — только честно — что ты там натворил в Семипалатинске?
— Я? Натворил?!
— Ну, темнить теперь нечего. Сигнал на тебя уже пришел!
— Ккккакой… сигнал?!
— Черечушкин, тихо! Здесь общественная организация! Визжать нечего! Лучше говори сразу: что у тебя там было? А? Небось моральное разложение? Так?
— Да не было у меня разложения! Понимаете: не было!
— Ясно. Думаешь: переехал в другой город, — значит, концы в воду?.. Выкладывай, выкладывай, что там имело место конкретно? Пьянство? Растрата? Карты? Или с бабами запутался?
В тот день лично я был еще сравнительно крепкий парень: ведь это только начиналось все… Я нашел в себе силы засмеяться и сказал:
— Ох, боюсь, это вам Долбилин «сигнализирует» насчет тех двадцати трех…
Конечно, я хотел сказать «двадцати трех копеек», но предместкома не дослушал и присвистнул даже:
— Фью!.. Двадцать три бабы у тебя было?.. Да, это многовато, Черечушкин…
Я кричу:
— Да не бабы, не бабы! Двадцать три копейки! Остались! Даже не за мной, а там остались — за ними!
— Ну, это я понимаю, что они все остались там: ты же их сам бросил.
— Кого бросил?! — Мне кажется, я уже начинаю сходить с ума.
— Ну, браток, это тебе лучше знать: кого и где ты бросил в Семипалатинске или в других городах. Только имей в виду, Черечушкин: такого разврата мы у себя в учреждении не потерпим. Либо ты поедешь в Семипалатинск, предстанешь перед судом…
— За что?! Перед каким судом?!
— Если за тобою есть состав преступления по уголовному кодексу, значит, будет тебе народный суд или областной. А если кодекс не задетый, отделаешься общественным судом… В общем, пока ступай отсюда. Местком еще вернется к вопросу о твоем неприглядном поведении, Черечушкин. Учти! И не надейся, что это тебе сойдет безнаказанно!
Ну, все я вам рассказывать не стану: очень долго. Опускаю описание того, как со мною постепенно перестали здороваться сослуживцы — особенно женщины. Не буду рассказывать, что и как про меня говорили на собрании — это когда отвели мою кандидатуру на выборах в культмассовую комиссию при месткоме… Потом меня вычеркнули из списков на встречу Нового года… Да: в ответ на мою душераздирающую просьбу прекратить травлю бухгалтер Долбилин написал — куда? — в милицию! Ага! Значит, меня вызвали в отделение по месту жительства, к уполномоченному ОБХСС. Он начал беседу вот так:
— Гражданин Черечушкин, будет лучше, если вы признаетесь чистосердечно: сколько за вами осталось казенных денег в Семипалатинске?
— Что вы, товарищ капитан! Ничего я не должен!
— Я для вас — гражданин капитан. Так. Говорите: денег не значится? Значит, имущество похитили? Что именно взято? Список можете представить?
— Какое имущество? Какой список?! Они еще мне остались должны! Мне! Мне! Понимаете: мне!
— Аааа… старая история: увез государственное добро, а теперь придумывает, будто это в зачет долга. Тэк-с. Сумму примерно можете назвать?
— Какую сумму, какую сумму?!
— Между прочим, Черечушкин, вы тут деточкой не притворяйтесь: мы и не таких видали. За ложные показания знаете сколько вы получите? Ну и вот давайте откровенненько: что именно за вами числится? Деньги, вещи, ценные бумаги?! Ну?!
— Режьте меня на куски: ничего за мною не числится!
— Кто это вас будет «резать»? Резать нам не положено. Мы законным путем уговорим вас дать сведения. Законным! Законным! Между прочим, подпишите вот это, Черечушкин: насчет невыезда из города. Тоже карается, если нарушить. Учтите. Ну, как — будем сознаваться или еще поиграем в молчанку?..