Жена Гуревича(испуганно глядя на дверь). Странные гости…
Гуревич(глядя туда же). С ними нельзя разговаривать… Они все наперед говорят…
Занавес
Улица. Вечер. Фонарь. Молча идут Иванов и его Жена. У фонаря их ждет Автор.
Автор. Вижу, опять неудача. Попробую помочь вам еще раз…
Иванов(мягко кладет Автору руку на плечо). Не надо…
Жена Иванова. Лучше мы — домой.
Иванов. Всюду будет одно и то же…
Жена Иванова. Мы так устали…
Иванов(нежно, жене). Мы еще отдохнем, старушка моя…
Тихо уходят.
Автор. Вы, взявшие в руки книгу, чтобы позабавиться и посмеяться над отдельными конкретными… А ну вас!.. (Исчезает, дергаясь и ехидно смеясь.)
Занавес
Будоражкин
Первая моя встреча с Будоражкиным произошла при следующих обстоятельствах. В одном учреждении мне сказали:
— По коридору налево третья комната, Будоражкин. Пусть он подпишет, тогда будем оформлять…
Я повернул по коридору налево, отсчитал третью дверь, открыл ее и вошел…
Коридор был вполне пристойным, подметенным, стены и двери украшены соответствующими табличками и плакатами. Естественно, что за дверью я ждал помещения в таком же вкусе. Но попал я в комнату, где вся мебель находилась во вздыбленном состоянии: письменные столы, распавшиеся на составные части, громоздились один на другой; стулья чуть что не были подвешены под потолок; зато шкафы были повержены наземь; папки и бумаги лежали на полу, на столах, на стульях, на шкафах, привалены были к стенам и, кажется, даже прилеплены к потолку. Тучи пыли носились по комнате, словно здесь проводили мероприятие, известное в пустыне Сахаре под названием «самум». Среди этого великолепия около десятка людей как будто разыгрывали сцену автомобильной катастрофы: кто-то вопил, как пострадавший при аварии; кто-то с кем-то ссорился; кто-то отдавал распоряжения общего характера; а кто-то выкрикивал во вкусе небезызвестной «Дубинушки» («Раз-два, взяли! Раз-два, сама пойдет!»). А я, как нарочно, залетел с размаху в самую середину комнаты, и только после того, как меня чуть было не накрыли остовом огромного дивана, я в испуге отпрянул в сторону и, с шипением и подвыванием потирая отдавленную ногу, спросил, обращаясь неизвестно к кому:
— Граждане!.. Товарищи!.. Как бы мне найти товарища Будоражкина?
Вот тут-то и вынырнул из-за самого большого стола лысый человек с необыкновенно маленькими и необыкновенно быстрыми глазками. Он два раз крикнул еще куда-то за стол:
— Давай больше на себя!.. На попа его заноси, сикось-накось! — И только после этого обратился ко мне: — Ну, я — Будоражкин. В чем дело?
Я коротко стал объяснять, в чем дело, и потому пострадал еще раз: из положения «сикось-накось» стол пришел в положение торцом у меня на левом плече. И пришел не так чтобы слишком плавно, а, наоборот, рухнул на меня двумя солидными точеными ножками…
Когда я несколько пришел в себя, Будоражкин вложил мне в руки бумагу, которую он должен был подписать, и произнес:
— Загляните недельки через две, когда мы устроимся… — И, поворотясь ко мне спиною, по-прежнему принялся командовать: — Ну, куда вы его?.. Оттягивай на себя!.. На себя, я говорю! Кверху и на себя!.. Осторожнее, черти: потолок поцарапаете!
Подле самых дверей комнаты я спросил у пожилого человека в синих нарукавниках:
— Что это у вас делают?
— Пересаживаемся внутри нашего отдела, — ответил человек. — Новый наш заведующий, Будоражкин, считает, что неправильно мы сидели, пока его здесь не было…
Я пришел через две недели. Направился к знакомой мне третьей двери налево, но, еще не дойдя до нее, тут же, в коридоре, оказался вовлеченным в быстрый водоворот людей и утвари. Не сразу можно было постигнуть, что по коридору передвигался несгораемый шкаф значительных размеров. А так как механической тяги для движения в закрытых помещениях еще не существует, то и шкаф передвигался вручную. Специально для сего назначенные люди, а равно доброхоты изо всех комнат учреждения и из числа посетителей, любящих физические игры, копошились вокруг шкафа, орали, тужились, ссорились, всем ансамблем декламировали: «Раз-два, взяли!» И над ансамблем выделялся энергичный фальцет Будоражкина:
— На себя оттягивай! Назад! Взяли его! На попа его! Сикось-накось!
Наученный горьким опытом, я попятился назад и тут увидел знакомого мне человека в синих нарукавниках.
— Всё еще пересаживаетесь внутри отдела? — спросил я у человека.
— Зачем? — отозвался человек. — В отделе мы давно уж пересели, а тут Будоражкин посчитал, что нам бы хорошо переехать в комнату планового отдела, а плановому отделу надо на наше место…
— Надо ли?
— Как видите, надо! — человек тоскливо махнул рукой…
Когда мне понадобилось через полгода вновь навестить учреждение, где осуществлял свои передвижки тов. Будоражкин, я принял чрезвычайные меры предосторожности: издалека поглядел, не передвигают ли чего на крыше. На крыше все было спокойно. Затем заглянул через стеклянную дверь во внутреннее помещение. Но и там было тихо. Войдя в коридор, я прислушался. Ниоткуда не доносились звуки, которые могли бы обличить передвижение тяжелой утвари внутри комнат, но я спросил на всякий случай у проходившей мимо сотрудницы:
— Товарищ Будоражкин теперь в какой комнате сидит?
— А он у нас больше не работает, — сказала сотрудница.
— Как так? Почему?
— А кто его знает? Говорят, не сработался с коллективом.
Сотрудница убежала по своим делам, а я храбро направился во внутренние комнаты, не боясь, что меня вплющит в стенку переезжающий на новое место кафедральный начальнический стол.
Однако я налетел на тов. Будоражкина совершенно неожиданно по месту его новой работы.
На этот раз Будоражкин занимал должность, которой был присвоен отдельный кабинет с дверями, обитыми клеенкой (а ведь известно, что клеенка на двери положена начальником довольно значительных рангов). На клеенку была прибита черная стеклянная дощечка с текстом:
Тов. Н. П. Будоражкин
— У товарища Будоражкина сейчас совещание, — сказала мне секретарша, — придется вам подождать.
Я стал ждать. И пока ждал, услышал, что говорилось на совещании (очевидно, клеенка не вполне оправдывала себя и пропускала голоса из-за двери). Знакомый мне фальцет Будоражкина произносил:
— Значит, товарищи, я предлагаю утвердить такой план перемещения наших производственных мастерских: пошивочный цех с Карповской улицы двадцать два мы перекидываем на Чистельский переулок тринадцать. Теперь: шорную мастерскую загоняем в освободившуюся базу пошивочников. Коптильный сарай на Люсиновской сломаем и отдадим картонажникам, а взамен оборудуем новую коптильню в Кускове на базе при бассейне…
И так — полчаса кряду. Я не стал дожидаться конца, а потихоньку вышел из приемной…
Прошло еще некоторое время. Совсем в другой части города, по другому делу, нужно было мне найти мастерскую «Швейнитка». И хоть адрес у меня был точный, никак я не мог разыскать эту самую «Швейнитку». На фасаде дома, где должна была помещаться «Швейнитка», много было разных вывесок. А вот «Швейнитки» не было. Я читал всё, что можно было прочитать на стенах дома. Я расспрашивал всех, кого можно было спросить. Но «Швейнитка» как в землю ушла. И вдруг мне посчастливилось: протрусивший мимо меня пожилой служащий на мой вопрос ответил так:
— Как же, есть тут такое учреждение — «Швейнитка». Только оно теперь изменило профиль и потому называется уже «Игро-петрушка».
— Эк куда ее метнуло! — воскликнул я. — Как же оно получилось?
— Очень просто: пришел к нам новый руководитель— Будоражкин. Старый профиль ему не понравился. Он нарисовал новый профиль — именно в отношении производства игрушек и петрушек…
— Ах, Будоражкин!.. Тогда всё ясно…
…Мне кажется, я часто встречаюсь со следами деятельности Будоражкина. Если я вижу, что где-то зимой затеяли ремонтировать магазин и он два месяца стоит обезлюдевший, покрываясь пылью поверх незасохшей шпаклевки, — я думаю: не иначе, ремонт магазина возглавляется Будоражкиным…
…Когда я наблюдаю, как на протяжении месяца три раза переносят на одной и той же улице остановку трамвая, и бедные пассажиры, не зная точно, где сегодня затормозит вагон, принуждены патрулировать на. расстоянии двух кварталов с тем, чтобы, когда подойдет нужный номер, доброй рысью пытаться добежать до новой остановки, — я говорю себе: смотри-ка, Будоражкин-то уже перебрался в Трамвайтрест!
…Когда я ощущаю глазами, ногами, а иной раз — и боками, как копают мостовую две недели кряду, затем засыпают канаву, но через неделю выроют опять и держат в раскрытом виде еще полгода, — я мысленно подмигиваю старому своему знакомому Будоражкину, — дескать, вижу, вижу, где ты теперь пристроился!
…Когда мой добрый знакомый на протяжении полугода третий раз сообщает мне, что у него опять изменился номер телефона, хотя живет он все в той же квартире, — я убежден, что Будоражкину удалось на время примазаться к Министерству связи…
…Когда… впрочем, дорогие читатели, все мы знаем товарища Будоражкина совершенно одинаково. Давайте условимся: если мы его встретим, то хором будем приветствовать его, где бы мы его ни увидели, — приветствовать примерно так:
— Здравствуйте, товарищ Будоражкин! Скоро ли вы уйдете с этой должности? И скоро ли вы вообще перестанете будоражить безо всякой надобности те предприятия и учреждения, в которые вы устраиваетесь на кратковременную работу? И надо ли вам, Будоражкин, работать на ответственных должностях, если, по-вашему, работать — это значит все будоражить и все ставить на попа?… Не лучше ли вам отойти в сторону?..
Так вот и скажите в глаза самому Будоражкину, где бы вы его ни обнаружили!
Неутомимый борец
— Вам Анна Петровна Карпова про меня ничего не говорила?.. Я почему спрашиваю? Ведь она — мой главный враг. Она про меня невесть чего плетет… Она говорит, будто я ее укусила за икру. Я, во-первых, не собака, я не фокс, и я не терьер. И потом, я уж лучше кого-нибудь еще укушу, чем такую гадюку. Вообще это всё — неправда, но так ей и надо. И потом: это когда еще было? В тридцать каком-то году. В те времена у нас в квартире все безобразничали. Анна Петровна сама мне три раза в суп конторского клею подливала. Так вот подойдет и цельный пузырек в кастрюлю выльет, а потом и п