— Какое лекарство? — машинально спросил Копунов.
— Мышьяк. Сестра, просите следующего.
И доктор отошел к умывальнику, а Копунов поплелся домой.
Растревоженный зуб болел, пожалуй, еще больше.
— Доктора эти тоже, — ворчал Копунов, медленно шагая по улице. — Только личные счеты умеют сводить при помощи медицины… И чего он мне туда запихал?
Вспомнив ответ доктора: «Мышьяк», — Копунов остановился, как пораженный молнией. В зубе возникла такая боль, что, казалось, там что-то даже задребезжало.
— Мышьяк!.. Яд!.. Ах, боже мой!.. Это же — смертельно! Отравили! Отравили меня враги мои!!
Качаясь, хватаясь руками за стены, воя от ужаса, Копунов направился прямо в милицию.
— Деж… дежурного мне! — прохрипел он у барьера в приемной комнате отделения милиции.
— Ну, я дежурный, — ответил подтянутый лейтенант, одетый по всей форме и даже имевший на голове фуражку.
— Товарищ дежурный, меня сейчас… меня отравили… Помираю!
— Кто отравил? Чем? — серьезно спросил лейтенант.
— Враги мои. Персональные мои враги… То бишь один враг… Отравил мышьяком…
— Мышьяком? — Лицо у дежурного стало еще серьезнее. Он вынул из ящика бумагу, взял в руку перо и, приготовившись писать, задал вопрос:
— Много выкушали вы этого — мышьяку? И как давно?
Копунов пожал плечами:
— Да минут пятнадцать назад… А сколько, этого я вам не могу сказать… Ну, сколько может войти в один зуб?..
— В какой зуб?!
— В обыкновенный зуб… Вы сами поглядите…
И Копунов, раскрыв рот, стал пальцами отворачивать губу, чтобы виднее было, какой именно зуб отравлен.
— Вы что, гражданин, насмехаться сюда пришли? Да? — Голос у лейтенанта теперь звучал сурово и сдержанно.
— Почему насмехаться? — робко пробормотал Копунов. — Я же говорю: в меня мышьяк ввели… Вот сюда вот… уидите?.. Уот у этот у зуб…
— Закройте, закройте рот, гражданин! И отвечайте как положено: с закрытым ртом. Кто, я говорю, ввел мышьяк в зуб?
— Один зубной врач. Он мой неприятель. Мы с ним поссорились на квартирной почве. Вот он, значит, сводит счеты через зуб: вместо того чтобы лечить, он туда — раз! — и яду насовал…
Лейтенант поднялся и официальным голосом произнес:
— Давайте покинем дежурную комнату, гражданин. Это если после каждого лекарства будут к нам ходить, когда же работать мы будем?.. Давайте освободим помещение!..
Красный от стыда Копунов вышел на улицу. Там он наклонил голову набок и как бы прислушался к зубу. Странное дело: зуб перестал болеть.
Копунов наклонил голову на другой бок. Боли не было. Тогда, повеселев и приплясывая, наш герой отправился домой.
Открывая дверь, Анна Федоровна Копунова сообщила мужу:
— Новые-то жильцы… Липкины… Сейчас ключ от чердака спрашивали. А я им: вот, говорю, видали ключ из трех пальцев?! — и она показала мужу кукиш с таким азартом, будто перед нею были еще Липкины, а не ее собственный муж…
Копунов стукнул кулаком по двери и заорал:
— Дура!.. Сейчас отдать ключ! И если только посмеешь обидеть доктора или там его жену, работницу ихнюю… Убь-бью! Убь-бью!.. Доктор мне, может, жизнь спас, а ты… Убь-бью!!
Жена охнула и стала пятиться, как от привидения.
Очень скорая помощь
Доктор, растолкав толпу больных перед отведенным ему кабинетом, задыхаясь вбежал в кабинет. С трудом переводя дыхание, он сказал:
— Здра… вствуйте, сестра. Меня… не спрашивали?
— Звонили из седьмой амбулатории. Удивляются, что вас до сих пор нет, — ответила медицинская сестра.
— Ага! Скоро буду у них. Много этих… как их — больных?
— Человек сорок.
— Только всего? Очень хорошо… Нет, нет, вы мне карточек не давайте, пусть уж они у вас… Впускайте больных!
— Да вы еще пальто не сняли, доктор…
— Успею. Впускайте!
Сестра взяла первую карточку, вышла в коридор и сейчас же вернулась с больным.
Снимая пальто и разматывая шарф, доктор спросил у больного:
— Ну-с, на что мы жалуемся?
— Внутри что-то, доктор, сердце, наверное.
— Угу. Ну, раздевайтесь в таком случае. Пока вы разденетесь, и я того — пальтишко сброшу… Ах, вы уже? Очень хорошо. Послушаем вас…
— Ой…
— Что вы ежитесь, больной?!
— Ухо, доктор…
— Ухо у вас болит или сердце? Что ж вы путаете?!
— Нет, я говорю — у вас ухо…
— Что, у меня ухо?!
— У вас, доктор, ухо мокрое…
— Мало ли что мокрое!.. Небось вспотело ухо. Вы бы так побегали, так у вас бы ухо и вовсе, может, растаяло… Дышите. Еще. Еще. Еще… Бросьте дышать! Теперь со спины послушаем. Так… Та-ак… Так… Тут не болит?
— Ум…
— Чего?
— Умм.
— Да вы толком говорите… Батюшки, как кровью налился! Задыхаетесь?!
— Уфффф… А как же: вы ведь не велели дышать…
— Чудак человек, чуть не лопнул… Ну-ка, если сюда ударить кулаком…
— Ой!
— Больно? Я так и думал… Нда, ну одевайтесь… Вот вам рецепт. Три раза в день по чайной ложке. Сестра, следующего!.. Да! Вы, товарищ! Постойте! Я забыл у вас язык посмотреть. А ну, высуньте язык! Нет, вы оттуда, от двери высовывайте!.. Ай-яй-яй!.. Придется переправить в рецепте… Давайте сюда!.. Вот так. Теперь ступайте. Вы на что жалуетесь?
— Ноет. Вот здесь.
— Угу. Ноет? А ну, посмотрим… Нет, нет, раздеваться вам не к чему. Вы заголите рубашку. Так. Очень хорошо! А если ударить — больно?
— Ой-ой!..
— Так я и думал. Ну-с, послушаем. Что, ухо у меня не мокрое? Нет? Прекрасно. Значит, вытерлось ухо. Теперь высуньте язык и посмотрите сами: какой он? Не желтый ли? А я пока рецепт буду писать.
— Язык серый какой-то. Кончик то есть. Дальше мне не видно: нос мешает…
— Ну и бог с ним, с носом. Вот вам, после обеда и после ужина. С молоком. Следующий. Что у вас?
— Кто его знает. Тянет что-то тут вот…
— Да вы не раздевайтесь, мы и через рубашку нащупаем, что там тянет… Та-ак… так… так… Сердце у вас как?
— Кто его знает? Мы не понимаем.
— Напрасно. Ну-ка, послушайте себя сами… Приложите ухо вот сюда, сюда и со спины.
— Как же это я сам себе ухо приложу к спине?
— А разве трудно? Ну что ж… Тогда я вас послушаю, а вы в это время пишите рецепт. Латынь знаете? Нет? Ну, по-русски. Пишите: эр пэ. Дышите… Такого-то числа… Пишите!.. Не дышите!.. Что ж вы не пишете? Вы пишите!.. Акве дистиляте. Что ж вы не дышите?.. Вы дышите… Так. Бросьте дышать! Бросьте писать! Всё. Следующий!
— Горло у меня болит.
— Раскройте рот. Больше! Еще! Скажите: а-а-а-а.
— Доктор, теперь звонят уже из третьей поликлиники.
— Ага! Не смейте говорить «а»! Лучше сами себе посмотрите в горло, и если налеты будут красные, тогда полощите борной. А если синеватые такие — лучше перекисью водорода. Или — наоборот… Сестра, скажите им, что я сейчас выезжаю. Следующий! Что у вас?
— Изжога одолела.
— Ага! Пишите себе рецепт, а вы, сестра, давайте следующего. С вами что?
— Мигрени…
— Подождите! Почему вы не пишете?
— Не умею, знаете, рецепты писать.
— Ну так запомните наизусть: магнезия устэ двадцать пять ноль. Я вас спрашиваю: что с вами?
— Мигрень, я говорю.
— Угу. Ну, ощупайте себе живот. Нигде нет вздутий? Как селезенка?
— Откуда же я знаю, где селезенка?
— Сейчас от пупа налево. У вас что?
— Бронхит, наверное.
— Угу. Ну, вы там — нашли селезенку?
— Нет, пропала селезенка!
— Ну и черт с ней! Ешьте пирамидон. Вам чего?
— Я же говорил: бронхит у меня.
— Как! Это все еще вы? Товарищ, проходите, дайте и другим лечиться! Вы?
— Живот болит.
— Ну и что? Может, у меня самого болит живот, я же к вам не пристаю, — так?
— Доктор! Из седьмой амбулатории…
— Скажите: уже уехал! Бегу!
— Доктор, я третий раз прихожу и…
— Если можете раздеться на ходу, я вас у остановки трамвая осмотрю. Нет, больше восьми человек по пути я не могу принять!.. Скорее, скорее идите… Мало ли что задыхаетесь!.. А я, думаете, не задыхаюсь?!
Палитра
Недавно тут у нас на постройке заговорили о вежливости. Кажется, это вышло потому, что как раз перед этим шоферы очень нехорошо бранились в конторе из-за расчетов. Товарищ П. С. Чоботов высказался, как сейчас помню, так.
— Конечно, — говорит, — какому-нибудь лорду или маркизу там при капитализме, ему легко соблюдать хороший тон. Еще бы! Он со всеми вежливый, вежливый, потом, может быть, быстро хамнет какому-нибудь лакею, тем самым себя утешит и опять со всеми вежливый… Нет, этого бы маркиза перекинуть на снабженческую работу!
— Или на транспортную, — вставил К. П. Скиселев, заведующий гаражом. — С шоферами разговаривать.
— Угу. У нас хороший тон надо понимать диалектически, — продолжал Чоботов.
— Что значит «диалектически», товарищ Чоботов?
— Давайте конкретно: вот, например, завтра я должен идти в Горкомпромэлектробанк и просить денег. Так разве тут одним хорошим тоном обойдешься? Тут надо пять тонов переменить!
— Ну уж и пять! — недоверчиво сказал я.
— А чем сомневаться, вы бы прошли со мной завтра утречком в банк и посмотрели бы, какие приходится применять тоны и стили. Как вот художники говорят — целая палитра!..
— Ну что ж… Я пойду посмотрю на вашу палитру! — отозвался лично я.
Утром встретились мы с Чоботовым у подъезда банка. Вошли.
П. С. Чоботов со значением глянул на меня и даже палец поднял: дескать, наблюдай! Затем он направился к кабинету директора. У дверей стоит курьерша, никого не пропускает. А народу, посетителей — тьма. П. С. Чоботов подходит вплотную к пожилой курьерше, небрежно кивает ей головой и спрашивает:
— Там?
— Там, — отвечает курьерша.
— Занят?
— Занят. Никого не велел пускать.
— Правильно. Ты никого и не пускай, слышишь?
— Слышу. Я и то — никого.
— Никого! Что бы ни говорили, стой — и никаких! Премировали тебя или нет?
— Прошлый год премировали.
— А в этом году еще нет? Ну ничего… Я скажу там… Или деньгами сделаем, или патефончик…