Этому мальчишке что поправляй шарф, что не поправляй, — все равно он выглядит как оборванец. Удивительная способность молниеносно изнашивать обувь и платье. Просто горит на нем все! Кстати, где мое кашне? Искал я его, искал перед тем, как выйти из дому, и нигде не нашел. В кармане пальто? Какого пальто? Моего? Дурацкая мысль! Неужели я не знаю, что делается у меня в карманах?.. Изволь, могу посмотреть у себя в кармане, но если только моего кашне там не ока… Кхм… да… вот оно… Что же тут такого особенного? Человек я занятой, мог позабыть, что кашне со мною. Где надо мною смеются? Кто?.. Ах, эти… Тюпа, подойди к тем молодым людям и скажи им, что смех без причины есть признак дурачины. Стой! Ты уже, конечно, рад кому-нибудь надерзить. Не отходи от матери! Удивительная это манера — смеяться во что бы то ни стало. Ведь я тоже был молод. Я помню: я не очень-то поддавался смеху. Другой раз и хочется смеяться, а я стисну зубы и начинаю вспоминать что-нибудь печальное или серьезное: свои расходы за прошлый месяц или служебные неприятности… Кстати, я выяснил, что Мищенко — определенно антиобщественный элемент. Будьте покойны, я зря не стану говорить. Факты? Изволь: я совершенно официально говорю этому Мищенко, что Пигалочкин — сын церковного старосты и, кажется, имел отношение к одному некооперированному кустарю. А он мне на это: бросьте, мол, несущественно, мол! Но я знаю, как себя вести в таком случае. Я на этого Мищенку… Тюпа, когда ты отвыкнешь от ужасной привычки подслушивать, что говорят родители? Почему ты вертишься около матери?
Кто обиделся? Мальчик обиделся? Пускай обижается! Если ребенок не имеет такта, ему надо внушать… Доброго здоровья, Василий Семенович… Да, да, гуляем… И вы, я вижу, всей семьей. Очень рад увидеть вас в добром здравии. Всего хорошего!.. Удивляюсь, почему он до сих пор гуляет. По нем исправительно-трудовые лагеря просто плачут. Как за что? А растрата, которую он сделал на прежней своей службе?.. Об этом все знают… Ох, как этот галдеж меня утомляет! Ну хорошо, ну, Первое мая. Ну, весна. А чего тут особенно радоваться? Раз весна, значит, новые расходы, новые заботы. Что, например, будет с дачей в этом году? Конечно, тебе что, ты сидишь себе на даче как барыня, а я — и деньги добывай, и керосин вози… В прошлом году чуть не влип я с этим керосином. Задвинул жестянку под лавку в вагоне, как вдруг — контролер. И начинает принюхиваться: керосином, говорит, пахнет. Спасибо, напротив меня у пассажира была с собой ромовая баба — ну, знаешь, пирожное такое. Так мы уговорили контролера, что керосином пахнет от этой бабы. Но что я пережил, пока контролер толокся около нас!.. И даже в служебном отношении очень опасно, если бы меня привлекли к ответственности за провоз керосина. И так уже ко мне придираются на работе. Говорят, отчетность у меня отстает. Как будто работа бухгалтера в том только и состоит, чтобы делать отчетность. А общественная работа? Меня в нарсуд четыре раза уже вызывали за этот месяц по поводу моих заявлений на разных лиц. Этого они не засчитывают… Тюпа, сейчас же отойди от лужи! Что? Кораблик пускаешь? Как будто нельзя пускать кораблик по сухому месту. Лишь бы назло родителям!..
Удивительная все-таки это вещь: не могут настолько привести в порядок город, чтобы не было луж весною. Начинается: солнце, праздник, весна… Выходишь без галош. И что же?.. Кстати, где мои новые галоши, купленные незадолго до старых? А? Как? Настя выбросила? Какой же дурак велел их выбросить? Я сам?.. Не может быть! Ну хорошо, если я даже сделал ошибочное распоряжение выбросить ценную вещь, неужели нельзя поправить такое решение?! Удивительный народ!.. Как-то всегда вы умеете испортить мне настроение. Даже гулять не хочется. Пойдем домой! Что? Погода? Плевал я на вашу погоду. Сперва доведут человека до истерики, а потом начинают ему тыкать в нос какой-то еще погодой… Тюпа, сколько раз тебе надо говорить, чтобы ты шел рядом с матерью?! Рядом! А сейчас — рядом! Рядом, я говорю!!..
Со стороны кулис
— Давайте узнаем у прохожих! — сказал предместкома Батищев. — Товарищ Григорьев, остановитесь, пожалуйста…
Машина затормозила. Председатель бытовой комиссии месткома Карпухина приоткрыла дверь и крикнула велосипедисту в красной клетчатой рубашке нестерпимой яркости, катившему по шоссе:
— Товарищ, не скажете, где тут сворачивать на Бизюково?
Велосипедист притормозил, переспросил, что от него хотят, а потом пояснил:
— Бизюково вы проехали. На Бизюково вооон где надо было повернуть… Теперь уж давайте так… (Тут последовала подробная инструкция, повторенная дважды.)
И как водится, полной ясности не возникло. Вот почему представители общественности энского управления (предместкома Батищев, председатель бытовой комиссии означенного месткома Карпухина и секретарь парторганизации Свиристенко) приблизились к даче Лаврёнышева не со стороны фасада, а — сзади и сбоку, где петлял не то проулок, не то межа двух усадеб… До самой дачи по этому пути добраться на машине было невозможно. Представители общественности покинули «Волгу» и вошли на участок Лаврёнышева через боковую калитку, проследовали мимо огорода, мимо крепких сараев и роскошных клумб с прекрасными, хорошо ухоженными цветами.
— А дома ли он? — произнесла Карпухина и тут же споткнулась о вылезший наружу корень близрастущей сосны.
— Где ж ему быть? — отозвался предместкома. — Человек хворает, по всей вероятности — сердце… Работает у нас не первый год. Все мы его знаем с лучшей стороны…
— Правильно! — подхватил секретарь парторганизации. — Лаврёнышев скромный такой товарищ, деловой и толковый инженер, и — никаких взысканий за столько лет. По бытовой линии все в порядке…
— Теперь уже добрались мы до самого дома… Спроси-ка, Батищев: тут ли живет Петр Степанович Лаврёнышев?
— А чего спрашивать? Вот и голос его…
Действительно, в даче слышен был разговор. Главенствовал хрипловатый баритон. Уже на расстоянии пятидесяти метров можно было разобрать сварливые интонации этого баритона.
Представители общественности прислушались.
— Прошу всех помнить, — сурово указывал кому-то баритон, — это вам не шуточки. Приедут люди, которые могут мне ой-ой-ой как напортить!
Робкий женский голос заметил:
— Они ж тебя навестить хотят, Петенька… Так сказать, в порядке чуткости…
— Не перебивай!.. Знаем мы ихнюю «чуткость»! Чуть что заметят, — сейчас «моральный облик» пришьют. А то еще — и в газете трахнут… Так вот: чтобы не было никакого повода для этого самого «облика», мы еще раз прорепетируем: кто что должен делать и говорить!..
Карпухина, Батищев и Свиристенко остановились, как по команде, и переглянулись. А баритон продолжал:
— Ольга, ты что должна осуществить?
Теперь заговорил детский голос, шепелявя и заикаясь от волнения:
— Поднешти это… чветы…
— То-то — «чветы»!.. А где они?
— В полошкательниче. Штоят.
— Ну, пускай стоят. Как вынешь, сперва оботри. Чтобы со стеблей не капало! Кстати, астры в ведро поставили? А то сегодня уже их продавать на станцию не понесем: не до того! Но астры до завтра и завянуть могут — убыток… Только вы это ведро подальше отставьте! Чтобы у них и подозрения не могло быть, что мы тут цветочками поторговываем… И вообще надо следить, чтобы эта самая «общественность» в цветник не лезла бы. А спросят — отвечать, что клумбы — не наши. Дескать, соседский цветничок. А которые мы им поднесем, — полевые цветочки. Дескать, насобирали в чистом поле для дорогих гостей.
— Ясно! — выговорили несколько домочадцев сразу.
— Так. Идем дальше. Вовка на углу стоит?
— Стоит…
— Сбегайте к нему еще раз; чтобы не проглядел, ротозей паршивый!.. Как увидит зеленую «Волгу» на повороте шоссе, пусть сейчас же бежит сюда. Иначе подготовиться, безусловно, не успеем!..
— Ему уже сказано…
— Еще раз повторишь! Молод ты — отца учить… Дальше: вы, мамаша… Ну что вы на себя надели?! Неужели ничего лучшего не нашлось?!
— Откуда же, Петенька? Нас там одевают не так, чтобы, например, в театр или на именины куда…
— Да! И боже вас сохрани, мамаша, говорить, что вы живете в доме для инвалидов-хроников! Если спросят, скажите: мол, живу с сыном, ничего, кроме внимания, от него не вижу…
— Я скажу, Петюша…
— То-то! Клавдия, дашь ей на сейчас свой пуховый платок. А вы, мамаша, как обратно пойдете к себе в убежище, то не забудьте платочек вернуть: вещица ценная. Ваши хроники, как пить дать, сопрут, тем более — при вашей раззявости… Ну-с, что же еще?.. Ах, да! Павел, если тебя спросят: как учишься? — ответишь: на отлично…
— Как же на отлично, когда он переэкзаменовку имеет и…
— Вот дуреха, а?! Что они у него, дневник, что ли, потребуют? А потребуют, скажешь, что дневничок остался в школе. Учтите: если оказывается, что у детей успеваемость или там поведение так себе, — за это теперь тоже нашего брата родителей гоняют… Так что ты, Павел, заявишь, будто в учебном году я с тобой лично занимаюсь школьными предметами ежедневно по часу, по два. Понял?
— Понял…
— Так и скажешь: мол, папаша, не щадя собственного здоровья, сидит со мной до полуночи, особенно по части математики, а также общественных наук. Смотри не перепутай!..
— Боюсь, не поверят они, Петенька… У нашего Павлика личико на отличника никак не тянет…
— Поверят! Вот мне самому уже который год верят…
Услышав последние слова, представители общественности переглянулись еще раз и даже крякнули (но — негромко). А Лаврёнышев и далее продолжал выдавать «руководящие указания»:
— Ты, Клавдия, тоже не рассказывай, что как вышла за меня, то ушла с третьего курса института. Наоборот, говори: дескать, это я тебя довырастил до среднего технического персонала…
— Какой там «персонал», Петенька!.. Я уж и на человека-то вообще не похожа…
— Если приоденешься, то немного еще похожа. И еще вот что: как они будут входить в дом. сядешь за чертежный стол и возьмешь в руки рейсфедер. Ясно? Дальше теперь: про ту половину дачи не сметь рассказывать, что мы ее сдаем. А особенно настоящей квартплаты не называть. В райфо мы сведения дали, что я беру с жильцов десять рублей в месяц. Так и говорите, ежели припрут к стенке… А лучше объяснять, что наша, мол, эта полдача, а там — свои владельцы. Вот ихние, между прочим, пусть и будут цветы на клумбах… Да, а калитку с той стороны заперли или до сих пор не на замке?