Каблуков был уже в подъезде. Пожилой гражданин подле двери показался ему подходящим наперсником.
— Вы тоже к прокурору? — начал Каблуков, поравнявшись с гражданином. — Это вы правильно. Прокурор во всех таких конфликтах — первый человек. Возьмите мое дело. Уезжаю я в командировку на десять дней. Хорошо. Приезжаю и узнаю, что я уже не возглавляю скобяную секцию. Что? Как? Почему? Говорят: «В ваше отсутствие инспекция проверила вверенный вам склад, и там оказалось затоваривание». Какое затоваривание? Откуда?! «Огромное затоваривание. Задвижки, щеколды, шпингалеты и даже шурупы». Я говорю: позвольте…
Пожилой гражданин грустно всхлипнул и неожиданно тоненьким голосом пропищал:
— Это не мне надо рассказывать, товарищ. Жалуйтесь прямо прокурору. А я здесь — швейцар.
— Извиняюсь, — сказал Каблуков и понес на улицу свое неутоленное желание изложить дело в свете новых справок и удостоверений.
Каблуков шел по улице, оглядывая прохожих, в рассуждении, кому бы поведать застрявшую в горле речь. Людей вокруг было множество, но никто даже не остановил взгляд на Каблукове. Каблуков подошел к трамвайной остановке и, беззвучно шевеля губами, произносил в сто третий раз свою речь. Вдруг он увидел некоего Гостюхина — вообще говоря, личность неприятную: с ним Каблуков не очень любил общаться. Но тут Каблуков обрадовался Гостюхину, как отцу родному.
— Кого я вижу?! — преувеличенно громко заговорил Каблуков, подходя к Гостюхину. — Сколько лет, сколько зим! Ну как, вообще?
Гостюхин равнодушно пожал протянутую ему руку и в свою очередь вяло спросил:
— А как ты поживаешь?
Этого только Каблукову и нужно было. Захлебнувшись от волнения, он начал:
— Можешь представить: полностью восстановлен плюс оплата за прогул. Тем более теперь как раз — ремонтный сезон и щеколды, задвижки, шпингалеты — вообще дефицитный товар: их разберут в месяц. А что они мне пытались пришить купорос, то это даже не моя секция, а москательная. Я от купороса сразу отмежевался. И тем более на сегодняшний день я имею справку…
Гостюхин, склонив голову набок, прислушивался так, как будто Каблуков внезапно стал издавать совсем несвойственные человеку звуки, например запел бы петухом или заскулил по-щенячьи. Затем Гостюхин крикнул:
— Молодец! Так им и надо! Ну, пока!..
И, кинувшись на мостовую к трамваю, мгновенно исчез в омуте задней площадки.
Каблуков растерянно посмотрел вслед. Будучи уже не в силах остановиться, он обернулся к гражданке, стоящей рядом, и стал рассказывать ей с того места, на котором дезертировал Гостюхин:
— Получаю, значит, справку: «Базисный склад подтверждает, что факт затоваривания не подтвердился, а что касается купороса…»
Гражданка молча отошла в сторону и, уже отойдя шагов на десять, обиженно фыркнула.
Покраснев, Каблуков отправился дальше.
Через несколько домов пытливый взгляд его обнаружил дворника, стоявшего у ворот со скребком в руках, в некогда белом фартуке. Дворник не спеша и величественно оглядывал подвластный ему участок.
Каблуков, подойдя к дворнику, подхалимски кивнул на мостовую и спросил:
— Неужели все вам одному приходится убирать?
— А кто же за меня будет? — важно откликнулся дворник.
— Ужасно, сколько всего — мусору то есть, прямо затоваривание. Кстати вот о затоваривании. Приписывают, понимаете, мне ни с того ни с сего, что будто у меня полное затоваривание задвижками, щеколдами и шпингалетами.
— А ну, дохни! — грозно сказал дворник. — Дохни-ка на меня!.. Что за черт: чем надо, не пахнет…
И дворник закончил с обидной снисходительностью:
— Ты, может, не в себе? Ты, может, откуда сбежал? На излечении был?
— Сами вы сумасшедший! — гневно закричал Каблуков и пошел дальше.
…Через несколько минут Каблуков сидел в сквере и тяжело вздыхал, бормоча о задвижках, щеколдах и затоваривании.
Тоненький голосок раздался у самых ног Каблукова:
— Дядя, чего это?
Каблуков повернул голову. Перед ним стоял мальчик лет пяти и в руках держал заржавленный кусок металла.
— Это? — радостно начал Каблуков. — Это, братец ты мой, кусок шпингалета… Знаешь ты, что такое шпингалет?
— Неть…
— Ну, повтори: шпин-га-лет.
— Пин-га-лет. Шшш…
— Правильно. Только «ш» вначале. Из-за этого, брат, шпингалета плюс задвижки и плюс щеколды мне, брат, чуть-чуть такого не вмазали, что прямо ой-ой-ой… Возглавляю я, понимаешь, скобяную секцию… И притом нахожусь в служебной командировке, ты это себе заметь… Тебя как зовут?
— Витя…
— Так вот, брат Витя. Я, значит, уезжаю в командировку, а они…
Каблуков почти кончал уже повествование, когда подошедшая женщина высокого роста, с большими красными руками — по всей видимости, Витина нянька — сердито закричала на него:
— Ты что это, прохвост этакий, ребенку говоришь? С этаких лет дитё в склоку вводить! Да ты своих заведи, над ними и измывайся!
Нянька, продолжая ругаться, поволокла мальчика за руку. Каблуков вздохнул еще раз и направился домой. Ему несколько полегчало.
Поклонник изящного
Он сидел пригорюнясь за своим резным и колончатым столом, пытаясь читать деловые бумаги. Но ничего не получалось из такого намерения. Вздыхая глубоко и почти со стонами, он время от времени подымал глаза к потолку и бормотал что-то невнятное…
Постучали. Сидящий за столом отозвался тихим, печальным голосом:
— Да… входите уж…
Тот, кто стучал, спросил, открывая дверь:
— Разрешите?
— А, это ты, Мукахин… Входи… Слыхал, Мукахин, поломали нам проект нового здания для нашей организации? Эх-хе-хе!..
Мукахин зажмурился и горестно покачал головою: дескать — кошмар! Но качал он очень осторожно, ибо в руках у него помещались четыре пухлые и, как видно, тяжелые папки.
— Дааа… Ах, Мукахин, Мукахин, а какой был проект!.. Я думаю, со времен этого — ну, который еще любил колонны делать — итальянский такой архитектор…
— Палладий, что ли, Семен Сергеич?
— Нет… хотя — да, именно он. Со времен Палладия, я говорю, ничего более изящного не намечалось к постройке…
— Да, да, да! Крайне грациозный был проект. — Говоря это, Мукахин пытался животом подкинуть кверху папки, которые явственно стремились упасть на пол.
— Именно: и грациозный и грандиозный вместе с тем… И такое дело отменить — из-за чего — из-за якобы каких-то там излишеств!.. Ну, а если даже имели место некоторые… ммм… преувеличения, что ли, — так что с того? Кто мы такие? А?
— В каком, Семен Сергеич, смысле — «кто»?
— Ну, мы как организация. Кто мы такие? Что мы — мелкая мастерская по производству пуговиц или гребешков? Или мы, может быть, жалкая конторишка районного масштаба? А? Я тебя спрашиваю, Мукахин: кто? мы? такие?!
— Помилуйте… всем известно: наша организация — и тем более под вашим, конечно, руководством — крупнейшее объединение в области…
— Ага! «Крупнейшее», говоришь? «Объединение», говоришь? Так должны мы иметь здание, соответствующее нашему крупнейшему… ммм… авторитету?!
— Кто же возражает? — несколько рассеянно отозвался Мукахин, продолжая борьбу с папками.
— А ведь вот — возразили же: взяли и проект нового здания для нашего объединения не утвердили! А как все было продумано, как разработано!.. Ну, скажи сам: имею ли я, как руководитель, право сидеть в таком кабинете, как этот?
— Да… кабинетик, так сказать, средненький…
— Нет, он не «средненький»! Он — убогий! Нищий кабинет, Мукахин! Это, если хочешь знать, не кабинет, а трущоба! Берлога, а не кабинет! Яма! Нора!.. И ты так именно и обязан сказать! Не крутись, не придумывай формулировочек, а скажи прямо: «Не кабинет, а яма»!
— Помилуйте, Семен Сергеич, я же в этом смысле и высказываюсь: что недостойный кабинет. Тянущий назад, если хотите знать.
Произнося последние слова, Мукахин подался вперед и опер свои папки о край стола. Совершив этот акт, он испустил вздох облегчения. А Семен Сергеич продолжал:
— Вот видишь: ты это понимаешь… А там — по проекту — я получил бы кабинет в пятьдесят пять квадратных метров. Высота помещения — порядка шести метров с четвертью. Окна итальянские, двойные. Двери с резными наличниками, ручки — кованая медь вкупе с хрусталем! А какие были задуманы карнизы коринфского ордера!.. Какие плинтусы! Ой! Как подумаешь, чего мы лишились в лице этих плинтусов, веришь ли, руки опускаются; не могу дальше руководить, да и только!
— Безусловно, Семен Сергеич, без резных наличников, а тем более без плинтусов — оно тово… руководить трудновато…
— Ага! Почувствовал? Разве у меня тот был бы авторитет, если ко мне входил бы посетитель через двери с наличниками и останавливал взгляд на тех же карнизах?.. А сейчас он протиснулся сквозь фанерную калитку — как хочешь, но я эту щель дверью считать не могу… Да… протиснулся и сразу чуть не уперся мне в стол животом…
— Конечно уж: пышность, она, безусловно, сильно укрупняет авторитет… Возьмите тех же византийских императоров или даже римских пап…
— Пышность плюс красота. Это ты правильно сказал насчет пап. Ведь у нас там намечалась еще лепнина… Что-то квадратных метров порядка сорока этой лепнины по потолку, потом — по тем же карнизам… Фриз еще намечался растительного орнамента по всем стенам кругом… Тоже — рельефный фриз. Методом лепнины…
— Конечно, Семен Сергеич, вам и без фриза работать будет тяжело…
— Эх, да только ли без фриза!.. Как вспомнишь теперь, какой проект нам забодали, только рукой на всех и вся махнешь… И притом: если бы я проявил эгоизм и наметил только для себя лично размах в кабинете — это одно. Но я же и для своих замов запланировал хоромы, настоящие хоромы! Ну, правда, победнее, чем у меня у самого, но все-таки… А какой был запроектирован конференц-зал! Боже ж ты мой, какой это был бы зал, что за конференц!.. Такой конференц-зал и в столице не всюду найдешь: мрамор, фрески — куда там твоя «Гибель Помпеи» — подымай выше! Выше и шире, я хочу сказать! Фресочки намечались по сто двадцать восемь квадратных метров живописи каждая! А их было придумано до восьми штук… И какие сюжеты для этих фресок: заседательская суетня в разные эпохи… Производственное совещание на строительстве Вавилонс