я актеры и собутыльники, как: я, моя жена,3 А. А. Паршунин-Рыбак, Л. С. Гузкин-Флорентийский, П. Н. Бонч-Дрызгайлов, Ф. Р. Улюлювский, К. П. Собако, 3. 3. Кошко, Н. Р. Мышко-Ловицкий, Ф. Ф. Зингершухер, Л. С. Пуповка, А. А. Артикуль и другие…
Но — увы! — несмотря на приятное времяпрепровождение, дела наши с женою никак не двигались.
-
3 На сей раз речь идет о новой (к тому времени) супруге мемуариста. Сам Перерубов-Пополамский склонен считать, что к описываемому периоду он уже сочетался браком с Е. А. Гурништ-Ничевойской — видной комической старухой в опереточных труппах начала нашего века. У нас нет оснований не доверять искренности мемуариста в этом вопросе. — Фр. Ч.
-
И вот однажды, сидя все в том же трактире, я пожаловался своему закадычному приятелю — Прошке Бонч-Дрызгайлову — на отсутствие предложений и контрактов. Прохор сразу же сказал:
— А почему бы тебе не попробоваться в Художественном театре?
— Ты что, сдурел, да?! — на правах близкого друга отозвался я.
— Нисколько! Я, брат, тебя видел на сцене не раз. В тебе есть такая, знаешь ли, завидная мягкость… этакие полутона… Я помню, как ты играл Полония, мы все просто животики надорвали! Ты только вышел на сцену, свистнул, а уж вся публика сразу заржала: «Ррряа!»
Я скромно отвернулся и махнул рукою. Но Прохор не отставал. И в конце концов мы договорились, что назавтра он зайдет за мною в номера Фальцфейна, где я остановился с женою (тут же на Тверской — наискосок от трактира), чтобы повести меня через дорогу в Камергерский переулок, где помещался уже и тогда Московский Художественный театр…
Я, признаться, думал, что, проспавшись, Прохор оставит свою затею или забудет. Не тут-то было! Ровно в 12 часов Бонч-Дрызгайлов разбудил меня. Я облился водою, и мы двинулись. По дороге Прошка объяснял мне все выгоды работы под руководством К. С. Станиславского и Б. И. Немировича-Данченко.
— Во-первых, останешься в белокаменной матушке-Москве. Потом — этот театр имеет успех. Значит, и тебе перепадет кое-что. А закрепишься сам, вытащишь туда же жену, это всюду так делается…
Но вот и знаменитый подъезд, украшенный горельефами Врубеля во вкусе модерн. У меня, сказать по совести, ноги не идут. И Прохор тащит меня вверх по семи ступенькам наружной лестницы в контору театра…
Однако — что это?.. Навстречу нам выносят чемоданы, корзины, баулы…
— Кого провожаете, братцы? — спрашивает Бонч-Дрызгайлов капельдинеров со знаменитой чайкой, вышитой на петлицах 4.
-
4 Тут мемуаристу изменяет память: капельдинеры МХТ никогда не носили чайки на своих форменных тужурках. — Фр. Ч.
-
— А как же! — отзывается дюжий парень, с легкостью водрузивший себе на спину огромный сундук да еще в обеих руках волочащий по чемодану. — Наш театр уезжает в заграничные гастроли!
— Как?! И Станиславский едет?! — вместе спросили мы с Прошкой.
— Константин Сергеевич вчера еще уехали. Они — уже в Берлине! — пояснил дюжий молодец и повлек свой груз к фургону, стоявшему на мостовой…
Мы с Прохором переглянулись, развели руками и печально побрели все в тот же трактир…
Хочется сообщить читателю, что через 17 дней после этого эпизода я и моя жена5 подписали на летний сезон в Ахтырку. Как сейчас помню, антрепренер С. Ф. Слюневой дал нам хороший аванс и посулил по бенефису.
-
5 Может быть, читатель удивится, но на сей paз это была все та же жена, уже отмеченная нами в предпоследнем примечании: Е. А. Гурништ-Ничевойская. Она задержа… то есть состояла в браке с мемуаристом по март следующего, 1907 года. Имя ее преемницы еще не удалось установить, ибо сам Перерубов-Пополамский ныне страдает провалами памяти и, естественно, всех своих жен вспомнить не может. — Фр. Ч.
-
В тот сезон у Слюневого служили такие артисты, как: я, моя жена, X. X. Елшин-Палшин, С. П. Скобяных-Москательных, У. У. Лобызайтис, Б. Я. Пружанский, Н. Н. Карусель-Кружицкий, Л. Л. Пробке, Р. Р. Лифчик, Н. А. Гребенкин, Т. А. Пеленкин, С. Р. Нетово, И. А. Ураганер, К. П. Горизонтальник, С. П. Пробочниченко, Д. Д. Пургативич, Ю. А. Звездоплюйский и другие. Репертуар намечался такой: «Ревность и кровь» Н. Бобухина, «Шалун под кроватью» С. Акулькина, «Ах, дамы!» К. Шебуршенко и Т. Ахтышкина, «Клятва в бочке» Эдм. Спринцетти, «Детки доняли» Б. Кроватьева, «Жульё» М. Разверзаева, «Убийство под забором» Ж. Пистон и Фр. Пуркуа, «Ночи в таверне» У. Джуйфойста и др.
А со Станиславским мне так и не пришлось больше увидеться никогда. Но даже эта несостоявшаяся встреча до сих пор принадлежит к самым дорогим для меня артистическим воспоминаниям…
Диалектические этюды
1. Две цирковые рецензии
В городе Эн состоялась премьера новой программы в местном цирке. Областная газета отозвалась на этот положительный факт положительной рецензией, каковую мы здесь и приводим.
Вчера Госцирк показал нам новую программу. Она составлена из многочисленных интересных номеров, представляющих традиционные жанры этого любимого народом искусства. В первом отделении зрителей порадовали акробаты братья Поперечные, которые легко и изящно проделывают свои упражнения на ковре. Наездница Г. Кувырченко отлично владеет высоким мастерством верховой езды. Она производит прекрасное впечатление, когда появляется на арене верхом на лошади. Приятное впечатление производит и то, что у лошади шерсть на ответственных местах расчесана узором наподобие шахматной доски, что перекликается с проходящим сейчас в нашем городе областным турниром шашистов.
Роликобежцы 4 Пурген 4 буквально творят чудеса на маленькой площадке, которую им строят в середине манежа. Это какой-то вихрь и топот, нельзя даже разобрать: чья юбка взметнулась сию секунду кверху? чьи косы мотаются в воздухе? чьи руки или ноги взмахиваются на нас — зрителей?! Нельзя, ибо все четыре участницы номера действуют с поразительной быстротой. Казалось бы, ничего более интересного в смысле быстроты движений мы больше и не увидим. Но вот выехали на арену велофигуристы Байбарак, и снова зрителям пришлось с такой поспешностью вертеть головой, чтобы следить за лихими наездниками на стальных конях, что у нас, право, отмоталась вся шея. Сперва фигуристы выезжают на обычных велосипедах, но постепенно блестящие машины совершают своеобразный «стриптиз»: они освобождаются от одной части, другой, третьей и т. д… И в конце концов артисты ездят буквально на зубоврачебных бормашинах: от велосипеда остается одно колесо и один металлический шест с педалями… Молодцы труппа Байбарак!
Найдется у нас ласковое слово и для дрессировщицы Э. Плюхошвили, которая на базе каких-то шести-семи обыкновенных собачонок создала увлекательное зрелище. Ее песики живо разыграли сценку из быта — очередь перед ларьком на базаре. Зрители буквально помирали со смеху, наблюдая изящно поставленную грызню этих собачек перед киоском, из которого грубо лаял на «покупателей» продавец — тучный бульдог…
Впрочем, смехом данная программа весьма богата. Коверный Эдуард Васькин, находясь на манеже весь вечер, дает множество интермедий и реприз, представляющих значительный интерес для зрителей. Ему аплодируют и смеются — и правильно аплодируют, правильно смеются, ибо выступления этого мастера комического цеха забавны и поучительны. Особенное удовольствие у зрителей вызвала четвертая реприза Васькина: клоун весело облил водою семь зрителей первого ряда.
Воздушный полет артистов 3. Касатки, П. Квасюка и М. Долгосупенко вызывает восторг публики, ибо бесстрашие и ловкость исполнителей равняются только совершенству аппаратуры, которая находится на высоте как в буквальном, так и в переносном смысле. А смешанная группа хищников, которых демонстрирует бесстрашная укротительница Алевтина Стромыкина, вызывает не только интерес, но и содрогание аудитории: столь страшно глядеть на то, как юная покорительница гигантских зверей обращается с ними буквально запанибрата: находясь в клетке в окружении этих чудовищ одна-одинешенька, она то и дело дергает за хвосты пантер, леопардов, тигров и львов.
Спектакль хорошо обставлен: оркестр играет слаженно и вполне подходящие к номерам мелодии; униформисты одеты изящно и со вкусом; цирк хорошо освещен во время спектакля… Словом, мы можем поздравить трудящихся нашего города: им преподнесен интересный и содержательный спектакль.
Но вот прошло 30 дней. Увы! — многое изменилось в зрелище, которое показывает своей публике тот же самый цирк. Афиши остались теми же. И цены на билеты на прежнем уровне. А самый спектакль… Вот если бы теперь пришел в цирк рецензент, он вынужден был бы написать так:
Всего лишь месяц прошел с того дня, как в нашем цирке состоялась премьера новой программы. Но если кто-нибудь сегодня доверится афише и пойдет поглядеть то, что показывают в цирке под прежним названием (кстати, там продают прежнюю ярко отпечатанную программку за те же восемь копеек), — такого товарища ждет большое разочарование.
Начать с того, что свет над ареной горит теперь не в полный накал. Правда, дирекция утверждает, что это зависит не от нее, а от руководства городской электростанции. Но ведь на премьере свет был хороший! Значит, и с руководством электростанции можно договориться — не так ли?..
Униформисты производят неприятное впечатление: их костюмы потрепаны, не утюжены, заляпаны какими-то пятнами…
Оркестр поредел, словно он побывал в штыковой атаке. Даже дирижер выбыл из строя: его заменяет вторая скрипка. Отсутствует и валторнист. Нам объяснили, что сегодня к валторне за кулисы пришла теща и конференция с тещей заняла у почтенного оркестранта весь спектакль… Допустим, что это так. Но неужели нельзя найти для общения с тещей другой отрезок времени?!
Играют музыканты нестройно. Путают номера: начали было для наездницы играть польку, под которую на премьере выступали прыгуны. Потом спохватились и перешли на нужный для лошади вальс. Но — либо лошадь, либо оркестранты не слушают друг друга. Чем иначе объяснить, что и животное и весь ансамбль не совмещали ритма в своем совместном выступлении? В галопе для роликобежцев тромбонист потерял ноты своей партии, и мы сами наблюдали, как он вертелся за пультом, положив инструмент на колени, и нырял под стулья. Так и не издал тромбон ни одной ноты в галопе! А в этом номере у него есть четыре соло… Можно было бы еще перечислять огрехи оркестра, но нас зовут другие недостатки этого рядового спектакля…
Надо думать, что братья Поперечные частично осиротели: вместо четырех братьев мы видели на манеже только трех. Куда делся четвертый брат? — вот жгучая тайна, решения которой мы искали весь спектакль, но так и не нашли его — решения (впрочем, и самого брата Поперечного мы тоже не нашли). Наездница Г. Кувырченко, следуя примерам своих партнеров по спектаклю, сильно сократила номер. Она выдала зрителю только половину марша и в вальсе-бостоне, который прежде занимал две минуты, на сей раз провела только минуту с четвертью. Даже лошадь у наездницы сократила свое выступление: она поклонилась зрителю в конце номера только три раза вместо пяти. И шерсть на крупе гордого животного отнюдь не была расчесанной под шахматную доску, как прежде. Теперь она — то есть шерсть — свалялась, словно перед нами была ломовая лошадь, а не ухоженный рысак…
Мы бы охотно простили лошади ее неприбранную шерсть, если бы роликобежцы 4 Пурген 4 (обратившиеся в 3 1/3 Пурген 3 1/3, ибо в середине номера одна из исполнительниц почему-то покинула арену и более не вернулась на свою площадку) были бы одеты чуть-чуть наряднее. Но — увы! — артистки на сей раз выглядели — прямо скажем — затрапезно. Их туалеты и манеры заставляли желать лучшего. Косы, которые, очевидно, были привязаны к затылкам артисток только на премьере, уже не взметались в воздух. Юбки изредка взметались, но лучше бы этого не было, ибо, как сказано выше, костюмы артисток теперь производят неприятное впечатление… Что касается рук и ног квартета, то почему-то руки показывали кукиши и кулаки, а ноги лягали партнерш. Это мы отчетливо видели сами!
Велофигуристы Байбарак наезжали друг на друга на своих велосипедах столь часто, что все время хотелось свистком вызвать представителя ОРУДа: может быть, бравый сержант-регулировщик сумел бы навести здесь порядок. А когда пирамида из четырех велофигуристов, взгромоздившаяся на одно колесо с одним седлом, рассыпалась, не доехав до форганга, то сперва зрители засмеялись, ибо подумали, что человек, занимавший место в первом ряду, на шею которому свалились исполнители номера и металлический лом их машины, является так называемой «подсадкой» — то есть артистом, который играет роль зрителя. Но приход скорой помощи, унос пострадавшего на носилках и другие признаки подлинной аварии заставили публику содрогнуться… Естественно, что артисты Байбарак ушли без аплодисментов. Наоборот, их провожал недовольный ропот зрителей, из которых каждый говорил вслух или про себя: «Этак и мне могли бы сломать шею!»
Собаки у дрессировщицы Э. Плюхошвили начали грызться между собой подозрительно рано: они не ждали, когда поставят киоск, подле которого им надо изображать ссору. А сразу же, как выбежали на арену, принялись кусать друг друга, дрессировщицу, униформистов и даже отдельных зрителей. Был укушен и коверный Эдуард Васькин. И поделом ему: не повторяй изо дня в день репризы тысячелетней давности! Не имей привычку окатывать грязной водой ни в чем не повинных граждан, которые к тому же заплатили свои трудовые деньги за билеты!
Артисты 3. Касатка, П. Квасюк и М. Долгосупенко летали под куполом меньше и ниже, чем на премьере, но летали исправно. Впрочем, тут особенно халтурить не приходится: упадешь, так разобьешься крепенько и в сотом спектакле.
Укротительница А. Стромыкина, кажется, хватала за хвосты не тех хищников, которых надо. Мы не очень точно помним порядок трюков в клетке. Но думается нам, что на премьере зверей было больше и они больше рычали на свою повелительницу. А на сей раз львы и тигры откровенно спали в клетке и даже храпели; не рыкали, а именно храпели — и это на работе! Куда только смотрит дирекция цирка и местком?! Конечно, трудно же предположить, что кто-нибудь из тигров или львов не вышел на арену на том основании, что он, подобно валторнисту, разговаривает за кулисами с тещей… Но факт остается фактом: зрители гораздо меньше хлопали и укротительнице!..
Хотелось бы надеяться, что дирекция цирка подтянет спектакль до уровня премьеры.
Увы! (Вы заметили: во второй части нашего фельетона все время приходится прибегать к этому горестному междометию?..) Увы! повторных рецензий у нас не бывает. А жаль. Они всегда были бы полезны. Увы!
2. Разносили
В драматическом театре областного значения был поставлен так называемый «глубокий дискуссионный спектакль». Специально приглашенный из столицы первоклассный режиссер превзошел самого себя по части глубины замыслов, откровений, транскрипций я прочих новаций.
Театральная пресса два месяца жевала этот спектакль: приезжали московские театроведы по командировкам из государственных и общественных организаций (по части искусств); тугоумные критики выдавливали из него темки для своих статеек вроде «Проблема фанеры-матушки в декорациях» или «Смеет ли курить положительный герой нашей эпохи?»…
Были диспуты специально о данном спектакле — как на месте, в области, так и в Москве; были интервью в журналах, эпиграммы и фотоснимки, изображавшие режиссера спектакля, тыкающего указательным пальцем в макет спектакля, а рядом с ним художник спектакля тоже тыкал пальцем в макет спектакля.
Были снимки, на которых группа загримированных актеров, в патлатых париках, с подведенными глазами и наклеенными носами, как бы взяла в плен двух штатских без грима: режиссера спектакля и композитора спектакля. Словом, все было по самому первому разряду.
Но вот отшумели аплодисменты общественных просмотров. Откланялись у рампы с мнимым смущением режиссер спектакля, художник спектакля, композитор спектакля и балетмейстер спектакля (автора не было, так как это была полуклассическая драма прошлого века). Потянулись, так сказать, будни. И на девятом представлении произошло следующее.
Герой-неврастеник в сильной сцене третьего действия, изображая исступление, между двумя красивыми раскатами бархатного своего баритона чуть подвизгнул. Этот трагический голосовой нюанс, эта правдивая акустическая краска обычно вызывала у зрителей дрожь ужаса и легкий холодок, волной пробегающий по спине. Но на сей раз кто-то в публике хихикнул в ответ на неожиданный визг. Откликнулись смешком еще трое. Правда, смех сейчас же погас по случаю сильно драматического положения на сцене. Но дело было сделано.
Возвратившись после этого акта в уборную и легонько вытирая пот со лба перед зеркалом (чтобы не испортить грима), характерный актер завистливо сказал:
— Видали, какой у Васьки сегодня прием был? Смеялись! (Васька и был герой-неврастеник.)
Комик, который сидел рядом, живо отозвался:
— По-моему, это хамство с его стороны. У меня режиссер отменил мой самый лучший фортель — знаешь, я хотел живых котят положить в карман, — отменил, потому что, изволите ли видеть, это не в плане и не в разрезе постановки, а наряду с этим герой-неврастеник трючит почем зря. Ну ладно! Я завтра тоже гримок один сделаю. Посмотрим, кто кого пересмешит!
И действительно, на следующем представлении этой пьесы комик приляпал себе фигурный нос, одну бровь опустил на самое веко, другую поднял наискось до середины лба, увеличил при помощи гуммоза уши, а парик достал, по форме напоминающий огурец. Едва он высунул на сцену лицо из-за двери, в зале начался дружный хохот.
Тогда «характерный» решил, что пришла пора и ему повеселить почтеннейшую публику.
— С какой стати? — сказал «характерный». — Я тоже дорожу успехом у зрителя!
И внес в исполнение своей роли новую деталь: стал хромать на левую ногу. Но не просто хромать. Нет, перед тем как поставить на пол левую ногу, он отбивал ею четыре па чечетки и вилял бедром, как будто берцовая кость выскочила из своего штатного места в тазе и никак не может попасть обратно. Все эти хлопоты увенчались успехом: каждый шаг левой ноги вызывал почти овацию зала.
Тогда сказала «с какой стати?» пожилая героиня. И со своей стороны оживила спектакль необычайно замысловатым тиком лица. Тик этот состоял из ряда движений и вздрагиваний, чередовавшихся с той же правильностью, с какой сменяют друг друга разноцветные огни сложной световой рекламы. Публика, разумеется, смеялась и над тиком.
Тогда сказали «с какой стати?» еще двое актеров. Один украсил свой монолог гулкой икотой, примерно так:
— О, как я хотел бы… ик!.. чтобы этот негодяй… ик!.. попал бы в… ик!.. и я бы ему… ик!.. или даже… ик!.. ик!.. ик!!..
Другой актер внес такую отсебятину: он ни с того ни с сего выпивал на сцене десять стаканов воды. Выпивал честно, без обмана. И надо сказать, что это очень нравилось публике. Начиная с шестого стакана в зале воцарялась тревожная тишина, какая бывает в цирке при исполнении «смертельных номеров». Тишину прерывал только счет стаканов, который вели вслух наиболее экспансивные зрители.
— Седьмой стакан лакает! — гулко хрипел кто-нибудь в бельэтаже.
— Восьмой! Девятый!.. — откликалось в партере. — И смотри: без обмана пьет — видишь, как у него живот оттопырился!
Исчезновение содержимого из десятого стакана вызывало дружный раскат смеха и так называемый гром аплодисментов.
Выходной актер, исполнявший роль лакея, крайне печалился полной невозможностью вызывать смех. Он давно уже сказал себе «с какой стати?», но не мог придумать ничего подходящего. Наконец однажды, выйдя на сцену, он почувствовал прилив вдохновения. По роли ему надлежало сказать «барину»: «Вас спрашивает граф». Но «лакей» подмигнул в публику и весело сказал: «Вас спрашивает князь».
Так как в пьесе действовал персонаж с графским титулом, который уже известен был публике, а князя никакого не было, то актер, игравший «барина», постарался найти выход из положения:
— Вот как? А я жду графа.
«Лакей» упрямо поднял глаза к выносному софиту и заявил:
— А там князь.
Когда зрители отсмеялись, «барин» сказал:
— Что же, придется мне подождать графа.
— А графа сегодня не будет.
— Наверное не будет?
— Да уж будьте покойны!
(— Ха-ха-ха!.. — это в зале).
— Ну, что ж делать!.. Тогда зови своего князя!
Лакей, кивнув головой, важно сказал:
— То-то! — и пошел за кулисы, провожаемый буквально ревом партера.
Последним перешел в лагерь комикотворцев невольный инициатор этого движения — герой-неврастеник. Он в самой ответственной сцене стал делать вид, что теряет брюки. Это выразительно демонстрируемое единоборство человека со штанами вызывало помимо гомерического веселья еще и чисто спортивный интерес зрителей.
— Хи-хи-хи! — несется откуда-то И8 амфитеатра. — А ведь они его одолеют! Сползут на пол!
— Брюки-то?.. Хе-хе… не скажи. Он ведь обеими руками держит!
— Чудак человек! Так ведь играть-то роль ему надо или нет? Как он сделает жест покрупнее, так они…
— Ага! Видал: поехали! Обе руки сразу поднял, дурак! Ха-ха-ха!!
На следующих спектаклях уже все актеры, оставив образы, роли, мизансцены, замыслы, откровения, транскрипции и новации, выходили в порядке живой очереди к рампе и, как нищие, протягивая в зрительный зал руки, выпрашивали у публики смеха и аплодисментов.
…Спектаклей через пятьдесят режиссер, поставивший эту пьесу, приехал в город, где шла его постановка. Примерно к середине второго акта режиссер с видом, исполненным скромности, однако же не лишенным и собственного достоинства, вошел в кабинет директора театра.
— Давненько, давненько мы вас не видали! — приветливо сказал директор. — Когда изволили прибыть?
Режиссер тонко улыбнулся и ответил:
— Сегодня утром приехал. И специально — к вам. Захотелось посмотреть на свой, так сказать, опус…
В это время из зрительного зала раздался шквалоподобный раскат хохота. (В этом месте помянутый уже нами идейный мученик за искусство, тяжко выпятив живот, допивал девятый стакан воды.)
Режиссер тревожно поднял брови.
— У вас сегодня что? «Чужой ребенок» идет? — спросил он. — На афише словно бы — моя работа…
— Ваша постановка и идет, — подтвердил директор и гостеприимно открыл дверь в свою ложу, примыкающую к кабинету.
Режиссер кинулся к барьеру ложи, обеими руками вцепился в бархатные его перила, глянул на сцену, и нижняя челюсть у него сразу отвалилась…
На сцене, где стояло хорошо знакомое режиссеру стильное «вещественное оформление», в цирковых почти гримах и костюмах суетились актеры. Реплики, которые они произносили, отдаленно напоминали ту пьесу, что ставил наш режиссер. Но узнать эти реплики было трудно: до такой степени они были искажены и, главное, затенены непрерывными «фортелями». Один из исполнителей лез другому под мышки, и тот визжал:
— Уй, пусти, я щекотушки боюсь!
Третий актер рвал на части бухгалтерскую книгу и тут же поедал порванные листы.
Молодая актриса поливала партнера настоящей водой из чайника, а сей последний делал вид, что моется под струей. Пожилая героиня, молодецки присвистнув, съехала задом по двадцати трем ступенькам круглой лестницы — гордости всего макета. За кулисами кто-то закричал петухом. В ответ послышалось нечто похожее на крик ишака…
Добродушный директор похлопал режиссера по плечу и довольным тоном заметил:
— Ничего, разносили спектакль. Сперва было скучновато, а теперь — видите? — бойко идет. И зритель веселится… Да что с вами, друг мой?! Куда вы, ну куда вы нагнулись?! Вы же упадете через барьер! Там люди сидят, а вы — им на головы!!
3. Формалист поневоле
Разговор с художником:
— Ну, как же, Костя? Будем, значит, иметь удовольствие видеть твое полотно на ближайшей выставке?
— Как сказать… в общем, безусловно… хотя впрочем… скорее даже — нет…
— Костя! Как же это?! Так ты радовался, что удалась тебе картина, и вдруг…
— Видишь ли… в общем, комиссия не приняла…
— Почему?!
— Они это… сказали, что я — формалист….
— Формалист? Ты?! Вот так так!.. А из чего они заключили?
— Да так… говорят: «Почему это у вас на картине — зеленая щека у девушки?»
— Зеленая?
— Ага… Потом еще спрашивают: «Сколько пальцев у этого партизана?» Отвечаю: десять. А они: «А мы видим пятнадцать пальцев на двух руках». Дальше — больше. Председатель комиссии сказал: «Он вводит в картину необработанный грунт холста; это у них — у формалистов — называется „фактура“!»
— А ты действительно вводил грунт?
— Зачем?! Никакая там не «фактура», а просто краска отвалилась. И щека зеленая потому, что желтая краска сама позеленела уже на полотне. Знаете, какое теперь качество красок? То же и с пальцами: их было десять, а пять пальцев возьми и потеки. Вот и вышла лишняя пятерня… Вобщем, за чужие грехи, так сказать, страдаю…
— Ай-ай-ай!..
…Вот и мы скажем: ай-ай-ай, товарищи химики и краскотеры!