Героиня (бежит к нему, споткнулась и упала). Так и знала!..
Режиссер (творчески горячо). Хорошо! Говорите текст!
Героиня. Лежа?
Режиссер. Лежа!
Героиня. Это натурализм.
Режиссер. Не натурализм, а метод физических действий. Кедров что сказал? «На сцене надо все время физически действовать».
Толстая актриса (вполголоса). Когда это Кедров сказал?
Толстый актер (махнув рукой). Теперь каждый сам себе Кедров, сам себе Станиславский. Сам себе Немирович, сам себе Данченко, сам себе Щепкин и сам себе Яблочкина…
Режиссер. Тихо там!.. (Героине.) Мы услышим сегодня ваш текст?
Героиня. Мне неудобно так…
Режиссер. Лягте поудобнее… Я жду!..
Героиня ворочается, принимая различные позы. Нашла подходящее положение. Подняла руки в направлении стула, на котором сидит герой.
Героиня. Возьмите мою кровь, Куздюмов!
Любовник. Ни за что, Калерия!
Героиня. Интересно, долго мне еще лежать?
Режиссер. Можете подползти к нему. Ползите! Так! Говорите!
Героиня. Ой!
Помреж. В тексте роли у вас тут нет никакого «ой».
Героиня. А если я занозилась?..
Режиссер (в ярости). Говорите текст!!
Героиня (с горечью). Вы мною брезгуете, Куздюмов!
Любовник. Глупая!
Режиссер. Поцелуй! Так! Взялись об руку! Пошли переливаться! Так! Калерия вернулась ослабевшая… Пусть вас заносит, ну, в левую сторону!.. Так. Теперь уже вы можете в изнеможении опуститься в кресло. Вы этого давно хотели…
Героиня. Я не могу опускаться в изнеможении на такой убогий стульчик. Это меня уводит.
Режиссер. Ну знаете, то, что вас все время уводит, — это меня приводит! Опускайтесь!
Толстый актер (вполголоса). Как странно, что Станиславский ничего не сказал про кресло…
Героиня (села). Как я слаба… Но мысль, что моя кровь — теперь уже кровь моего дорогого Куздюмова, придает мне силы… Что это? Я слышу шаги… Опять нет никаких шагов!
Режиссер. Дайте ей шаги, пока ее не уводит!..
Помреж стучит стулом.
Легче! Это же любящая мать идет, а не обвал в горах… Да где же мать-то? Где Перерубова-Пополамская?
Помреж. Ведь она в отпуску.
Режиссер. В каком отпуску?
Помреж. Известно в каком — в декретном: месяц до родов, два месяца — после…
Режиссер. Да я же ее вчера видел, и незаметно было!
Помреж. Вот незаметно, незаметно, а сегодня уже за версту заметно. Не передать ли роль Стрепетуевой?
Режиссер. Для Стрепетуевой это не в диапазоне. И вдруг она тоже — в отпуск… Нет! Переделаем роль на мужскую… Пусть не мать будет, а отец. Вот Творожич жаловался, что у него нет работы… Ему и дадим. Позовите его!
Помреж ушел.
Любовник. А не нарушим мы ткань пьесы?
Режиссер. И нарушали и будем нарушать до самой премьеры. Иначе спектакля не сляпаешь…
Толстый актер (вполголоса). Как в магазине полуфабрикатов служим…
Режиссер. Что вы сказали?
Толстый актер. Я говорю про пьесу: как в магазине полуфабрикатов — оно уже не мясо, но еще не котлета…
Режиссер. Точно. А вот когда мы этот полуфабрикат запанируем сухарями… то бишь мизансценами… Да прожарим на огне нашего темперамента…
Толстая актриса. Это, наверное, Станиславский сказал — про огонь темперамента?
Режиссер. Точно. А вы откуда знаете?
Толстый актер. А все, что вы говорите, всегда сказано у Станиславского. Мы уже заметили…
Режиссер (польщенно). Да?
Все. Факт! Точно! Еще бы!
Вбегает Худой актер, дожевывая сухой буфетный бутерброд. За ним возвращается Помреж.
Режиссер. Творожич, принимайте роль!
Худой актер. Какую роль?
Режиссер. Роль матери. То есть роль отца. То есть мы переделываем роль матери на роль отца. Тема пьесы — дружба и любовь советских людей. Ваш выход с правой стороны. Начали!
Худой актер. Как «начали»?.. А застольный период?.. а зерно образа… а предлагаемые обстоя…
Режиссер. Станиславский сказал: «Плох тот актер, который не может без репетиции дать типа».
Худой актер. Неужели он так вот и сказал?
Режиссер. Именно так!.. Анна Косьмодемьяновна, подайте ему реплику!
Героиня (изнеможенным голосом). Кто там? Это ты, мама?
Помреж (суфлирует). Я детка. Творожич, это — твой текст!
Худой актер (хриплым от волнения басом). Я, детка..
Героиня. Мама, я очень слаба…
Помреж. Что с тобой я уже сама вижу твою бледность…
Худой актер. Что с тобой? Я уже сама… то есть я сам… в общем, сразу видать!
Героиня. Мама, я отдала свою кровь Куздюмову…
Худой актер. Святослав Ярославыч, то, что меня называют «мамой», меня немного сбивает с образа.
Режиссер. Да, лучше зовите его «папой».
Героиня. Куздюмов — такой герой!.. Ты поймешь меня своим женским сердцем, папа…
Режиссер. Так уже лучше. (Помрежу.) И вы переделайте на мужской род все, что вы ему суфлируете.
Помреж. Калерия дорогая ты не зря зовешь меня отцом.
Худой актер. Калерия, ты это… правильно зовешь меня… этим… отцом.
Помреж. Это я родил тебя.
Худой актер. Это я тебя… тово… родил.
Помреж. Я кормил тебя своей грудью.
Худой актер. Как — грудью? Святослав Ярославыч, эта грудь меня сбивает с образа…
Режиссер. Переделаем так: «Я кормил тебя молоком».
Худой актер. Каким молоком?
Режиссер. Каким угодно. Хочешь — думай на коровье молоко, хочешь — на козье.
Худой актер. Я кормил тебя молоком…
Помреж. И сейчас отдам тебе кровь взамен той которую ты отдала Куздюмову.
Режиссер. Так. Взялись за руки! Пошли переливаться! Вернулась одна мать… то есть один отец… Чей теперь выход?
Помреж. Выход отца.
Режиссер. Какого еще отца?
Помреж. А как же? Этот-то отец раньше был мать, а теперь выходит настоящий отец.
Толстый актер, играющий отца, приближается.
Режиссер. Два отца сразу — это многовато… Гм… Делать нечего: второго отца переделаем в мать… (Толстому актеру.) Временно, значит, вы будете матерью, а потом мы что-нибудь придумаем. Давайте!
Помреж. Творожич, твоя реплика: «Я так ослабел но что это я слышу шаги».
Худой актер. Я так ослабел… Но что это?..
Помреж стучит стулом.
Не стучи, сделай милость, это меня сбивает с образа!
Режиссер. Тьфу! То им стучи, то не стучи!.. Выход новой матери. Давайте!
Толстый актер выходит на середину сцены.
Как вы идете? Дайте мне женскую характерность.
Толстый актер (подло виляя бедрами). Что с тобой? У-у?
Помреж (суфлирует). Помнишь ли ты нашу молодость когда ты ухаживал за мной…
Худой актер. Теперь кто же из нас за кем ухаживал в молодости?
Режиссер. А черт вас знает!.. Отложим эту сцену. Допустим, вы оба пошли переливать кровь…
Худой актер. А много у вас в пьесе таких переливаний из пустого в порожнее?
Режиссер. Шесть штук. Значит, вернулся один отец, который мать. А мать, который отец, ушла… ушел… ушло… Входит пионер Петя десяти лет. Сын этих двух отцов.
Очень Толстая актриса, играющая пионера Петю, подходит.
Толстая актриса. Святослав Ярославыч, я хотела с вами поговорить.
Режиссер. Сейчас надо не говорить, а репетировать роль!
Толстая актриса. Я насчет роли… Вот я сорок лет играю детей… Творчески я скучаю. Я бы хотела сыграть настоящую роль. Героини или инженю…
Режиссер. Поздно вы схватились, матушка… Ну, какая вы героиня?! Детей еще так-сяк, можете изображать…
Толстая актриса. Всем роли переделываются, а мне — нет!..
Режиссер. Слушайте, давайте репетировать!..Значит, на сцене этот… второй отец. Ослабевший. Входит пионер и предлагает свою кровь. Пошли!
Толстая актриса. Всё одно и тоже… всё одно и то же… И так — сорок лет… (Приближается к партнеру, высоко выбрасывая ноги и якобы барабаня по несуществующему барабану.) Ра-та-та-та, ра-та-та-та… Всегда готов! (Подымает жирную руку.)
Толстый актер. Не шуми, мой мальчик, твоему папе… то есть теперь уже твоей маме бо-бо… Твоя мама, как настоящая мужчина, отдал… есть отдала свою кровь твоей маме… то есть твоей папе… Как хотите, Святослав Ярославыч, так репетировать нельзя!
Режиссер. Да! На сегодня достаточно! (Помрежу.) И завтра вызовите мне автора. Надо же разобраться в этой чепухе, которую он тут написал… Все свободны, товарищи!
Актеры, весело загалдев, уходят. Толстая актриса идет следом сзади Режиссера и бубнит.
Толстая актриса. Святослав Ярославыч, попросите вы завтра автора! Ну, что ему стоит переделать мою роль ребенка на роль тетки… Молодая такая тетка или свояченица. Она — летчик. Или профессор химии. Она что-то там изобретает. Все в нее влюблены…
Режиссер. Ну, вот что — как сказал Станиславский: «Отвяжитесь вы от меня за-ради бога!»
Стрючки драматургии
Позволяю себе уподобить произведения, предназначенные для публичного исполнения, стрючкам или стручкам, как звучит это слово в академическом произношении. Почему? А потому, что даже микроскопическая пьеса, идущая на сцене, эстраде, арене цирка или на экране телевизора полторы минуты, требует от автора и исполнителей этаких плотных и выпуклых образов, кои и напоминают мне горошины, лежащие непременно в одной общей оболочке, но — вполне раздельно, хотя и крайне близко одна к другой…