17
Мне следовало радоваться.
Почему же я не могла вытащить себя из постели?
Ужасно, но болела каждая клеточка моего тела. Боль пульсировала за глазными яблоками; ворочаясь на своей маленькой кровати, я думала, что должна была сейчас просыпаться в башне Морвинов.
От тишины, оставшейся после ухода магической силы, бросало в холод. Я натянула одеяло на голову, оставив ноги в чулках непокрытыми.
Легонько хлопнула дверь в мою комнату, раздался знакомый стук папиных ботинок по половицам. Отцовские пальцы коснулись не скрытого одеялом дюйма моей макушки.
– Где моя ранняя пташка? – заворковал папа.
Я не ответила. Все мои жалобы казались предательством по отношению к папе. Мы так упорно сражались за его здоровье и счастье. Этого мне должно было хватить. Это должно было стать пределом моих мечтаний. Глупо и эгоистично желать чего-то еще, особенно возвращения магии, которая столько лет мне докучала.
Соседний с моей головой участок матраса слегка накренился: папа сел рядом. Он откинул одеяло – перед глазами у меня побелело от льющегося в окно света. Я зло уставилась на свет и на папу, пока наконец не смогла сосредоточиться на его лице.
Папин веснушчатый лоб сморщился от жалости.
Я плакала всю ночь. Наверное, мои глаза были такими же опухшими и некрасивыми, как я и представляла.
– Что случилось, цветочек?
Я подняла голову и положила ее папе на колени. Он гладил мои волосы, а я смотрела на стену.
– Мадам Бен Аммар объяснила, как сложны благословения, – негромко проговорил отец, стараясь сделать так, чтобы я снова заснула. – По ее словам, после наложения вполне нормально чувствовать себя плохо.
Я чуть заметно подняла и опустила голову в слабом кивке. Боль и усталость этим наверняка объяснялись, но упадок сил от чар вряд ли должен был довести меня до слез.
– Я не такой умный, как мадам, – начал папа, – но чувствую, что дело не только в этом.
Как ему это удавалось?
Я снова натянула одеяло до самого носа:
– Ничего страшного.
– Клара Лукас, талантов у тебя много, но врать ты не умеешь.
– Я не вру! – Мои слова прозвучали резко, и я мгновенно пожалела о злобе, которую в них вложила. Стало страшно, что папа уйдет или что по моей небрежности магия снова нанесет ему какой-то вред.
Нет. Такой опасности больше не существовало.
Я обняла папу за пояс. Слеза скатилась по моему носу на темно-серую ткань его брюк.
Большим пальцем отец гладил меня по щеке, где только что была мокрая дорожка.
– Почему ты не вернулась домой?
– Я дома, – хрипло проговорила я.
– Нет. Почему ты не вернулась к Ксавье?
Я стиснула мягкую ткань одеяла, пахнущую пылью и лавандой.
– Ты сказала, что вы поссорились?
– Да, – буркнула я и решила тему не развивать.
Не могла объяснить, ни из-за чего мы поссорились, ни что я узнала, ни что совершила – чем пожертвовала. Я сделала правильный выбор, но папа никогда не простил бы меня, если бы услышал правду.
– Вечно его избегать нельзя.
Мне этого и не хотелось. Я отчаянно желала увидеть Ксавье, узнать, как он распоряжается моей силой; приготовил ли нейтрализатор, спас ли Эмили. Серьезно ли говорил, признаваясь мне в любви.
В очередной раз я накрылась одеялом с головой.
– Клара! – с непривычной резкостью позвал папа.
– Дай мне поспать, – пробормотала я.
– Не валяй дурака!
Я спустила одеяло. Злость мешалась с болью от слез, жегших мне глаза.
– Дочь валяет дурака, если хочет остаться дома с отцом, которого еще вчера боялась потерять навсегда?!
Сердитого взгляда как не бывало. Папа сжал мое плечо.
– Извини, – проговорил он.
Папа всегда извинялся первым, даже когда не делал ничего плохого. Мне хотелось исчезнуть или остаться в постели навсегда, обернувшись одеялом, как мотылек коконом.
– Клара, мне очень неприятно тебя задерживать, – сказал отец. – Сейчас я в полном порядке. И могу о себе позаботиться. – Моя голова лежала у его живота, и я почувствовала, как он вздыхает. – Я позволю тебе остаться здесь еще на день, но потом ты должна вернуться к Морвинам. Тебе нужно готовить снадобья, помогать людям. – Папа не ведал, что его слова, задуманные как поддержка, лишь вонзают в меня невидимый нож. – Ты создана для такой работы. Было бы обидно отказываться от нее из-за ссоры с приятелем.
«Создана для такой работы». Я поморщилась. Какой прилив надежды я чувствовала, когда видела, что снадобья получаются, и понимала: они могут навсегда изменить жизнь человека к лучшему. Чем я буду заниматься без магии? Стану садовницей? Швеей? Не верилось, что носки я стану штопать с такой же страстью, с какой исцеляла.
Папа передвинулся, заставляя меня сесть на кровати. Щека пульсировала в месте, которым я прижималась к его брюкам. К слезным дорожкам прилипли волосы.
Отец переплел пальцы с моими.
– Видишь? Ты уже достигла таких высот. Я могу держать тебя за руки – и мне совсем не больно. Ты победила и заслуживаешь того, чтобы разделить свою магию с теми, кто в ней нуждается.
Ради папы я растянула губы в фальшивой улыбке.
– А сейчас, раз уж ты дома, то, по крайней мере, пойдешь со мной в город на праздник.
Папа встал и подбоченился, словно читал мне лекцию. Ничего подобного он мне никогда не устраивал, но лекции я представляла именно так.
У меня сердце замерло. Праздник. Любимый в детстве, со сладостями, музыкой и ароматом цветов. Я поднесла руку к груди.
– Первый день праздника летнего солнцестояния?
Папа нахмурился:
– Да… Солнцестояние завтра, милая. У тебя назначено свидание, о котором я должен знать?
У Ксавье остался один день, чтобы спасти свою магию. Мою магию. Нашу магию. Один день, чтобы исправить свои ошибки.
– Нет-нет. – Я убрала волосы с лица и оглядела папу с головы до ног.
Как здорово было видеть румянец на его щеках, просто видеть, что отец снова на ногах. Рыжие волосы папа аккуратно зачесал назад. Ему наконец удалось сбрить щетину с подбородка, голубой хлопок рубашки делал его глаза бирюзовыми.
– Это ради праздника? – спросила я, махнув рукой в его сторону.
– Да. Все наряжаются. – Папа щипнул меня за нос. – И тебе пора. Сейчас почти полдень.
Летнее солнцестояние. Ксавье. «Эйфория». Эти слова снова и снова прокручивались у меня в голове, надоедливые и однообразные, как пение птицы, звучащее часы напролет. Я закрыла глаза и зажмурилась. Вот и настала пора. Пора забыть всю эту магию, злобу и боль.
Дома у меня остались только платья, которые мне не нравились. Я надела блузку и юбку, раздражавшие меня меньше всего. Они были бледно-розовыми, но рукава и подол – слишком короткими, обнажавшими мои веснушчатые руки и ярко-желтые чулки. В итоге чувствовала себя круглой дурой, сколько бы раз папа ни повторял, что я загляденье.
На улице воздух был горячим и влажным. Пот собрался у меня под мышками и под воротом блузки. Вчера сад вокруг нашего желтого дома казался мне красивым, а сейчас был полон сухих увядающих цветов. Здоровье много дней не давало папе как следует за ними ухаживать.
Отец не позволил мне мешкать – взял за руку и повел по пыльной дороге в город.
У центральной площади Уильямстона меня захлестнули воспоминания. Люди несли и дарили друг другу большие красивые букеты цветов; цветов, какие мы с папой привозили сюда, когда я была совсем маленькой. На празднике летнего солнцестояния мы однажды заработали много денег.
В этом году местные жители нашли цветы без папы. Наверное, купили у другого садовника. Мы потеряли уйму клиентов, уйму доходов, потому что магия на время приковала отца к постели.
Вокруг фонтанчика в центре города местные и приезжие разбили небольшие палатки и продавали свой товар.
Площадь была дикой, кишащей людьми, которые болтали и переговаривались друг с другом. Молочник играл на скрипке со ступеней здания школы. Городской башмачник и его жена стояли у лотка, торгующего ярко-розовыми напитками. Они переплели руки и поили друг друга вином из круглых бокалов.
В животе у меня захлопали крыльями бабочки. В детстве я обожала еще одну часть этого праздника. В летнее солнцестояние ощущалась романтическая атмосфера. Услышав плеск воды в фонтане, я вспомнила, как сидела у воды и смотрела на открыто целующихся молодых людей, и никаких дуэний при них не было.
Однажды мы с Ксавье сыграли в игру. Притворились, что идет праздник летнего солнцестояния, он подарил мне фиалку, я ему – клевер и поцеловала в щеку. Семилетний Ксавье изобразил приступ рвоты и принялся вытирать лицо, словно я измазала его грязью.
Папа схватил меня за руку, как якорь, не позволяя уплыть слишком далеко. Я не сводила с него глаз, сосредоточившись на мозолях, царапающих мне ладонь.
Мы подошли к лотку булочницы, на котором выставлялись обожаемые нами красно-белые вишневые тарты. Миссис Беруэлл, булочница с темно-коричневой кожей и красивыми черными глазами, уставилась на нас.
– Альберт! – воскликнула она. – Я думала, что больше вас не увижу!
Папа улыбнулся и потрепал меня по руке.
– Наша ведьмочка наложила благословение и исцелила меня.
Миссис Беруэлл бешено захлопала глазами:
– Это… правда?
Я медленно кивнула, плотнее прижимаясь к папе.
– Ну, хвала небесам! – миссис Беруэлл рассмеялась негромко и нервно.
– Клара успешно обучается у мастера Морвина, – хвалился папа. – Накладывать благословения очень сложно. На это способны только самые искусные маги. – Он улыбнулся мне. В тот момент солнце скрылось за грядой облаков, но лицо у меня все равно зарделось. – Уверен, совсем скоро Клару официально произведут в ведьмы!
Я уродливо улыбнулась сквозь сжатые зубы, вытаращила глаза и стиснула папину руку.
– Не будем задерживать миссис Беруэлл, – прошептала я, потянув его за рукав.
Папа протянул булочнице несколько монет, а она нам – два вишневых тарта в бумажных кармашках. Он попрощался за нас обоих и повел меня прочь от маленького лотка.