Парашка кинулась прочь.
Повитуха любила похозяйничать в отсутствие Василисы, дабы упрочить свое положение в стане холопов, да и самой себе доставить удовольствие. Но сейчас она криком снимала напряжение, в каковое повергло ея внезапное известие о тягости Феодосии. Впрочем, еще по дороге с Государева луга Матрена все обмыслила и выработала свою позицию: от скандала никому лучше не будет и в первую очередь ей, Матрене: честным пирком да за свадебку, так, вскорости, повьет она, Матрена, еще одного строгановского наследника, упрочив свое доброе положение в семействе. А, прибьют Извара с Василисой девку до смерти али заставят зелием изгнать плод, так Матренины услуги не понадобятся. Стало быть, надобно все толком разведать и Василису убедить-умаслить не серчать на дочь. А от Извары и вовсе надо скрыть грех: меньше знает, крепче спит.
— Садись, Феодосьюшка, давай-ка я тебе шубу разовлеку, оголовник сниму, — принялась ласково обихаживать сродственницу Матрена.
Ах, не к месту упомянула повитуха Тишке сожжение скомороха!.. Ибо Феодосья, сидя идолом верхом на шубе, снятой повитухой с ея плеч, вдруг глубоко вздохнула и заупокойным голосом произнесла:
— Посягнуть в брак с Юдой аз не могу. Поелику согрешила не с ним. Не его чадо у меня в брюхе.
Матрена выпучила глаза и растопырила руки.
— Да как же это?
Впрочем, замешательство ее длилось недолго, иначе это была бы не Матрена.
— А кто об сем знает? Никто!
— Аз знаю… — сказала Феодосия.
И завернула подол шубы на колени, словно пытаясь закрыться от всех горестей, что обрушились на нея в последнюю седьмицу.
— А ты знай про себя, да сери под себя, — подскочила Матрена к Феодосье и понизила голос, как бы давая понять, что тайна сия останется тайной. — За язык тебя никто не тянет?
— Как же аз могу обмануть Юду? Сие подло по отношению к нему.
— Ах, наивна ты, Феодосьюшка, простодушна. А Юде не все одно? Чей бы бык не скакал, а теленок — наш! Это чадо не его, так следующее — его будет. За такое вещное приданое, как за тобой дают — соляные варницы! — и с десятком отрочат замуж возьмут! Юде еще и лучше: значит, не пустоцвет берет, а плодоносную жену! На роже у чадца не написано будет, чьего он семени. Кстати, Феодосьюшка, с кем же ты любы сотворила?
Последние словеса Матрена произнесла игриво.
— Кто был, того уж нет, баба Матрена, — ответила Феодосья. — Пошел прахом по ветру… дымом над рекой…
— Ну, не хочешь, не говори, — согласилась повитуха.
— Баба Матрена, как же аз об чадце объявлю? Стыд какой…
— Об этом ты, Феодосьюшка, не переживай. На то есть у тебя баба Матрена. Сейчас потихоньку Василису подготовлю, исподтишка к делу подведу и в нужный миг…
Матрена не успела поведать стратегию действий, поелику в хоромы ввалились Василиса с Марией, толстые от праздничных шуб, с побелевшими от дыхания на морозе бровями, тут же покрывшимися бисеринками влаги. От обеих валил пар.
— Упрела, — зычно сообщила Мария и упала на крытую ковром лавку, мимоходом перекрестившись на то место, где висели образа. — Парашка!
— Али обед готов? — с мимолетным крестным знамением в красный угол вопросила Василиса, рассупонивая неохожую шубу. — Извара Иванович поехал прямиком на варницу, велел туда прислать пищного. Парашка! Щей хозяину в горшок!
— Погодите Парашку звать, — замогильным голосом, или, как выразился бы отец Логгин, гласом дельфийского оракула, протрубила Матрена. — Тут почище щей вещь случилась. Феодосья очадела!!
У Василисы с плеч свалилась шуба. Мария опрокинулась на лавку. А Матрена, сама же напугавшись, клацнула зубами.
Феодосья зажмурилась.
— Но, только ты, Василисушка, дочку смертным боем не убивай! — заголосила повитуха.
Василиса очнулась, крикнула: «Ах, ты, блудь поганая!» и, поворотясь жерновами в поисках подходящего орудия убийства, в конце концов, растопырила перста и кинулась к Феодосье с намерением действовать одними лишь перстами.
— Говори, кому дала?! — плача, завопила Василиса, вцепившись в косы Феодосьи.
Феодосья втянула голову в плечи, закрыла лицо рукавом и тоже завопила.
Мария забегала по горнице, томимая желанием поучаствовать в расправе, но, не решившись вцепиться в сродственницу. Дабы, на всякий случай, посодействовать обеим линиям фронта, она вопила: «Да как же ты так, Феодосьюшка?!», а то: «Ой, мама, что же вы делаете, ведь вы руки себе переломаете!». И забегала то с одного бока, то с другого, дабы наиболее полно обозреть события.
Матрена, налюбовавшись произведенным эффектом, всколыхнулась и ринулась выступить в качестве жертвы, вынесшей из драмы наибольшие потери. Она втиснулась между Феодосьей и Василисой и стоически приняла несколько ударов и скребков ногтями. Когда перенесенные побои достигли нужного количества, Матрена оттолкнула случившуюся рядом Марию и азартно заголосила:
— Ну! Ну! Не торопью на девку, не по две вдруг! Ишь, насели, как черт на попадью! Василиса, чего ты вцепилась девке в волосья, как рак?! Али девка виновата, что Юда ее ссильничал? Дитятко наше во хмелю была! Девка пьяная — манда чужая.
— Баба Матрена, чего ты кривду баешь? — пискнула Феодосья. — Какая пьяная?.. Какой Юда?..
— А ты молчи! — прикрикнула повитуха. — Твое дело теперь молчать да к свадьбе готовиться. Василиса, да погоди биться, всю рожу мне расцарапала… Давай-ка лучше решать, как девку замуж выдавать будем? Это теперь твоя первостатейная задача. Али ты не мать?!
Василиса, тяжело дыша, последний раз ткнула Феодосью в голову, и схватилась за сердце.
— Вот, паршивка! Сблудила-таки! Да когда хоть ты успела? Где? Из горницы не выходила! Все пряла да вышивала…
Василиса уже явно примеряла роль матери невесты и торопилась отрепетировать лозунги об рукодельных достоинствах дочери.
— А чего тут хитрого? — утирая взмокшее лицо, подала голос Матрена. — Коли девка захочет, сквозь замочную скважину даст.
Наконец все успокоились. Вновь, громче прежнего, крикнули Парашку, которая, сунувшись в двери по первому зову, узрела битву, правда, не успев расслышать причины ея, и юркнула назад, в сени, опасаясь, что ей на поле брани достанется более всех. Накрыв стол и турнув холопку за двери, жены принялись спешно планировать свадебные действия. Феодосья в митинге участия не приняла, лишь порывалась защитить доброе имя Юды, но всякий раз Матрена пинала ее под столом. Наконец, улучив момент, когда повитуха натуго заняла рот пирогом со стерлядью, Феодосья поспешно промолвила:
— Согрешила аз не с Юдой и об том обязана ему доложить.
— Час от часу не легче! — простонала Василиса. — Как это не с Юдой? А кто же сей любодей?
— А человек сей…
— Да не все ли равно теперь? — быстро перебила Феодосью Матрена. — Было, да сплыло. Уплыли скоморошьи муде по вешней воде.
Мария вынула назад уже помещенный было в рот кусок пирога и уставилась на Матрену:
— Чьи муде?..
— Тебе больше всех знать надо, Мария! — отбоярилась от точного ответа повитуха. — Теперь об свадьбе думать надо.
Матрена повернулась к Василисе:
— Василисушка, ни об чем не переживай, баба Матрена все изладит. У бабы Матрены закон такой: уж хоть раком встать, а молока достать! Аз хоть и не сводница, а сама охотница, а сосватаю Феодосьюшку любо-дорого.
Словеса про охотницу были произнесены Матреной нарочито шутливым тоном, каковой окончательно разрядил обстановку.
— А коли Юда узнает, с каким приданым невесту берет?.. — тревожно вопросила Василиса.
— А чего Юда? Экой, царь-государь! Иван Марье не указ: кому хочет, тому даст. Юду напоим допьяна, спать уложим, а наутро скажем, что запамятовал он, как жену молодую продырявил. Али калины у нас в запасе нет?
При сих словесах Матрена подмигнула Феодосье.
— Алое портище мы завсегда сыщем, — заверила повитуха присутствующих. — Феодосья у нас девка без изъяна, хоть и с дырой теперича. В колодце тоже дыра, а вода — свежа. Да за те варницы, что вы за Феодосьшку даете, любой принц аглицкий ласточку нашу посягнет в брак, да еще кланяться с присядкой будет.
При сих словах Матрена не поленилась вскочить и изобразить поклоны гипотетического заморского жениха.
Василиса приободрилась и даже подбоченилась.
— И то верно, Матрена, — заносчиво сообщила она, — мы доченьку свою не с переметной сумой в мужнин дом отдаем. Одного скота туча тучная, не говоря о холопах! А уж жита, соли — сто кулей. А то иную девку выпихнут из семьи за ворота, а приданого — манда да веник, да алтын денег.
Мария заводила глазами и запыхтела, приняв намек на свой счет.
— Целая-то манда дороже сундука денег, — пробормотала она. — Коли вы обо мне намекаете, так за мной хоть варниц и не давали, зато с Путилушкой аз девкой легла и опосля венчания. Аз своего девства не растлила, чего и вам желаю!
— Будет тебе, Мария, — добродушно промолвила Матрена. — Никто об тебе не речет. Ты у нас жена добронравная. И приданое за тобой зело вещное дано. Тут спорить нечего. Давайте-ка лучше уговоримся, чтоб рот на заклепе держать, бо лишние разговоры никому не добавят добра. Слышишь, Мария?
— Когда аз лишнее болтала? — возмутилась Мария.
— Вот и добро. Василиса, аз тебе советую, как повитуха многоопытная, и Изваре Ивановичу ничего не сообщать. Зачем ему лишние заботы? Сегодня Феодосья очадела от скомо… от скорого греха али завтра, какая разница? На все воля Божья!
В миг Матрениной запинки Мария вздрогнула и искоса напряженно поглядела на Феодосью. От мысли, что сродственница могла каким-то неведомым образом сблудить с Истомой, и следствие по этому вопросу неминуемо выведет на нее, Марию, обожгла. И Мария торопливо промолвила:
— Давайте побожимся и поклянемся самым страшным заклятием, что никому ничего не скажем про Феодосьин грех. Чтоб меня Бог громом поразил, чтоб меня волки разорвали, чтоб меня лешаки уволокли!
— Чтоб мне провалиться в преисподнюю, чтоб у меня руки отсохли, — перекрестилась Василиса.
— Чтоб мне язык вырвали, — заверила Матрена.