И у всех сложилось мнение, что худшего удалось избежать. Они не только сохранили двадцать пять тысяч экю, которыми Деодат предлагал ссудить монарха, но никого из них не повесили и не разорили за то, что они не дали взаймы пятьдесят.
Впрочем, к такому разумному выводу пришло гораздо больше людей, чем можно было подумать. Многие усвоили привычку, которую ожидало славное будущее, а именно: скрывать деньги под половицей или закапывать в огороде. Отныне бюргеры стали ходить в поношенном платье и, отказавшись от рябчиков со спаржей, вернулись к супу с салом. Только вертопрахи расхаживали в шелках и бархате.
Деньги научились прятаться.
Еще один примечательный факт: банкиры стали весьма редки в королевстве — ни одного нельзя было найти. Они либо пребывали в отъезде, либо болели, либо отошли от дел.
Не доверяясь больше почте, ибо королевские чиновники могли перехватить их корреспонденцию, они и в самом деле много путешествовали. Многие оседали в Гааге, Амстердаме, Франкфурте, Женеве, Венеции, Севилье, Кадиксе, Лиссабоне и даже в Лондоне.
Чтобы уберечься от королевских безумств, как во Франции, так и в других странах, они образовали нечто вроде международного тайного союза. Теперь не было нужды перевозить крупные суммы денег, ввергая в соблазн вороватых кучеров, которые часто снюхивались с разбойниками: простой билет на предъявителя, называемый переводным векселем, позволял получить несколько тысяч экю у надежного партнера.
Они страдали из-за войн между странами, но сами никогда не ссорились. Боже сохрани! Пока наемники махали мечами и палили из пушек ради вящей славы своих государей, барахтаясь в грязи, крови и моче, банкиры Аугсбурга, Кёльна, Лиона, Женевы, Милана, Севильи и Лондона преспокойно обменивались талерами, флоринами, турскими ливрами, дукатами и прочими золотыми монетами.
Подобное развитие событий нравилось Жаку Адальберту, Деодату и Феррандо, за исключением того обстоятельства, что зимой деловые операции сильно замедлялись. Приятнее было ездить на юг, чем на север.
Но, в конце концов, зима длится всего три месяца в году, а деньги вполне способны залечь в спячку по примеру медведей. Отдых освежает умы.
23Сбор винограда и жатва духов
Вначале лета 1504 года Феррандо вместе с испанскими и голландскими компаньонами основал в Кадиксе Торговую морскую компанию Нового Света, треть капиталов которой принадлежала клану Сассоферрато-Бовуа-л'Эстуаль, и Страховую морскую компанию л'Эстуаль, названную так по предложению Жанны, горячо поддержавшей эту идею. Первая компания заказала пять кораблей по образцу английской каракки, на которой Феррандо совершил плавание вместе с братьями Кортереаль: она оказалась более маневренной, чем испанские корабли.
Жак Адальберт и Деодат помогали Феррандо, а им, в свою очередь, помогали сыновья последнего Джан-Северо и Пьер-Филиппо, по возрасту почти их ровесники — тридцать один год и двадцать семь лет. Все они постоянно разъезжали между Швейцарией и Испанией, а по пути обязательно останавливались в Анжере, так что в течение двух-трех дней в утренние часы парильня гудела так, словно там заседал парламент.
На одном из семейных советов Жак Адальберт пожаловался, что не может поспеть везде и был бы счастлив, если бы кто-нибудь частично освободил его от дел, связанных с суконной мануфактурой.
Стало быть, детей я мало родила, подумала Жанна.
— Чего стоит Леонс Дульсе? — спросила она.
— Он усерден, но все равно не наш, — ответил Жак Адальберт.
— На безрыбье и рак рыба. Чтобы заинтересовать его, нужно выделить ему долю в прибылях. Это почти как свадьба. А он, кстати, женат?
— Нет, просто бегает за юбками.
— Каков он внешне?
Жак Адальберт озадаченно посмотрел на бабушку:
— Хорошо сложен, умеет держаться в обществе.
— Пригласи его на сбор винограда.
У нее был свой замысел. Северина, дочь Феррандо и Анжелы, два года назад потеряла мужа в сражениях за Миланское герцогство. Родителей огорчало тоскливое настроение молодой женщины, которая говорила, что больше не полюбит ни одного мужчину, ибо тот непременно отправится воевать. Она уже готовилась уйти в монастырь.
Жанна написала Феррандо и Анжеле письмо с приглашением на сбор винограда и выразила надежду, что они приедут с дочерью, которую она очень давно не видела.
Леонса Дульсе она позвала на два дня раньше и под любопытным взором Франца Эккарта устроила смотрины на свой манер. Леонсу исполнилось двадцать четыре года, и кровь у него явно была горячая. Что ж, прекрасно.
— Я надеялась увидеть вас с супругой, — сказала она за первым ужином.
— У меня ее нет, мадам.
Жанна притворно удивилась:
— Неужто в городе Лионе нельзя подобрать хорошую партию?
— Конечно можно, только вот я хорошей партией быть перестал. Видите ли, молодых людей оценивают по положению в обществе. Я ведь из клана Дульсе и считался прежде завидным женихом. Теперь уже нет, как вы знаете. Леонс Дульсе — труп, — добавил он с иронической улыбкой. — Жак Адальберт спас меня от мужицкого труда, но это не вернуло мне богатство.
Она поразмыслила над его словами и осталась довольна. Молодой человек рассчитывал на выгодный брак и лишился такой возможности из-за разорения семьи.
— Стало быть, вы одиноки.
Он лукаво улыбнулся:
— Провидение одиноких мужчин создает для них одиноких женщин.
Франц Эккарт рассмеялся.
— Лишь бы не распутных, — заметила Жанна.
— Право же, мадам, они как все, как весь наш мир. В них есть и дурное и хорошее.
— Остерегайтесь болезни святого Меана.[32] Она, как и смерть, поражает не только других.
Когда приехали Феррандо, Анжела и Северина, Жанна занялась другим важным делом: следовало вернуть привлекательность молодой вдове. Северина подурнела, была скверно одета и наводила тоску своим унылым видом. Ее и впрямь ожидал монастырь.
Жанна обласкала племянницу, повела в парильню и велела Фредерике, как следует растереть ее, что вернуло ей здоровый цвет лица.
— Что за испытание! — вскричала Северина. — Но кровь бодрит, не спорю. И вы делаете это каждый день?
— Как молитву читаю, — сказала Жанна. — Унылое и неряшливое обличье противно Господу. Опустившийся человек оскорбляет Творца.
Этот довод удивил Северину. Из уважения к Господу она позволила Фредерике причесать и надушить себя.
Оставалось заняться одеждой, которая была в плачевном состоянии. Жанна призвала на помощь Симонетту, жену Жака Адальберта, ибо та оказалась почти одного роста с Севериной; обе женщины были из Милана и тем легче могли понять друг друга.
— Santi del cielo! — вскричала Симонетта, взглянув на молодую вдову. — A vederla cosi sciagurata, li si darebbe l'elemosina![33]
Она побежала в свою комнату за более пристойным платьем: из темно-синего сукна с юбкой-колоколом и с квадратным декольте, льняным расшитым воротником и широкими рукавами с обшлагами из того же материала. В тон платью была подобрана кокетливая бархатная шапочка синего цвета, которая прекрасно смотрелась на светло-рыжих волосах.
— Но… Боже мой! — в свою очередь вскричала Северина, когда Жанна протянула ей зеркало, первый подарок Жака де л'Эстуаля. — Боже мой, я больше не похожа на вдову.
Совместными усилиями Жанна, Фредерика и Симонетта действительно преобразили ее. Она была восхитительна: если бы еще согласилась слегка подкраситься, возрождение стало бы полным.
— Неужто вы намерены носить траур до конца дней? — осведомилась Симонетта.
Обе женщины не сводили глаз друг с друга. Через мгновение покорная улыбка осветила застывшее лицо Северины.
— Чрезмерная печаль греховна, вы разве не знаете? — продолжала Симонетта. — Она означает утрату надежды, которая наряду с верой и милосердием является одной из главнейших добродетелей.
— Северина, не одни только монашенки служат Богу, — подхватила Жанна. — Господь отделил жизнь от смерти, и негоже людям смешивать их.
— Я любила мужа больше всего на свете, — прошептала Северина. — Люди забрали его у меня!
Она заплакала.
— Он не вам принадлежит, а Богу, — наставительно произнесла Жанна, подавая ей платок, чтобы осушить слезы. — Говорить о нем как о собственном достоянии — это своего рода алчность.
— И детей от него у меня нет! — пожаловалась Северина.
— Неужто вы принесете в жертву покойнику свое потомство? — вмешалась Симонетта. — Ведь это варварство!
Северина задумалась.
— Наверное, вы правы, — со вздохом уступила она.
— Позвольте мне слегка подкрасить вам губы, — сказала Жанна.
Северину нельзя было узнать: Анжела и Феррандо раскрыли рот от удивления, когда увидели дочь, вошедшую в залу в сопровождении Жанны и Симонетты.
— Да ты просто колдунья! — шепнула Анжела Жанне.
Леонс Дульсе внимательно разглядывал молодую женщину. Теперь оставалось надеяться, что природа сделает свое дело.
Леонс сразу приступил к ухаживанию. Все с изумлением увидели улыбку Северины.
На следующий день Леонс и Северина вместе отправились на сбор винограда. Молодая женщина заливисто смеялась. Вскоре они стали неразлучны. Ночью их отделяла друг от друга одна тонкая перегородка, ибо Жанна выделила им две соседние спальни в новом крыле дома.
Через шесть дней или, точнее, ночей обитатели дома л'Эстуалей проснулись от коротких, но весьма характерных вскриков. Никто не встревожился — напротив, радость была всеобщей. Забытое после двух лет вдовства наслаждение полностью исцелило печаль Северины.
Франц Эккарт пробормотал:
— Ты настоящая сводня.
Жанна фыркнула. Утром следующего дня лицо Северины, цветущее и одновременно утомленное, яснее слов объяснило, что произошло ночью. Феррандо, отведя Жанну в сторонку, обнял ее за талию и с заговорщицким видом шепнул:
— Мы с Анжелой благодарим тебя.
Анжела подарила Жанне крупную жемчужину причудливой формы на золотой цепочке. Она отлично сочеталась с бархатной шапочкой.